О личной жизни забыть

Глава 3

Служебный кабинет Зацепина представлял собой маленький закуток, образованный разделением обычной комнаты на две половины. Но лучше было так, чем тесниться с кем-то бок о бок. В закутке стояла старая, еще советская мебель, а стены и потолок нуждались в основательном ремонте. Слава богу, что никаких сторонних посетителей, перед которыми могло быть стыдно, здесь никогда не появлялось.

Сегодня Петр после нескольких дней тихого саботажного безделья наконец сел за компьютер, составлять очередной аналитический отчет по поступившим в отдел за последнюю неделю разрозненным сведениям из Мексики и Панамы.

Вот зазвонил внутренний телефон. Зацепин нажал кнопку громкой связи, не желая прикладывать к уху трубку с голосом нового начальника.

– Да, Ростислав Григорьевич.

Чуть сиплый голос нового начальника отдела Берегового пробурчал:

– Зайди ко мне.

Капитан собрал лежащие на столе бумаги, запер их в сейфе и вышел.

В кабинете Шелеха все разительно изменилось. Вместо прежней аскетической суровости повсюду появились признаки некоторого комфорта и домашности. Особенно раздражала Зацепина стоявшая на столе фотография семейства нового начальника – ну прямо добропорядочный эсквайр, да и подставка для письменных принадлежностей с американским орланом – подарок агентов теперь якобы дружественного ЦРУ – тоже порядком резала глаза.

Хозяин кабинета, моложавый холеный молодец, лишь тремя годами и одним званием старше Зацепина, не сразу поднял глаза на стоящего перед ним подчиненного. Взяв из лотка с бумагами тоненький прозрачный скоросшиватель с недельной давности отчетом Петра об американцах, посещающих мексиканское посольство в Москве, Береговой небрежно бросил его на стол.

– Это что за такое кликушество ты написал? Впору все бросать и бежать арестовывать каждого второго американца, выходящего из мексиканского посольства.

– Не американца, а сотрудника спецслужб, – поправил Зацепин.

– Что это за совдеповские страхи?

– Разве собранные материалы не указывают…

– О чем они указывают, не тебе судить. Американцы наши коллеги. Слышал такое слово? КОЛЛЕГИ! И нечего на них бочки катить. Забирай свою писульку и сделай нужные купюры. А не нравится – рапорт на стол. Я подпишу.

Зацепин молча взял со стола свой отчет.

– Я могу быть свободен?

– И нечего на меня губы надувать! Иди.

«Губы надувать» особенно взбесило Петра: в их конторе, несмотря на гражданскую форму одежды, такого рода босяцкая лексика была не в ходу. Либо Береговой хотел таким методом выживать его, либо ставил на место, либо выпускал пар по поводу каких-то собственных, личных неприятностей. Как бы то ни было, в свой закуток капитан вернулся предельно заведенным. Походил из угла в угол, стиснув зубы и кулаки, затем, приняв решение, оделся и вышел. Контору он покинул с нарушением принятого порядка: в журнале ухода отметился, а своего грубияна-майора в известность не поставил.

Покрутившись в «семерке» по ближайшим узким улочкам, в это время дня почти полностью безлюдным, он оставил машину, прошелся немного пешком, свернув пару раз, и только после этого сунулся под стеклянный навес таксофона. Повернувшись так, чтобы видеть, кто мог бы за ним идти, он набрал номер. В трубке щелкнуло, но никто не отозвался.

– Алло, – произнес Петр. – Это я, капитан. Надо встретиться.

– Завтра. В семь пятнадцать. – И Терехин назвал адрес.

То, что встреча будет не сегодня, а только завтра, едва не расхолодило Зацепина. Возвращаться в контору не имело смысла. И, предварительно позвонив, он покатил к Зое, своей подруге.

