Гаухаршад
Булат-Ширин бесшумно вошёл в беседку и старался не дышать, пока разглядывал дремавшую девушку. Сейчас без привычного покрывала при свете фонарей, освещающих беседку, он хорошо рассмотрел скуластое лицо с густыми, сросшимися на переносице бровями и широким подбородком, который изобличал упрямство его владелицы. Мурза неслышно присел на корточки. Свежие губы девушки раскрылись в томной неге, они, казалось, жаждали поцелуя, и наследник Ширинов, уже возомнивший себя победителем, коснулся их лёгким поцелуем. Губы ханбики оказались терпко-сладкими на вкус, девушка внезапно ответила ему, и он уже со всей смелостью подложил властную руку под её затылок. Они оба наслаждались всепоглощающим поцелуем, пока мурза не попытался прижать девушку к себе. Гаухаршад распахнула глаза, вскрикнула и оттолкнула его.
– Как вы посмели, бесстыдник?! В здравом ли вы уме или лишились рассудка?
– О моя пери, а разве вы не блаженствовали вместе со мной, когда я похищал поцелуй с ваших губ? – Булат-Ширин поднялся в полный рост. Он с трудом скрывал насмешку, разглядывая ханскую дочь. «Девушка и в самом деле не красавица, но её высокий род затмит всё!» Он подметил, что ему было приятно целовать её, но непритворное возмущение Гаухаршад задевало мурзу. Девушки всегда таяли от его ласк, чего же ханбика так сердито хмурит брови?
– Мы уже почти соединены Всевышним, прекрасная госпожа, – Булат-Ширин придал своему голосу как можно более страсти, а взору – огня. – Ваше смущение вам к лицу, но раз испробовав нектара ваших губ, я не в силах остановиться.
Мурза шагнул к девушке, он легко сломил её сопротивление, запрокинул голову Гаухаршад, уронив калфак. Булат-Ширин не обращал внимания на девичьи кулачки, молотившие его широкую спину, он словно хищник впивался в непокорные губы. Его прикосновения были далеко не нежными и ласковыми, а жёсткие руки словно стягивали ханбику верёвками, вторили его мыслям: «Покорись! Никто не смеет противиться мне! Покорись!»
Она вырвалась, отшатнулась от мурзы и с размаху ударила его по щеке:
– Мерзкий паук! Недостойный плебей! Убирайся с моих глаз, пока я не призвала охрану!
Он с недоумением прижал ладонь к горевшей щеке.
– Ханбика, вы ударили своего будущего мужа и господина.
– Никогда не бывать нашему браку! – взвизгнула она. – Прежде земля столкнётся с небом и ад смешается с раем!
Булат благоразумно отступил от разъярённой фурии, осторожно нащупал ногой ступеньку, но взгляда от раскрасневшейся девушки не отводил:
– Все мы в воле Аллаха Всемогущего, я припомню ваши слова, ханбика, когда взойду на наше брачное ложе.
Песок дорожки уже заскрипел под ногами удалявшегося Булат-Ширина, а разгневанная Гаухаршад всё не могла остановиться. Она схватила кувшин из великолепного фарфора и с размаху швырнула его в решётчатую стенку беседки. Сосуд со звоном развалился на части, выплеснув на ханбику густые, тёмно-вишнёвые потоки гранатового шербета. Внезапно затихнув, она с недоумением оглядела свой испорченный наряд и, сев на устланный ковром пол, расплакалась.
А наутро у неё состоялся неприятный разговор с братом.
– Ты выйдешь замуж за мурзу Булат-Ширина, таково моё решение! – сурово произнёс Абдул-Латыф. Он не сводил строгого взора с поникшей сестры. – Твоего согласия никто не спрашивает, отправляйся в свои комнаты и оставайся в них до того дня, пока я не назначу церемонию бракосочетания.
– Но повелитель, высокочтимый брат мой! – Гаухаршад вскинула на него полные слёз глаза. – Я не желаю быть женой ширинского мурзы. Прошу вас о милости: позвольте мне остаться подле вас, я не хочу быть ничьей женой.
– О Всемогущий Аллах! – Хан с раздражением оттолкнул невольницу, предлагавшую поднос с напитками. – Валиде Нурсолтан права: ты подобна упрямому мулу! Но наша мать решила, что ты выйдешь замуж за мурзу Булат-Ширина, и я не отступлюсь от её повеления.
Слёзы мгновенно высохли на щеках ханбики, стоило ей только услышать имя своей матери.
