В общем, господин Шофур остался в Куртижи?, а я обосновался в Париже, в квартире на улице Обер, устроенной достаточно комфортно, чтобы я мог ни в чем себя не ограничивать. Квартира находилась довольно далеко от юридического коллежа, но тут уж ничего нельзя было поделать: такие студенты, как я, не созданы для жизни в Латинском квартале.
Студентом я считался лишь потому, что записался на первый курс коллежа Бонапарта. В действительности же я посетил занятия не более четырех или пяти раз. Скажу честно, я каждый вечер просил слугу, чтобы он разбудил меня рано утром, но проснуться и встать с кровати это совсем не одно и то же, в особенности, когда лечь спать удается не раньше двух часов ночи.
В коллеже я познакомился с некоторыми молодыми людьми, у которых, как и у меня, была лишь одна цель в жизни: унаследовать состояние своих родителей. Они, как и я, были богаты, и их, как и меня, не отягощали духовные или телесные заботы. Через некоторое время мы сблизились, установили приятельские отношения, и вскоре я с головой окунулся в водоворот парижской светской жизни.
Не прошло и двух лет, как я стал заметной фигурой в парижском обществе. Не хочу сказать, что я был знаменитостью, но, во всяком случае, мое имя стало довольно известным. Загляните в выходившие в то время спортивные газеты, отыщите старые программки скачек. Там вы найдете мое имя среди имен джентльменов, прославившихся на самых престижных состязаниях той эпохи, которые проходили в Поршфонтене, Шантильи или на ипподроме Ла Марш[17 - В середине XIX века наиболее известный парижский ипподром, спроектированный специально для скачек с препятствиями. Отличался прекрасным устройством дорожек и площадок для скачек с водными преградами, живыми изгородями и прочими препятствиями. Снесен в 1898 году.]. Поговорите с самыми модными в те времена куртизанками. Даже после всех произошедших впоследствии ужасных событий они вспомнят меня, потому что лучше всего память о человеке сохраняется там, где он больше всего отметился, а уж мое усердие эти дамы вряд ли смогут забыть.
Как прекрасна была жизнь в последние годы той эпохи процветания, которую называют Второй империей! До чего удачно все складывалось для молодых людей, стремившихся укрепить свой характер, возвысить дух и наполнить сердце добротой и благородством! К слову сказать, мне часто приходилось замечать, с какой завистью смотрели на меня молодые приказчики магазинов или клерки нотариусов, когда по воскресеньям запряженные в фаэтон чистокровные скакуны рысью несли меня по Елисейским Полям в направлении ипподрома в Лоншане, и при этом на всеобщее обозрение мною был выставлен билет на престижное место на ипподроме, который я прикреплял к петлице своего фрака. Или, например, по вечерам, когда случалась премьера в варьете или Фоли-Бержер, в разгар представления появлялся я, собственной персоной, чтобы своим присутствием и аплодисментами почтить жалкие реплики Малышки Штучки или Толстой Марго, и при этом мой разукрашенный сердечками жилет и свежая гардения в петличке привлекали всеобщее внимание. Присутствующие перешептывались и смотрели на меня, как на диковинку.
Вполне возможно, что эти страницы попадутся на глаза кому-нибудь из тех завистников, которым в прежние годы я казался ослепительным денди. Именно по этой причине, чтобы избежать кривотолков, расскажу, как складывался обычный день счастливейшего из смертных.