Зоя жила на окраине Москвы на пятом этаже панельной пятиэтажки. Квартира была двухкомнатной и максимально ухоженной, какой может быть ухоженной панелька после тридцати лет эксплуатации. Паркет ужасающе скрипел, водопроводные трубы постоянно гудели, от проходящей в полукилометре электрички постоянно звенела люстра и бокалы в стеклянной секции.

Каждый раз, попадая сюда, Петр испытывал угрызения совести – почему надо устраивать любовное свидание здесь, а не в его сталинских апартаментах у Садового кольца. Но отчеты о личных встречах с другими людьми с него никто не снимал, а эти посещения окраинной хрущевки он в свои отчеты не включал. Ему это не ставили в вину ни до отъезда в Панаму два года назад, ни тем более сейчас, хотя он был уверен, что любовные связи своих сотрудников их контора по-прежнему отслеживает как надо.

Зоя работала в мелкой частной фирме, где отпрашиваться раньше времени совсем не поощрялось, но что не сделаешь для любимого кавалера. Петр от ресторана отказался и по соображениям экономии, и просто чтобы с подозрением не пялиться на посторонних. Предпочел накупить продуктов, из которых они с Зоей в четыре руки сварганили очень приличный ужин, разделенный на две части пылкими постельными объятиями. Для Зои Петр был военным советником, бывшим два года в Латинской Америке, – вполне нормальная отмазка, даже то, что он показывал ей тамошние города не по живым фото, а по журнальным иллюстрациям, ее ничуть не смущало.

В этом скромном любовном гнездышке, после столь будничных, но очень приятных утех, Зацепин снова почувствовал, как его дневная решительность еще больше пошатнулась. Одно дело были непотопляемые полковники, имеющие глубокие и разносторонние связи во властных структурах, другое дело – он, капитан, выбившийся в люди исключительно за счет своих личных способностей, за любой серьезный проступок ему грозил закрытый трибунал, после которого подсудимые могли исчезать бесследно, да и насчет обещанной от Терехина сладкой морковки были пребольшие сомнения. И тогда он стал искать другие аргументы в пользу уже принятого своего решения.

– А что у вас на работе говорят обо всем этом? – Широкий жест Петра в сторону окна и грохочущей электрички ясно дал понять подруге, что именно он имеет в виду.

– А что ты хочешь услышать? – спросила, усмехаясь, Зоя, прекрасно осведомленная о его взглядах на окружающую ельцинщину. – Что раньше, при советской власти, было лучше? Так это всегда и везде будут говорить. Что Горбачев во всем виноват? Что дал свободу, которой мы подавились?

Он поморщился: это действительно напоминало спор пенсионеров у пивнушки.

– Я не об этом. – Ему в голову пришел более свежий аргумент. – Я про то, что старый российский лозунг: монархия, православие и народ – представляет искажение более верного прежнего лозунга: монархия, православие и сословность. В семнадцатом году убрали сословность и все стали быдлом, только одно быдло было партийным, а другое беспартийным. К девяностому году сословия стали вырисовываться по новой. Кроме интеллигенции, рабочих и колхозников, появилась наследственная номенклатура – чем не новая аристократия? И вот снова все разломали. Теперь у нас опять бесклассовое общество, которое делится на быдло без денег и быдло с деньгами.

– А ты у нас к какому быдлу принадлежишь? – Зоя, держа на коленях его голову, шутливо взъерошила ему волосы.

– К быдлу, мечтающему разбогатеть.

– Ну и богатей, кто тебе не дает.

– Так ведь это почти криминал. Кстати, а криминал можно назвать видом производственной деятельности?

– Еще какой! – развеселилась она. – Знаешь, у братков от пистолетов какие мозоли? Вот такие! – Зоя показала какие.

– И если бы ты узнала, что и я в таком криминале замешан, то что?

– На это есть тюрьма. Ты в ней отсидишь свое и выйдешь совершенно чистым, невиновным человеком.

Такая простая логика его сразила.

– Ты правда так думаешь?

– Я пойду поставлю чайник, – сказала она и пошла на кухню.

