потаённого святого града.
Но ты шепчешь: Нет, мы направляемся в Вешний Волох.
И пишешь на ветре губной помадой,
что путь наш будет счастлив и долог.
И вдруг я чувствую, как чертовски не хватает весны,
понимаю, что если мы снились Господу, то сейчас у него кончаются сны,
что мы сбились с пути и толка,
и всё зазря,
и вот-вот
нас всех скопом сожрёт
какой-нибудь Вавилон, или Аркаим, или Земля Нод…
Но здесь ты улыбаешься и вырезаешь заколкой
на сухих ветвях ноября:
«Весна приходит только к тому, кто ждёт».
Эн
У Эн алые губы,
А крылья – как у стрекоз.
У неё в руках ледорубы,
Чтоб на вершине горы станцевать рок-н-роз.
Её компас нацелен на счастье,
Но она готова к смене путей,
У неё на запястье
Фенечка от чужих затей.
Она вплела в волосы
Лиловую ленту,
Потому что жизнь не разрезать на полосы,
Не взять в аренду.
И утром мы с Эн
Входим в вагон.
Машинист кричит: Эй, мы едем в край перемен!
Кондуктор трезвонит: Дин-дон!..
Поезд мчит, разрезая лёд,
Туда, где для нас растут острова.
Эн читает меня, я читаю её
За строфой строфа.
Время летит стремглав.
Мы молчим. Колёса стучат…
К чему все слова, если оба мы знаем, что изысканный бродит жираф
У озера Чад.
По приборам
На юге сейчас тепло: барышни в солнечных платьях, море плещет волной,
А тут бродит кашляющий ноябрь – сгорбленный и больной.
Всё стылое, снежное… Я сижу и гляжу в окно.
За мглою – свет, за далью – темно.
Наш троллейбус идёт и идёт.
Сидящий рядом крестится по диагонали, причитает: Нами правит не Бог, а бот.
Кондуктор хлопает его по плечу: Отставить скулёж! Кто, если не мы?!
А «сохатый» пыхтит и ползёт по льдам, правда, куда – не пойми.
Впереди врата-порталы, и мир иной, и края земли.
Сидящий рядом взвизгивает: Не знаю, как вы, я предпочитаю свалить!