Не знаю только, с чего начать, с утра или с вечера. Начну, пожалуй, с утра, поскольку так привычней, хотя в действительности день мой начинался не ранее того часа, когда солнце уже полностью исчезало за горизонтом. Вставал я между полуднем и двумя часами дня, в зависимости от того, насколько уставшим я был накануне, затем завтракал и отправлялся с непродолжительным визитом к одной из дам, интересовавшей меня в тот момент больше других особ женского пола. Для того чтобы обсудить интересующие нас обоих вопросы, не требовалось много времени: veni, vidi, vici[18 - Пришел, увидел, победил (лат.).]. Продолжительные разговоры мешают проявлению истинных чувств, и именно по этой причине порядочные женщины, испытывающие определенную слабость, с недоверием относятся к историям о жизни разного рода распутниц, наслушавшись которых они наивно спрашивают: «Как же у них на все хватает времени?» Покончив со всем этим, я отправлялся на Елисейские Поля, где получал в свое распоряжение недавно поступившую молодую необъезженную лошадь. Некоторые люди по наивности полагают, что совладать со скаковой лошадью не труднее, чем с пони. На самом же деле, чтобы удержать такую лошадь, требуется твердая рука, а твердой рука становится лишь в результате постоянных тренировок. За несколько лет я не пропустил ни одной тренировки, и лишь благодаря этому мне удавалось одерживать победы на скачках и постоянно находиться в добром здравии. Но по-настоящему мой день начинался только после ужина, примерно в десять часов вечера, а если я посещал театр, то и после полуночи. В это время я садился за стол, покрытый зеленым сукном, и просиживал до пяти, а то и шести или семи часов утра, причем в те времена, когда я еще стремился удовлетворить свое мелкое тщеславие, я умудрялся ни разу не встать из-за стола и даже никогда не прибегал к кое-каким специальным приспособлениям, которыми в самых лучших заведениях на полном серьезе предлагают воспользоваться игрокам, не желающим прерывать игру. И лишь по воскресеньям я позволял себе некоторые отклонения от такого распорядка дня. В воскресные дни я участвовал в скачках и по этой причине вставал в одиннадцать часов утра, чем и объяснялся тот заспанный вид, с которым я всегда появлялся на скаковом круге.
Такую жизнь я непрерывно вел в течение пяти лет и должен сказать, что затягивает она столь сильно, что и представить себе невозможно. Спросите меня, что важного произошло за эти пять лет в науке, литературе, искусстве, политике, и я не выдавлю из себя ни единого слова. Единственное, что я запомнил, это, в какое время года лопнул Немецкий банк, сколько проиграл князь Леменов, и сколько раз актриса Белая Жемчужинка распродавала свое имущество.
Пять лет пролетели незаметно, и наконец, наступил крах. Всю зиму 1869 года я чувствовал себя страшно несчастным, и вот в мае того же года, пытаясь поправить свои дела, я поставил на лошадь из конюшни Лагранжа, но, к несчастью, победила лошадь из конюшни Шиклера.
Я был вынужден обратиться за помощью к матери.
– Придется заплатить, – заявила она, не сказав мне в упрек ни единого слова. – Об одном прошу тебя, дитя мое, ты должен остановиться. За пять лет ты потратил почти миллион франков, и теперь у нас остался только дом на улице Риволи, который приносит сорок тысяч франков годового дохода, и фабрика в Куртижи. Скажи, каковы твои намерения?
Я ответил, что хотел бы уехать из Парижа и поступить на конный завод. Мать даже вскрикнула, услышав эти слова. Но больше я ни к чему не был годен. Единственная наука, которой я овладел, если это можно так назвать, была наука о лошадях, а мне хотелось заниматься только тем, в чем я разбирался. Для матери это означало, что рухнули все планы в отношении ее сына, которого она без памяти любила и с которым связывала свои надежды.
Пришлось воспользоваться нашими знакомствами, и два месяца спустя я поступил на службу на конный завод в Тарбе.
По прибытии в город я встретился со своим предшественником, который в тот момент лихорадочно готовился к отъезду.
– Если вы полагаете, что здесь вас ждут развлечения, тогда сразу забудьте об этом, – сказал он мне. – Тарб не назовешь веселым городом. Однако если вы человек сентиментального склада и вам не чужда любовь, тогда вы сможете прекрасно проводить вечера в доме госпожи Борденав.
II
Что представлял собой дом госпожи Борденав?