Глава 4

Встреча с Терехиным на следующий день вышла совсем не такая, какую Петр ожидал. Виталий Борисович пришел в условленное место один и не соблюдал никаких видимых мер предосторожности. Словно это была случайная встреча старых знакомых, скажем, прежде живших где-то по соседству. Как казахи, едущие по степи, они долго говорили о том, что попадалось им на глаза: о кооперативном кафе, киоске с мягким мороженым, платном туалете.

Потом Терехин просто сказал:

– Пока никаких особых заданий вам не будет. Больших финансовых вливаний у нас нет, поэтому мы платим обычно борзыми щенками.

Зацепин, воздерживаясь конкретно спрашивать, просто скосил на собеседника вопросительный взгляд, и тот тут же ему ответил:

– Через несколько дней вы получите заграничную командировку на два-три месяца. Это и будут наши борзые щенки. Надо же вам доказать, что мы на что-то умеем влиять.

– Получив такой аванс, мне, наверное, будет потом трудно вам отказать?

– Ни в коей мере. Мы шантажом не занимаемся, нам нужны сугубо добровольцы. Будем считать это небольшим вам подарком. Пока нам достаточно, что о нашей предыдущей встрече вы никому не сообщили.

– Почему вы так уверены? – запротестовал капитан. – Разве вы не знаете, что помимо письменных отчетов существуют еще устные доклады, которые нигде не фиксируются.

– Езжайте в командировку, а после, если сочтете нужным, мне снова позвоните. – Виталий Борисович был само невозмутимое добродушие.

Его возможности Зацепин оценил уже через неделю по той злости и досаде, с которой Береговой отдал ему распоряжение готовиться к заграничному выезду.

В свою любимую Латинскую Америку Петр отбыл в качестве вербовщика. Формально в этом не было ничего удивительного. Профессиональных кадров в их конторе становилось все меньше, поэтому был резон проверить по этой самой трудной заграничной специализации и другие кадры бывалых разведчиков-нелегалов.

Командировка вышла пятьдесят на пятьдесят: в двух местах Зацепину сопутствовала удача, в двух – проигрыш. Но начальство в особой претензии не было. После развала Союза и уменьшения общего финансирования желающих сотрудничать с российской военной разведкой становилось все меньше.

Глава 5

Имеется кошка. Нет кошки. Даю кошке. Вижу кошку. Интересуюсь кошкой. Думаю о кошке. Уф! С ума сойти! Шесть падежей на одну бедную кошку. Как они только со всем этим разбираются? А буква «ы», которую не выговоришь, в собственной фамилии чего стоит! Еще и кошмарный свободный порядок слов в придачу.

«Мама мыла раму. Мама раму мыла. Мыла мама раму. Мыла раму мама. Раму мыла мама. Раму мама мыла». Три слова – шесть сочетаний. Если слов четыре, то фраз будет двадцать четыре. А от пяти слов и вовсе сто двадцать сочетаний. И все будет абсолютно грамотно. Как они в этой мешанине ухитряются находить что-то особо точное?

К концу восьмого класса Алекс не просто занимался русским языком, он впитывал его в себя килограммами и литрами. Даже по ночам ему снились совершенное и несовершенное время, синонимы и антонимы, печатные ругательства и непечатный мат. Он мог уже прочитать вслух любой текст, хоть и понимал из него едва ли четвертую часть. Самое удивительное, что он уже мог и писать со слуха достаточно правильно, порой только догадываясь о смысле написанного.

Одна из методик его обучения состояла в том, что одну и ту же книгу его заставляли читать и переписывать по несколько раз, чтобы сначала он понимал хотя бы общий смысл, потом мог усваивать часть текста, дальше еще больше и наконец процентов девяносто изучаемой книги.

Сегодня это был «Тарас Бульба», по которому он наедине с учительницей писал диктант.

– «…Бульба был упрям страшно. Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями…» Успеваешь? – спрашивала учительница, немолодая уже женщина с красиво уложенными на затылке волосами.