– О чём же тут гадать! Мне следовало знать, что за всем этим стоит крымская валиде, – с ненавистью прошипела Гаухаршад. – Она всегда рушит дворец моего счастья, всегда встаёт на моей дороге!
– Она – наша мать, и ты покоришься, Гаухаршад!
– Никогда! – Девушка подскочила к брату, крепко сжала кулачки. – Она больше не сможет управлять моей судьбой! Я лучше выйду за немощного старца, чем за жениха, избранного ею! Она всегда жила, как хотелось ей: управляла мужчинами, выбирала, кого приблизить, а кого отдалить. Валиде подобна ненасытному коршуну: сколько бы пищи ни явилось перед её взором, ей всё мало. И по сей день ходит в любимых жёнах хана Менгли, а не прочь возлежать в объятьях калга-солтана Мухаммада! – Гаухаршад расхохоталась как безумная. – О глупец! Он любит её и надеется на взаимность!
Сильная пощёчина сбила ханбику с ног, остановила оскорбительные излияния, срывавшиеся с её губ.
– Недостойная дочь! – Разъярённый Абдул-Латыф во весь рост возвышался перед ней. – Ты не смеешь касаться своим грязным, мерзким языком имени нашей матери! И честь калга-солтана Мухаммад-Гирея я не посмею марать столь низким образом. Удались в свои покои, пока я не позабыл о нашем родстве и не приказал выпороть тебя как рабыню!
Она всхлипнула, отшатнулась от вновь замахнувшейся руки брата:
– Я не выйду замуж. Вы не посмеете сделать это против моей воли.
– Теперь уж, Гаухаршад, я потащу тебя на брачную церемонию за косы, а сзади прикажу погонять плетью для волов!
Успокоившись видом её униженной позы, хан опустился на широкое сидение трона:
– Советую тебе смириться, сестра, или ты испытаешь в полной мере желчь моего безудержного гнева. А теперь ступай.
Казанский господин откинулся на спинку трона, подставил разгорячённое лицо под плавные освежающие движения опахала. Он желал как можно скорей выкинуть из головы неприятную сцену, только что разыгравшуюся в Зелёном зале, где обычно устраивались малые приёмы и аудиенции. Гаухаршад сидела в его душе подобно болезненной занозе, он уже сожалел, что когда-то решил принять сестру у себя. «Но замужество укротит эту злючку», – расслабленно подумал Абдул-Латыф. Его слух уловил нежные звуки курая – невидимый музыкант играл что-то печальное, завораживающее. Хан ленивым жестом руки подозвал управителя:
– Пошлите гонца к улу-карачи. Сообщите, что следует как можно скорее назначить день свадьбы.
– Внимание и повиновение! Будет исполнено, мой повелитель, – ответил управитель.
Глава 5
Гаухаршад со всеми удобствами устроилась в садике, размещённом около её покоев. Здесь царила особая аура, и если в ханском саду осень уже вступила в свои права, в этом маленьком мирке ещё продолжалось лето. Так же пышно цвели розы, а в расставленных по кругу низких керамических горшках вновь распускались тюльпаны и благородные гиацинты. Ханбика принимала у себя юзбаши Турыиша. Бывший начальник её охраны быстро оправился от жестокого наказания и теперь смиренно просил аудиенции. Впервые за эти дни Гаухаршад почувствовала себя счастливой, несмотря на нависшую над её головой угрозу скорого замужества. Она была счастлива уже одним тем, что возлюбленный пожелал увидеть свою суровую госпожу. По её приказу в садик вынесли столик с изысканными яствами. Гаухаршад хотелось обставить примирение с мангытом с пышной роскошью. Увы, запертая в своих покоях, она не могла позволить себе многого.
Турыиш вошёл в гостеприимно распахнутые двери и склонил голову. Она поднялась навстречу, с лёгкостью газели миновав небольшое пространство садика, остановилась перед ним. Как хотелось Гаухаршад кинуться в объятия этого крепкого, широкоплечего мужчины. Как изнывали её руки, рвущиеся приласкать исполосованную плетьми спину. Она готова была перецеловать каждый шрам на его теле, искупить нежными прикосновениями хоть малую толику своей вины.
– Садитесь же, юзбаши, – едва слышно пролепетала она, так и не сделав того, к чему рвалось её неразумное сердце.
Ханбика попыталась успокоить застучавшую в висках кровь, поднесла руки к лицу, погладила щёки дрожащими пальцами, задев свои длинные, звенящие чулпы:
– Вы просили об аудиенции, Турыиш-ага. Я слушаю вас.