Этим вопросом я задался сразу, как только приехал в Тарб. Не будучи человеком сентиментального склада, как предполагал мой предшественник, я тем не менее постарался разузнать как можно больше о доме, в котором весело проводят время. Парижанину, привыкшему жить на широкую ногу, приезд в Тарб не сулит ничего хорошего. Я твердо решил не предаваться никаким безумствам, но и не собирался во искупление прежних ошибок умирать от скуки и не считал, что с меня будет довольно созерцать из окна моей квартиры голубые или заснеженные вершины Пиренеев.
Оказалось, что, когда говорили о доме госпожи Борденав, имели в виду семью, состоявшую из трех человек: самой госпожи Борденав и ее дочерей, Сюзанны и Лоранс. Госпожа Борденав находилась в том возрасте, в котором вполне естественно иметь двух дочерей, одной из которых исполнилось двадцать два года, а другой – двадцать лет. Сама хозяйка дома меня мало интересовала. Достаточно было того, что она входила в число наиболее видных представителей буржуазии этого города, обладала довольно приличным состоянием, а в ее салоне охотно принимали молодых клерков. Это было единственное место, куда каждый вечер можно было отправиться после ужина. Она любила принимать гостей, собирала у себя большие компании и благодаря дочерям сохранила возможность наслаждаться шумным обществом молодых людей, как делала это в прежние годы, когда своей красотой притягивала к себе многочисленных поклонников. В провинции редко встречаются такие дома, но госпожа Борденав вовсе не считала себя провинциалкой. Каждый год в разгар сезона она целый месяц проводила в Париже, на сентябрь уезжала в Биарриц, а зимой отправлялась на две недели либо в По, либо в Ниццу. В Тарбе она оставалась лишь для того, чтобы приглядывать за своим имуществом.
Что же касается ее дочерей, то именно о них мне хотелось узнать как можно больше. Впервые я повстречал их в чудесном парке Массе, раскинувшемся вдоль берега реки Адур[19 - Река на юго-западе Франции.]. Над местом, где расположились девушки, нависал огромный куст магнолий. Я несколько раз прошел мимо этого места и смог обстоятельно их рассмотреть. Обе были красивы, но каждая отличалась своей, особенной, красотой. Старшая сестра, брюнетка, обладала стройной фигурой, а в выражении ее лица было что-то жесткое и решительное. Зато младшая являла собой полную противоположность: она была светлая, пухленькая, на лице ее светилась прелестная, немного грустная улыбка, а мягкий взгляд ее глаз был трогательным и беззащитным. Впоследствии я узнал причину, по которой она всегда выглядела опечаленной. Оказалось, что, когда Лоранс была совсем еще ребенком, из-за небрежности няньки она вывихнула ногу и навсегда осталась хромой. По этой причине она стыдилась бывать на людях и старалась держаться в тени старшей сестры. Когда на званых вечерах все гости танцевали, Лоранс неизменно сидела за роялем, и именно она брала на себя все заботы о домашнем хозяйстве, тогда как прекрасная Сюзанна была озабочена исключительно своими туалетами. Одним словом, Лоранс в своем доме была вынуждена играть роль Золушки с той лишь разницей, что не ходила в лохмотьях.
Я представился обеим сестрам и был встречен ими так, словно на мне все еще лежал отблеск того великолепного мира, в котором я проживал в недавнем прошлом. Оказалось, что они слышали обо мне, а мадемуазель Сюзанна даже вспомнила, что обратила на меня внимание на скачках в Лоншане. Тогда на мне были белая жокейская куртка с синими рукавами и желтая шапочка, и в этом трехцветном наряде я не показался ей смешным. Даже наоборот, она считала меня знаменитостью. Каждую неделю спортивные газеты писали о моих подвигах и похождениях, а болтливая бульварная пресса сообщала о моих связях с известными распутницами. В глазах этой девушки, единственным божеством для которой была мода, я являлся значимой фигурой, и она полагала, что было бы большой удачей заполучить меня в свой салон. Меня окружили заботой и вниманием, и уже через три дня после моего появления в их доме Сюзанна вечером отозвала меня в уголок и вручила альбом с портретами парижских актрис, на первой странице которого я обнаружил Белую Жемчужинку, на второй – Флору из Оперетты-Буфф, а на третьей – Рафаэль из варьете. Портреты шли в том же порядке, в каком они становились моими любовницами.