– Ольга Александровна, а почему эти тексты только из девятнадцатый век? – составив сначала эту фразу в голове, с сильным акцентом поинтересовался Алекс. – Разве в наше время в Россия совсем нет хорошие тексты?

– Да как бы тебе сказать? Сейчас все так перевернуто с ног на голову, что лучше опираться на старую, проверенную временем русскую классику.

– А казаки, паны, светлицы, хаты – это тоже очень нужно?

Она ответила не сразу.

– Ты хочешь потом бегать в библиотеку и непонятные слова по толковому словарю проверять?..

В класс не вошла, а ворвалась Даниловна.

– Ольга Александровна, а можно я у вас посижу?

Учительница строго посмотрела на нее.

– Только тебя тут и не хватало!

– Вы хотите, чтобы я обиделась и пошла хулиганить? Вот я не хочу хулиганить, а вы заставляете.

Ольга Александровна слегка встала в тупик от такой логики.

– Ты же Копылову мешать будешь?

– Он справится! – уверенно заявила староста.

– Ну что с тобой делать? Сиди.

Даниловна села на приличном расстоянии, знаками показывая, что она ниже травы, тише воды.

Алекс с трудом подавил улыбку. Учительница покачала головой и вернулась к диктанту.

«…оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников, когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек…» Написал?

– Сейчас. «…отважен человек»… – Копылов старательно писал.

– А он правда делает на странице уже не тридцать ошибок, а двадцать пять?.. – Терпения Даниловне хватило ненадолго.

Ольга Александровна гневно замерла. Потом подошла к Алексу и протянула руку. Он послушно отдал ей то, что успел написать. И не глядя на гостью, учительница вышла из класса.

Алекс с укором посмотрел на старосту.

– Ну что я такого сказала?! – искренне недоумевала великовозрастная шалунья.

– У тебя кожа, наверно, как у слона.

– Э! Э! Фильтруй базар!.. Ну иди, еще извинись перед ней за меня. С тебя станется.

– А-а! – Алекс с тем же безнадежным выражением, что и учительница, махнул рукой, мол, что с тобой говорить.

Они вышли в коридор.

– Между прочим, тебя сегодня с вещами увозят, – сообщила девушка. – Вскрылись твои старые преступления, и все – прощай, Алекс!

Он остановился и обалдело на нее уставился.

– Да ты что, шуток не понимаешь. – Даниловна по-дружески толкнула его в плечо. Это было едва ли не первое ее прикосновение к нему, но Копылов даже не заметил этого. – За тобой куратор приехал. Куда-то тебя везет на все лето. Мне сказали тебя собрать.

Куратор? Всю весну о нем было ни слуху ни духу. И вот снова нарисовался.

Они прошли на крытую галерею, соединяющую учебный корпус со спальным.

– А как же экзамены? – вспомнил Алекс.

– Осенью сдашь. Тебе сейчас все равно их не сдать.

В мальчиковой спальне было засилье цветных глянцевых пятен. У изголовья каждой из шести кроватей на стене красовались вырезанные из газет и журналов фото. По заведенному порядку каждому воспитаннику разрешалось повесить не больше трех картинок – только Хазин повесил себе пять, доказав классному руководителю, что если Копылов повесил одну, то он за счет этого может повесить себе на две больше. В основном это были снимки обнаженных красавиц и культуристов, и только у Алекса висел тихоокеанский атолл с пальмами и сверкающей водной гладью. Еще у каждого из ребят имелась своя книжная полка, на которой стояли учебники и беллетристика.

Пока он бросал в сумку рубашки и носки, Даниловна разглядывала его книги и журналы.

– Покажи мне ее фотографии? – вдруг попросила она.

– Чей? – не понял Алекс.

– Ну той девчонки из Коста-Рики. Пацаны сказали, что есть у тебя.

– В тумбочке. – Он даже не стал отходить от шкафа с одеждой.

Староста открыла тумбочку. Достала из пакета и внимательно просмотрела все фото Камиллы.

