Записки влюбленного солдата

Поняв, в чем заключается ее мечта, Сюзанна фанатично взялась за ее осуществление. К несчастью, у нас, во Франции, не издают газету, подобную лондонской Court-Journal. Не имея под руками такого же полезного парижского издания, она обзавелась собственным корреспондентом в Париже, в задачу которого входило держать ее в курсе всего того, что ей необходимо было знать. Это был молодой служащий одной парижской конюшни, которого она, я в этом уверен, привязала к себе смутными обещаниями. Выполнять свои обещания она, конечно, не собиралась. Возможно, наивного юношу питали легкомысленные надежды на то, что обещанное когда-нибудь будет исполнено, но, как известно, авансы авансами, а окончательная расплата – это совсем другая история. Благодаря усилиям своего корреспондента, чтению газет «Спорт» и «Парижская жизнь», а также поддержанию прочих контактов, в том числе с жителями курортных городов, она добилась того, что в Тарб стали непрерывно поступать новости из парижского бомонда, и Сюзанна всегда была в курсе текущих событий, словно она сама жила в Париже, посещала салоны и клубы и появлялась за театральными кулисами. Сколько раз я с удивлением слышал, как она пересказывала в деталях разный вздор о парижской жизни. Кстати, я всегда был уверен, что обсуждают этот вздор только те, кто его и придумал, но вот она, едва соприкоснувшись с обожаемым ею миром, это вздором не считала.

Тот, кто погрузился в мир светских сплетен, уже никогда не станет ханжой. Вот и о Сюзанне нельзя было сказать, что она недотрога или ханжа. При ней можно было говорить, о чем угодно, и, возможно, по этой причине к ней тянулись мужчины определенного сорта. В ее обществе они чувствовали себя так же комфортно, как и с близкими товарищами. Выражение «говорить, о чем угодно» я употребляю в широком смысле, так как зачастую темы таких разговоров были почерпнуты из последних статей «Парижской жизни»[21], а ведь известно, что, хотя эти статьи и отличаются возвышенным духом, наблюдательностью и стилем, но все-таки пишут их, как правило, не для маленьких девочек, не способных самостоятельно «намазать масло на хлеб». В один прекрасный вечер Сюзанна в своем салоне прочитала вслух одну такую публикацию, озаглавленную «Дыня». Во время этого чтения я не знал, куда мне деваться от неловкости, зато она смеялась от души. После прочтения статьи у Сюзанны так поднялось настроение, что она сама, вместо сестры, уселась за рояль и весь вечер играла и пела арии из оперы «Турок в Италии»[22].

– Если позволить Лоранс играть ее плаксивые сентиментальные пьески или, не дай бог, серьезную музыку, – сказала она, – тогда господин д’Арондель на наших глазах превратится бог знает во что. Давайте лучше посмеемся.

И действительно, все смеялись, а я возвратился домой в час ночи и был смущен и взволнован заметно больше обычного.

Разумеется, такой, как я ее описал, Сюзанна раскрылась передо мной не сразу, зато практически сразу я почувствовал, что меня непреодолимо влечет к ней, и чем больше я открывал в ее натуре и характере ранящие меня черты, тем сильнее меня влекло к ней. Пусть кто угодно попытается найти этому объяснение, но лично я за это не возьмусь.

Поразмыслив, я напустил на себя притворную сдержанность и замкнулся в себе. Сделал я это не без умысла. Я давно знал, что порядочные женщины не опасаются людей, имеющих плохую репутацию, потому что понимают, что искусством обольщения такие люди владеют, только оставаясь в привычном для себя круге общения. Когда же они выпадают из этого круга, то становятся такими робкими, колеблющимися и неуверенными, что могут показаться смешными даже самому примерному семьянину. Похоже, что, в конце концов, мое сдержанное поведение слишком затянулось, судя по тому, что Сюзанна первой протянула руку, попытавшись вывести меня из этого состояния.

Я выразился не совсем точно, когда сказал, что она «протянула руку». Правильнее было бы сказать «протянула ногу», но дело не в этом, главное, что задуманное ей удалось. Произошло это при следующих обстоятельствах.

Несколько раз мне доводилось сопровождать семейство Борденав во время их прогулок, при этом девушки и их мать выезжали в коляске, а я – в кабриолете. И вот однажды мы решили совершить паломничество в пещеры Бетаррама[23], которые находятся примерно в шестидесяти километрах от Тарба. Для моей лошади такое путешествие могло оказаться слишком утомительным, и по этой причине мне предложили поехать в коляске с девушками.