– Вот видите, я все о вас знаю, – сказала Сюзанна и рассмеялась, поняв, что я смущен.
После этого инцидента я могу сказать лишь одно: как прекрасна и полезна наша пресса! До чего ловко газеты, старающиеся не допустить, чтобы в провинцию проникла опасная бацилла политики, научились читать нравоучения нашим провинциалам!
Обладай я хоть толикой здравомыслия, я бы с самого начала держался подальше от этой восхитительной барышни и постарался бы сблизиться с ее сестрой Лоранс. Однако все вышло с точностью до наоборот. Лоранс обладала светлым умом и ангельским сердцем, но она хромала, тогда как Сюзанна с ее гордо выпяченной грудью была гибка и грациозна, словно змея. В итоге я увлекся Сюзанной и стал внимательно к ней присматриваться.
По правде говоря, за этой девушкой стоило понаблюдать. Сюзанна являла собой великолепный продукт светского воспитания, которое она получала везде и понемногу, от случая к случаю, в каждый момент своей беспечной и неупорядоченной жизни. Я не хочу сказать, что это был именно тот тип девушки, в котором воплотились основные черты эпохи, я лишь утверждаю, что не считаю ее чем-то исключительным, потому что те личные качества, которые были ей присущи, я не раз наблюдал и у других барышень. Не знаю, чего в ней было больше, природной интуиции или проницательности, приобретенной благодаря жизненному опыту, но об окружающем мире она имела очень твердое суждение, решив для себя раз и навсегда, что достойное место под солнцем она сможет занять лишь в результате удачного замужества. Под удачным замужеством Сюзанна понимала такой брак, который сделает ее счастливой обладательницей мужа с громким именем, значительным состоянием и достойным положением в обществе. Итогом такого замужества должно было стать проживание в Париже на виду у светской публики. При этом она мечтала, чтобы ее имя и туалеты ежедневно упоминались в нужных газетах, чтобы о ней говорили и ею восхищались. Сюзанна была уверена, что, когда эта цель будет достигнута, ей уже никогда не придется скучать и из ее жизни навсегда уйдут печаль, разочарование и тоска. Ей доводилось бывать при императорском дворе, точнее говоря, ее принимали в неформальной обстановке в Биаррице, и то, что сказал в одном из своих «слов» по поводу сильных мира сего Массийон[20 - Масийон Жан-Батист – известный французский проповедник XVII–XVIII веков. Сохранилось около ста проповедей, так называемых «слов» (sermons), в которых ярко говорится об обязанностях сильных мира и властей.] (я выучил это «слово» во время подготовки к экзамену на бакалавра), в полной мере можно отнести к Сюзанне. Сказал же он следующее: «Эти люди поставлены как для блага народа, так и для его погибели». Возможно, кто-то спросит: что мешало Сюзанне вступить в блестящий брак? Отвечаю: в сущности, ничего. Это было вполне возможно, как и все, к чему человек страстно стремится. Решить поставленную задачу она намеревалась с помощью оружия, разящего наповал: своей красоты. От нее требовалось лишь одно – холодно и расчетливо воспользоваться этим оружием. Главное, считала она, оставаться красивой до тридцати лет, что было вполне достижимо, поскольку Сюзанна твердо решила не поддаваться никаким искушениям, из-за которых красота может увянуть, а за оставшийся срок, полагала она, обязательно найдутся достойные кандидаты, в которых она сумеет пробудить чувство нежности, страсть и преданность. Если мужчина может стать игрушкой в руках невинной семнадцатилетней девушки, то на что же способна двадцатипятилетняя женщина – красивая, свободная, опытная, отдающая себе отчет в том, что она говорит и о чем предпочитает умалчивать! Если романтическим мечтам предаются с холодной головой и трезвым расчетом, то в этих мечтах можно зайти очень далеко. Именно такого рода мечтам и предавалась Сюзанна.