– Ты с ней целовался?

Вопрос, что называется, в лоб. А можно ли то, что было с Камиллой, назвать настоящим поцелуем? Да и с какой стати он должен отвечать?

Алекс присел на стул переобуться.

– Какие еще вопросы?

– Ну как хоть зовут, скажи.

– Камилла. Довольна?

Даниловна вытащила из ящика медальон, который при бегстве из Лимона оказался у него в кармашке рубашки.

– Это от нее?

– Нет, от мамы. Он не открывается.

Староста что-то зацепила ногтем, и медальон открылся.

– Да запросто открывается. Тут какая-то штука. Из золота, что ли? – Она с удивлением смотрела на чип внутри медальона.

– Потом посмотрю. – Алекс мельком глянул на желтую плоскую штучку, закрыл медальон и сунул себе в карман.

Зацепин поджидал их на стоянке для машин. С Алексом они, как всегда, не обменялись ни приветствием, ни рукопожатием, зато Даниловне «дядя Альберто» улыбнулся, как улыбаются симпатичным женщинам.

– Не жалко расставаться с этим врединой?

– Очень-преочень жалко, я его еще не слишком достала, – задорно откликнулась староста.

Алекс недоуменно переводил взгляд с одного на другую – все слова ему были понятны, саркастический тон тоже, а вот со смыслом сказанного пока было не очень.

– А чего такая радостная? – уже садясь в машину, спросил Зацепин.

– Родители домой возвращаются.

– Ого! Поздравляю! – оценил новость капитан. – Это сколько же их не было?

– Почти два года. – Лицо Даниловны и в самом деле сияло, как капот новенькой иномарки.

Глава 6

– Почему ты не спрашиваешь, куда мы едем? – поинтересовался Петр, как только они выехали за ворота интерната.

Алекс ответил не сразу, предпочитал равнодушно смотреть в окно.

– Наверно, к моей бабушке.

– Пятерка за догадливость. – И куратор надолго замолчал, чтобы зря не метать бисер перед малолетним злюкой.

Они действительно ехали к Евдокии Никитичне, матери отца Алекса. Предварительно Петр уже побывал там, навел нужные мосты. Бабе Дуне еще осенью представитель военкомата сообщил о гибели сына, при этом вскользь сказав, что ее невестка и внук живы, но находятся вне России. И Евдокия Никитична, не очень жаловавшая жену сына, решила, что Ирина успела развестись с ее сыном, ну и конечно, в нищую Россию уже никогда не вернется и внука, разумеется, тоже не отдаст.

Неожиданный визит Зацепина и сообщение о наличии совсем рядом родного внука вызвал в пожилой женщине такой взрыв эмоций, что капитану едва удалось уговорить ее подождать до конца мая. Да и нужно было как-то подкорректировать весьма щекотливый вопрос о бытовых кондициях для своенравного подростка. Небольшой опрятный домик из трех крохотных комнат и застекленной террасы содержал массу вещей вполне экзотических даже для коренных москвичей и мог стать камнем преткновения для вчерашнего латиноса. Через пару дней все это, можно не сомневаться, придет в норму, но Петр порядком опасался за первое сильное отторжение Алексом российских деревенских реалий.

В дрожь привело Зацепина даже постельное белье, которое он подсмотрел, заглянув в комод, пока баба Дуня выбегала выгонять с огорода соседских кур. Совершенно чистое, оно за долгие годы пользования истончилось до полной прозрачности. Черно-белый телевизор, пустой холодильник-тумбочка и обилие икон довершали тревожный баланс. Светлым пятном явился примыкающий к террасе кирпичный санузел, который своими руками возвел Сергей Копылов перед самым отъездом на чужбину. Здесь были и ванна, и унитаз, и титан для горячей воды, но за пятнадцать лет все это теперь держалось на честном слове и, чтобы просто принять душ, необходимо было проявить известную сноровку.