В путь мы отправились вчетвером. Меня усадили напротив прекрасной Сюзанны, рядом с Лоранс. Дорога между Тарбом и Бетаррамом выглядит довольно монотонно, вдоль нее непрерывно тянутся леса, чередующиеся с пустошами, и лишь вдали маячит горная цепь Пиренеев, похожая на гигантское нагромождение грозовых туч. Должен, однако, признаться, что в дороге я не столько интересовался пейзажем, сколько выражением глаз Сюзанны. Когда мы пересекали Оссенскую пустошь, я внезапно ощутил, как моей ноги что-то коснулось. Я подвинул ногу, но прикосновение никуда не делось. Я еще подвинул ногу, правда, совсем чуть-чуть. И тут ее придавил маленький легкий башмачок.

Я поднял глаза и взглянул в лицо Сюзанне.

– Что тут такого? – сказала она и сильнее надавила мне на ногу.

Полагаю, никогда в жизни я не испытывал такого мгновенно пронизывающего чувства. Моя робость и неуверенность в ту же секунду исчезли. Мне показалось, что остававшиеся до Бетаррама двадцать километров мы пролетели за несколько минут. Я даже подумал, что прекрасная Сюзанна, которую я так пылко возжелал, любит меня.

Но едва мы сошли с коляски, как она, к моему удивлению, сразу направилась к часовне, бросив мать и сестру, которые задержались на берегу Гав-де-По[24], чтобы полюбоваться длинными гирляндами плюща, свисавшими с моста до самой воды. Я решительно пошел за Сюзанной, надеясь, что мне представится случай побыть с ней наедине. Войдя в часовню, я увидел, что она уже преклонила колени на молитвенной скамеечке. Приблизиться к ней я поначалу не решился, поскольку, не будучи набожным, все же полагаю, что церковь – это не подходящее место для романтических бесед. Но вскоре я почувствовал, что больше не могу противиться искушению, и подошел к ней, намереваясь взять ее руку в свою. Господи, как прекрасна была Сюзанна, когда она, преклонив колени, расположилась на этой скамеечке, выгнув спину и запрокинув голову, а ее затуманенный взор блуждал по звездному небу, луне и солнцу, изображенным на куполе часовни. Но стоило мне протянуть руку, как она немедленно обернулась, и я застыл, натолкнувшись на ее возмущенный взгляд.

– Разве вы не понимаете, – сказала она вполголоса, – что я закончу свои дни в монастыре?

Я покинул часовню в полном недоумении. Оказывается, она человек глубоко верующий! Как все это понимать? Я попытался найти объяснение такой противоречивости ее характера и в итоге решил, что будет лучше, если увиденное сегодня будет впечатлять меня не больше, чем ее интерес к Жизнеописанию Марии-Антуанетты, которое она постоянно читала и перечитывала.

Теперь надо было как можно быстрее избавиться от надежд, внушенных мне недавним проявлением ее нежных чувств. Какое-то время я обдумывал все то, что мне довелось увидеть и услышать, но вскоре узнал, что не являюсь единственным счастливцем, к которому была проявлена такая же благосклонность. Через несколько дней после поездки в Бетаррам она отправилась вместе со своей матерью и нотариусом в Бордо, объявив, что это небольшое путешествие предпринято с сугубо деловыми целями. Нотариусом был молодой красивый юноша, который мне очень не нравился. Впрочем, я его совсем не опасался, ведь это был всего лишь нотариус, то есть человек, обреченный на посредственность и прозябание в кругу семьи. На следующий день он явился в салон Борденав с визитом, когда там был и я.

– Прекрасный человек этот нотариус, – сказала Сюзанна, – я так ему благодарна за его внимание! Не будь его, дорогой д’Арондель, я бы обязательно простудилась, ведь в нашем вагоне был собачий холод. Так вот, всю ночь он своим сердцем согревал мои ботинки, а мои ноги, как вы понимаете, находились как раз в этих ботинках. Кто бы мог подумать, что сердце нотариуса может быть таким горячим, как настоящая печка. Лоранс, если тебе когда-нибудь попадется такое же сердце, обязательно воспользуйся им.