Поняв, в чем заключается ее мечта, Сюзанна фанатично взялась за ее осуществление. К несчастью, у нас, во Франции, не издают газету, подобную лондонской Court-Journal. Не имея под руками такого же полезного парижского издания, она обзавелась собственным корреспондентом в Париже, в задачу которого входило держать ее в курсе всего того, что ей необходимо было знать. Это был молодой служащий одной парижской конюшни, которого она, я в этом уверен, привязала к себе смутными обещаниями. Выполнять свои обещания она, конечно, не собиралась. Возможно, наивного юношу питали легкомысленные надежды на то, что обещанное когда-нибудь будет исполнено, но, как известно, авансы авансами, а окончательная расплата – это совсем другая история. Благодаря усилиям своего корреспондента, чтению газет «Спорт» и «Парижская жизнь», а также поддержанию прочих контактов, в том числе с жителями курортных городов, она добилась того, что в Тарб стали непрерывно поступать новости из парижского бомонда, и Сюзанна всегда была в курсе текущих событий, словно она сама жила в Париже, посещала салоны и клубы и появлялась за театральными кулисами. Сколько раз я с удивлением слышал, как она пересказывала в деталях разный вздор о парижской жизни. Кстати, я всегда был уверен, что обсуждают этот вздор только те, кто его и придумал, но вот она, едва соприкоснувшись с обожаемым ею миром, это вздором не считала.
Тот, кто погрузился в мир светских сплетен, уже никогда не станет ханжой. Вот и о Сюзанне нельзя было сказать, что она недотрога или ханжа. При ней можно было говорить, о чем угодно, и, возможно, по этой причине к ней тянулись мужчины определенного сорта. В ее обществе они чувствовали себя так же комфортно, как и с близкими товарищами. Выражение «говорить, о чем угодно» я употребляю в широком смысле, так как зачастую темы таких разговоров были почерпнуты из последних статей «Парижской жизни»[21 - «La Vie Parisienne». Журнал основан в 1863 году и издавался до 70-х годов ХХ века. Первоначально был задуман как журнал для высшего парижского света, но вскоре превратился в умеренно рискованное эротическое издание. Был очень успешным журналом, печатал рассказы, завуалированные сплетни и модные тенденции, а также комментарии о любви и искусстве, красивые карикатуры и иллюстрации ведущих художников.], а ведь известно, что, хотя эти статьи и отличаются возвышенным духом, наблюдательностью и стилем, но все-таки пишут их, как правило, не для маленьких девочек, не способных самостоятельно «намазать масло на хлеб». В один прекрасный вечер Сюзанна в своем салоне прочитала вслух одну такую публикацию, озаглавленную «Дыня». Во время этого чтения я не знал, куда мне деваться от неловкости, зато она смеялась от души. После прочтения статьи у Сюзанны так поднялось настроение, что она сама, вместо сестры, уселась за рояль и весь вечер играла и пела арии из оперы «Турок в Италии»[22 - Комическая опера Россини.].
– Если позволить Лоранс играть ее плаксивые сентиментальные пьески или, не дай бог, серьезную музыку, – сказала она, – тогда господин д’Арондель на наших глазах превратится бог знает во что. Давайте лучше посмеемся.
И действительно, все смеялись, а я возвратился домой в час ночи и был смущен и взволнован заметно больше обычного.
Разумеется, такой, как я ее описал, Сюзанна раскрылась передо мной не сразу, зато практически сразу я почувствовал, что меня непреодолимо влечет к ней, и чем больше я открывал в ее натуре и характере ранящие меня черты, тем сильнее меня влекло к ней. Пусть кто угодно попытается найти этому объяснение, но лично я за это не возьмусь.
Поразмыслив, я напустил на себя притворную сдержанность и замкнулся в себе. Сделал я это не без умысла. Я давно знал, что порядочные женщины не опасаются людей, имеющих плохую репутацию, потому что понимают, что искусством обольщения такие люди владеют, только оставаясь в привычном для себя круге общения. Когда же они выпадают из этого круга, то становятся такими робкими, колеблющимися и неуверенными, что могут показаться смешными даже самому примерному семьянину. Похоже, что, в конце концов, мое сдержанное поведение слишком затянулось, судя по тому, что Сюзанна первой протянула руку, попытавшись вывести меня из этого состояния.