Ну и конечно, шестифутового недоросля затруднительно было прокормить целое лето на бабушкину пенсию. Поэтому, кроме двух смен постельного белья, электрочайника и видеоплеера, Петр вез еще поддельные накладные, по которым собирался передать Евдокии Никитичне некую сумму, якобы выдаваемую армейским интендантством на содержание Алекса. После приятного во всех смыслах вояжа в Западное полушарие у него образовались некоторые валютные излишки, позволившие ему не только сохранить свою сталинскую квартиру, но и понести такие вот филантропические расходы.

До цели поездки, райцентра во Владимирской области, было не слишком далеко, но две пробки на железнодорожных переездах сильно затянули их путешествие. Поэтому отмолчав свое, куратор счел нужным сообщить необходимые инструкции:

– Будет лучше, чтобы ты Евдокии Никитичне ничего о своих родителях не рассказывал. Запомни: для нее твой отец был военным советником на Кубе. Погиб при несчастном случае. Вертолет разбился во время грозы в горах.

– Выходит, тоже я был в Кубе? И мама с военные советники тоже на вертолет находился? – Алекс, как всегда, не затруднял себя предлогами и падежными окончаниями.

Зацепин чуть призадумался.

– Я думаю, о катастрофе она тебя спрашивать не будет.

– Почему?

– Потому что пожалеет твою неокрепшую психику. Вот почему!

– А что мне о Куба рассказывать, если я там не быть?

Куратор нетерпеливо вздохнул.

– Ну ты совсем как маленький. Про пальмы, море, бананы на деревьях.

Алекс обдумывал ситуацию.

– А как мне к ней обращаться?

– Как? «Бабушка, бабуся». Нет, для начала просто «бабушка». «Бабуся» – это уже для хорошо любимых внуков.

Но шутка капитана по назначению не попала.

– А что я там целый день делать? У нее компьютер есть?

– Какой компьютер? Слава богу, чтобы черно-белый телевизор не сломался. Я тебе видеоплеер везу и два десятка видеокассет. Там у соседских ребят наверняка есть свои кассеты, будешь меняться с ними и смотреть.

– Моя такая бабушка бедная?

– Да уж не кооператор, это точно, – хмыкнул Петр.

– Я могу, если захотеть, раньше время на интернат вернуться?

Куратор внимательно покосился на подопечного.

– Ты так его полюбил?!

– Я просто спросить. А свои деньги у меня будут?

– Тридцать долларов. В рублях.

– На три месяцы? – уточнил Алекс.

– Сейчас это пенсия твоей бабушки за три месяца, если не за четыре.

На Алекса это произвело сильное впечатление:

– Ничего себе!

Они немного помолчали.

– Я уже говорил вашему Вадим Вадимычу: надо ваших архаровцев хоть иногда в обычные семьи на побывку направлять, чтобы вы знали, что почем.

– Кто такие архаровцы? – проверочно спросил Алекс.

– Примерные, послушные ученики.

– Между прочим, я знаю, кто такой архаровцы. Скажите, почему здесь всегда такая привычка говорить о все с насмешка и обман?

Петр чуть призадумался: а в самом деле, почему?

– Потому что прямые ответы на прямые вопросы существуют у нас только для детей или полных дебилов. Нам скучно от простых ясных слов.

– А почему всегда много грубые злые ответы? Почему все друг друга так ненавидеть? – Алекса это давно интересовало, только не знал, у кого спросить.

– Я же говорю, скучно нам часто бывает. Вот и создаем себе отрицательные эмоции на ровном месте.

– Зачем надо отрицательные?.. – Парню хотелось все выяснить до конца. – Зачем не хорошие эмоции?

– Пособачимся друг с другом, и жизнь сразу приобретает другие краски, бодрей себя чувствуем. – Зацепин внимательно глянул на своего пассажира – хорошо ли он понимает сказанное. Кажется, Алекс все понимал. – Ты вот еще что, про свой интернат и про Коста-Рику другим тоже не очень много говори.