Полагаю, нет нужды подробно описывать, что творилось с лицом несчастного молодого человека. А когда нотариус собрался уходить, она решила добить его: ведь ботинки уже получили свою порцию удовольствия, и теперь оставалось только ей самой получить удовлетворение, поиздевавшись над бедным юношей. Кстати, сам нотариус так и не понял, что замысел Сюзанны состоял именно в том, чтобы он обиделся и убрался восвояси. В какой-то момент, решив, что никто ее не слышит, она подошла к нему и быстро вполголоса произнесла:

– Мама все видела. Она ждет объяснений. Вы меня понимаете?

Не знаю, понял ли он. Зато я все прекрасно понял. Для Сюзанны любой мужчина был пригоден для того, что ей от него было нужно. Влюбленная женщина, полностью отдающаяся своему чувству, относится к своему избраннику трепетно и требовательно, но такое отношение совершенно чуждо женщине, хорошо владеющей собой, не испытывающей нежных чувств и не допускающей проявлений слабости. Если уж вам выпало несчастье ревновать такую женщину, то ревность ваша должна быть направлена не на то или иное лицо, а на целый мир.

Именно так я и поступал, хотя был совершенно уверен, что никто не способен завладеть ее чувствами и что ко мне это также относится в полной мере. К слову сказать, ее репутации ни разу не был нанесен серьезный урон, и в этом провинциальном городе, где каждый все знает обо всех и обо всем, никто не мог бы поставить ей в вину какие-нибудь конкретные неблаговидные поступки. Считалось, что она невероятно легкомысленна и кокетлива, но и не более того. Цели, которые она поставила перед собой, сами по себе служили защитой от возможных неприятностей. Возможно, у меня и были сомнения на этот счет, но откровения людей, которые были к ней безразличны, а также сплетни, услышанные от моих друзей, полностью их развеяли.

Однажды утром мне принесли телеграмму, в которой сообщалось, что два моих парижских приятеля, будучи в Тарбе проездом, явятся ко мне в одиннадцать часов на завтрак, а вечером уедут шестичасовым поездом. Я придумал для них самый лучший на свете завтрак, мой винный погреб также был очень хорош, и, когда они встали из-за стола, оказалось, что оба сильно захмелели и пребывали в состоянии пьяного веселья, при котором больше кружится голова, чем страдает желудок.

Им захотелось осмотреть квартиру, в которой я жил, и они юркнули в мою спальню, причем оба одновременно испустили вопль удивления, когда углядели на каминной полке портрет Сюзанны.

– Эй, да это же Сюзанна Борденав! Значит, ты знаком с Сюзанной, прекрасной не сравненной Сюзанной?

Они потребовали объяснений, меня же волновало совсем другое: где и когда они познакомились. Оказалось, что познакомились они в Каннах у одного общего знакомого, где провели вместе целый месяц.

– Знаешь, это удивительная девушка! До чего она не похожа на всех этих набивших оскомину девиц, которых нам демонстрируют в театрах. Так хочется вновь с ней увидеться! Как блестят ее глаза, до чего хороши эти сочные ярко-красные губы!

Я попытался их разговорить, тем более что оба были в таком состоянии, когда сделать это совсем не трудно.

– Самой забавное в этой истории состоит в том, что за столом она всегда сидела между нами. Через несколько дней мы поняли, что она питает к нам обоим одинаковые дружеские чувства, и решили составить заговор. Ты ведь знаешь, с какой легкостью она принимает кое-какие ласки, которые считаются невинными. В общем, мы договорились, что каждый из нас будет прижиматься к ее ноге под столом, а тот, к кому она прижмется в ответ, сразу известит об этом другого. Знаешь, можно было умереть со смеху: она и виду не подавала, но все время прижималась то направо, то налево и ни разу нас не перепутала. Она покоряет любого мужчину, который встречается на ее пути, и играет им, как хочет. Ее это забавляет. Она ведь живет в Тарбе. Давай, пойдем к ней в гости.

– Да вы же пьяны.

– Ее это нисколько не рассердит.

– Я вас туда не поведу.

– Значит, мы пойдем без тебя. Нам все равно в шесть часов уезжать, а больше здесь делать нечего.

В итоге я уступил, понимая, что будет лучше пойти вместе с ними, чем отпустить их одних. К тому же мне было интересно посмотреть, как она их примет.

Увидев моих друзей, Сюзанна страшно обрадовалась. За те два года, что прошли после их встречи, она успела о них забыть, так что теперь они воспринимались, как совсем новые обожатели.