Я выразился не совсем точно, когда сказал, что она «протянула руку». Правильнее было бы сказать «протянула ногу», но дело не в этом, главное, что задуманное ей удалось. Произошло это при следующих обстоятельствах.
Несколько раз мне доводилось сопровождать семейство Борденав во время их прогулок, при этом девушки и их мать выезжали в коляске, а я – в кабриолете. И вот однажды мы решили совершить паломничество в пещеры Бетаррама[23 - Пещеры, расположенные неподалеку от Лурда, одного из наиболее важных в Европе центров паломничества.], которые находятся примерно в шестидесяти километрах от Тарба. Для моей лошади такое путешествие могло оказаться слишком утомительным, и по этой причине мне предложили поехать в коляске с девушками.
В путь мы отправились вчетвером. Меня усадили напротив прекрасной Сюзанны, рядом с Лоранс. Дорога между Тарбом и Бетаррамом выглядит довольно монотонно, вдоль нее непрерывно тянутся леса, чередующиеся с пустошами, и лишь вдали маячит горная цепь Пиренеев, похожая на гигантское нагромождение грозовых туч. Должен, однако, признаться, что в дороге я не столько интересовался пейзажем, сколько выражением глаз Сюзанны. Когда мы пересекали Оссенскую пустошь, я внезапно ощутил, как моей ноги что-то коснулось. Я подвинул ногу, но прикосновение никуда не делось. Я еще подвинул ногу, правда, совсем чуть-чуть. И тут ее придавил маленький легкий башмачок.
Я поднял глаза и взглянул в лицо Сюзанне.
– Что тут такого? – сказала она и сильнее надавила мне на ногу.
Полагаю, никогда в жизни я не испытывал такого мгновенно пронизывающего чувства. Моя робость и неуверенность в ту же секунду исчезли. Мне показалось, что остававшиеся до Бетаррама двадцать километров мы пролетели за несколько минут. Я даже подумал, что прекрасная Сюзанна, которую я так пылко возжелал, любит меня.
Но едва мы сошли с коляски, как она, к моему удивлению, сразу направилась к часовне, бросив мать и сестру, которые задержались на берегу Гав-де-По[24 - Река на юго-западе Франции, относящаяся к бассейну реки Адур. На берегу этой реки расположен Лурд.], чтобы полюбоваться длинными гирляндами плюща, свисавшими с моста до самой воды. Я решительно пошел за Сюзанной, надеясь, что мне представится случай побыть с ней наедине. Войдя в часовню, я увидел, что она уже преклонила колени на молитвенной скамеечке. Приблизиться к ней я поначалу не решился, поскольку, не будучи набожным, все же полагаю, что церковь – это не подходящее место для романтических бесед. Но вскоре я почувствовал, что больше не могу противиться искушению, и подошел к ней, намереваясь взять ее руку в свою. Господи, как прекрасна была Сюзанна, когда она, преклонив колени, расположилась на этой скамеечке, выгнув спину и запрокинув голову, а ее затуманенный взор блуждал по звездному небу, луне и солнцу, изображенным на куполе часовни. Но стоило мне протянуть руку, как она немедленно обернулась, и я застыл, натолкнувшись на ее возмущенный взгляд.
– Разве вы не понимаете, – сказала она вполголоса, – что я закончу свои дни в монастыре?
Я покинул часовню в полном недоумении. Оказывается, она человек глубоко верующий! Как все это понимать? Я попытался найти объяснение такой противоречивости ее характера и в итоге решил, что будет лучше, если увиденное сегодня будет впечатлять меня не больше, чем ее интерес к Жизнеописанию Марии-Антуанетты, которое она постоянно читала и перечитывала.