Случилось то, чего я совсем не ожидал: чем больше они беседовали, тем больше пьянели. Госпожа Борденав, любившая, чтобы все было чинно и благородно, принужденно смеялась над их шутками. Лоранс была совершенно не в своей тарелке. И только Сюзанна получала огромное удовольствие от этого визита.

Когда мы явились в их дом, Сюзанна занималась рукоделием. Она с большим вкусом и очень ловко мастерила шляпки итальянского фасона для своих провинциальных кузин.

Сюзанна тут же потребовала, чтобы мои приятели встали перед ней на колени, застыв, как манекены, и принялась втыкать им в волосы украшения для шляп и цветы. При этом, как только ее рука касалась их голов, манекены сразу оживали.

Через какое-то время я объявил им, что пора уходить.

– Сейчас пойдем.

Сказав это, они даже не пошевелились. Наконец, мне удалось их уговорить, и тут же начались долгие рукопожатия и бесконечные прощания. Чтобы они поторопились, я решил выйти первым, но Сюзанна подозвала меня и сказала:

– Постарайтесь сделать так, чтобы они опоздали на поезд, а потом опять приведите их сюда. Мы проведем этот вечер вместе, они очень забавные.

Любому другому подобное заявление, скорее всего, окончательно раскрыло бы глаза, но к тому времени я уже был безнадежно влюблен в нее. Любовное чувство наполняло меня все больше и больше и с каждым днем становилось все сильнее. Теперь я жил только для нее и каждый вечер тратил лишь на то, чтобы обожать ее и любоваться ею. Я был самым верным ее воздыхателем, самым покорным и одновременно самым пылким. Но интересовал ли я ее? Что я мог ей предложить? Что я мог сделать, чтобы соблазнить ее и завладеть ею?

Между тем наступил июль 1870 года, и неожиданно газеты заговорили о том, что между Францией и Пруссией возникли трения. Поначалу я не обращал внимания на газетную шумиху, зато Сюзанна совсем по-иному отнеслась к этим событиям.

– Теперь мы добьемся реванша за Ватерлоо, – сказала она, – так же, как Сольферино[25] и Севастополь стали реваншем за 1814 год. Каждая европейская страна по очереди свое получит. Наш император будет достойным продолжателем дела своего дяди.

– Я всегда полагал, что империя принесла нам мир.

– В политике надо уметь не только говорить, но и что-то делать. Император умеет и то, и другое.

Сюзанна с огромным восхищением относилась к императору, который, как она считала, сделал все возможное, чтобы Франция сияла в ореоле величия своей военной мощи и мирного процветания. Я был не в восторге от таких формулировок, но именно к ним она прибегала, когда сталкивалась с утверждениями противоположного толка. Я старался поменьше говорить с ней о политике, но она упорно провоцировала меня на такие разговоры, а я всегда малодушно шел у нее на поводу. Что сказал бы господин Шофур, если бы услышал лепет своего ученика? Но милейший папаша Шофур знал о любви лишь то, что говорили о ней классики, и для него символом любви была туника Несса[26], надев которую человек уже не мог делать ничего, кроме глупостей.

Между тем события развивались стремительно, а тут еще некоторые газеты начали подталкивать французское правительство к решительным действиям. Однажды вечером Сюзанна прочитала в одной такой газете: «Франция полностью готова к войне. Женщины преклонили колена, а мужчины взялись за оружие». После этих слов она до полуночи распевала Марсельезу.

– Час настал. Мы прикладами погоним этих пруссаков.

В пятницу 15 июля поступила телеграмма с текстом заявления господина Эмиля Оливье[27]. В тот вечер я явился к Сюзанне раньше обычного. Она была в саду.

– Что я говорила! – закричала она, едва завидев меня. – Вот вам и война.

– Да, будет война.

– А вы когда-нибудь смотрели на меня?

Я не понял смысла этих странных слов и внимательно посмотрел на нее.

– Ну да, – настойчиво продолжила она, – хорошо ли вы меня знаете? О чем говорят мои покатые плечи и тонкая талия?

– О том, что вы…

– Только не говорите вздор! Глядя на все это, вы должны понимать, что я смогу полюбить только военного и только за военного выйду замуж. Полагаю, что выбор у меня будет огромный, потому что, я уверена, теперь любой мужчина, у которого есть совесть, станет солдатом. Это священная война. Да здравствует император!