Теперь надо было как можно быстрее избавиться от надежд, внушенных мне недавним проявлением ее нежных чувств. Какое-то время я обдумывал все то, что мне довелось увидеть и услышать, но вскоре узнал, что не являюсь единственным счастливцем, к которому была проявлена такая же благосклонность. Через несколько дней после поездки в Бетаррам она отправилась вместе со своей матерью и нотариусом в Бордо, объявив, что это небольшое путешествие предпринято с сугубо деловыми целями. Нотариусом был молодой красивый юноша, который мне очень не нравился. Впрочем, я его совсем не опасался, ведь это был всего лишь нотариус, то есть человек, обреченный на посредственность и прозябание в кругу семьи. На следующий день он явился в салон Борденав с визитом, когда там был и я.
– Прекрасный человек этот нотариус, – сказала Сюзанна, – я так ему благодарна за его внимание! Не будь его, дорогой д’Арондель, я бы обязательно простудилась, ведь в нашем вагоне был собачий холод. Так вот, всю ночь он своим сердцем согревал мои ботинки, а мои ноги, как вы понимаете, находились как раз в этих ботинках. Кто бы мог подумать, что сердце нотариуса может быть таким горячим, как настоящая печка. Лоранс, если тебе когда-нибудь попадется такое же сердце, обязательно воспользуйся им.
Полагаю, нет нужды подробно описывать, что творилось с лицом несчастного молодого человека. А когда нотариус собрался уходить, она решила добить его: ведь ботинки уже получили свою порцию удовольствия, и теперь оставалось только ей самой получить удовлетворение, поиздевавшись над бедным юношей. Кстати, сам нотариус так и не понял, что замысел Сюзанны состоял именно в том, чтобы он обиделся и убрался восвояси. В какой-то момент, решив, что никто ее не слышит, она подошла к нему и быстро вполголоса произнесла:
– Мама все видела. Она ждет объяснений. Вы меня понимаете?
Не знаю, понял ли он. Зато я все прекрасно понял. Для Сюзанны любой мужчина был пригоден для того, что ей от него было нужно. Влюбленная женщина, полностью отдающаяся своему чувству, относится к своему избраннику трепетно и требовательно, но такое отношение совершенно чуждо женщине, хорошо владеющей собой, не испытывающей нежных чувств и не допускающей проявлений слабости. Если уж вам выпало несчастье ревновать такую женщину, то ревность ваша должна быть направлена не на то или иное лицо, а на целый мир.
Именно так я и поступал, хотя был совершенно уверен, что никто не способен завладеть ее чувствами и что ко мне это также относится в полной мере. К слову сказать, ее репутации ни разу не был нанесен серьезный урон, и в этом провинциальном городе, где каждый все знает обо всех и обо всем, никто не мог бы поставить ей в вину какие-нибудь конкретные неблаговидные поступки. Считалось, что она невероятно легкомысленна и кокетлива, но и не более того. Цели, которые она поставила перед собой, сами по себе служили защитой от возможных неприятностей. Возможно, у меня и были сомнения на этот счет, но откровения людей, которые были к ней безразличны, а также сплетни, услышанные от моих друзей, полностью их развеяли.
Однажды утром мне принесли телеграмму, в которой сообщалось, что два моих парижских приятеля, будучи в Тарбе проездом, явятся ко мне в одиннадцать часов на завтрак, а вечером уедут шестичасовым поездом. Я придумал для них самый лучший на свете завтрак, мой винный погреб также был очень хорош, и, когда они встали из-за стола, оказалось, что оба сильно захмелели и пребывали в состоянии пьяного веселья, при котором больше кружится голова, чем страдает желудок.
Им захотелось осмотреть квартиру, в которой я жил, и они юркнули в мою спальню, причем оба одновременно испустили вопль удивления, когда углядели на каминной полке портрет Сюзанны.
– Эй, да это же Сюзанна Борденав! Значит, ты знаком с Сюзанной, прекрасной не сравненной Сюзанной?
Они потребовали объяснений, меня же волновало совсем другое: где и когда они познакомились. Оказалось, что познакомились они в Каннах у одного общего знакомого, где провели вместе целый месяц.