– Госпожа моя, – его долгожданный голос проник в самое сердце девушки, и она закрыла глаза, затрепетала от счастья. – Я молю вас о милости: позвольте мне уехать в Крым и забрать с собой сына.
Словно глыба льда рухнула между ними. Ещё мгновение назад Гаухаршад ощущала себя в ласковой, благоуханной весне и вдруг оказалась в холодном снежном плену зимы.
– Уехать… в Крым? – слова царапали её горло, но она выталкивала их против своей воли. – Когда же пришло к вам это решение, юзбаши?
Он молчал, не поднимая глаз, и тогда Гаухаршад закричала, вкладывая в свой вопль отчаяние исстрадавшейся души:
– Зачем же ты явился ко мне?! Чтобы вновь отвергнуть! О Всемогущий Аллах, за что ты так наказываешь меня? За что?!
Она внезапно замолчала. Мужчина оказался около неё, упал на колени, и она увидела, как потемнели от страдания его глаза.
– Светлейшая ханбика, госпожа моя, вы выходите замуж за знатного, молодого и красивого вельможу. Меня больше нет ни в вашей жизни, ни в вашем сердце. Молю вас, избавьте меня от мук ощущать свою незначительность рядом с вашим блистательным супругом! Я не вынесу этого, ведь мои недостойные чувства стали только сильней!
Турыиш вцепился в резную ручку кресла, куда опустилась Гаухаршад, он не отрывал взгляда от застывшей девушки:
– О, как ничтожно мал человеческий запас терпенья. Я более всего на свете хочу слышать из ваших уст признание в любви и ещё больше боюсь этих слов! Прошу вас, повелительница моя, отпустите своего раба на волю.
Она качнула головой, сначала слабо, потом сильней, и затрясла ею так отчаянно, что Турыиш испугался за неё.
– Не-ет!!! Я никогда не отпущу тебя, и не смей просить об этом! Ты хочешь бросить свою госпожу теперь, когда она нуждается в твоей любви, в твоей помощи?
– Помощи? Мой слух не обманул меня, светлейшая ханбика, вы просите меня о помощи?
– Да, Турыиш. – Она склонилась ниже, словно опасалась, что выложенные камнем стены услышат её слова, зашептала с жаром: – Они все желают, чтобы я вышла замуж за мурзу Булат-Ширина. Но я ненавижу этого надутого индюка! День, когда меня соединят с ним браком, станет последним днём в моей жизни. Клянусь тебе, Турыиш, не боясь гнева Всевышнего, наложу на себя руки, но не позволю Булат-Ширину коснуться меня!
Юзбаши отшатнулся от ханбики, он с ужасом читал мрачную решимость на её юном лице:
– Вы совершаете ужасную ошибку, госпожа. Опомнитесь! Мурза Булат-Ширин сможет сделать вас счастливой, ведь у него для этого есть всё!
Гаухаршад рассмеялась, зло оборвав мужчину:
– Вы правы, у него для этого есть всё, но он не станет заботиться о моём счастье. Быть может, я не так уж и много прожила на свете, но никогда не была наивной глупой овечкой! Булат-Ширину не купить меня жемчужинами красивых слов, я предчувствую, какая жизнь ожидает меня в его гареме, и никогда не смирюсь с унижением, которое он готовит для меня!
– И что же вы решили? – тихо спросил Турыиш. Он понимал, что ханбика толкает себя в бездну ошибок, но не знал, как переубедить её.
– Вы поможете мне бежать! – решительно проговорила Гаухаршад. – Вы, юзбаши, и ваш сын.
– Это безумие, – покачал головой мангыт.
Но она, не давая возразить, горячо обхватила его за плечи, зашептала, обжигая жарким дыханием губы:
– В этом мире всё безумно, Турыиш. Безумие – жить, безумие – любить, даже мечтать о счастье! Но я не желаю ждать, когда судьба смилостивится надо мной и позволит испить глоток счастья. Я сама возьму всё, что может предложить нам жизнь! И не смей возражать, любимый. Подумай о том, что если ты откажешь мне, то вскоре ответишь перед Всевышним за мой уход на тот свет. Выбирай же.
Она больше не сдерживала себя, приникла к мужским губам. И Турыиш забыл обо всех своих сомнениях. Горячая волна любви, так долго сдерживаемая разумом, смела все преграды, хлынула из его сердца, изливаясь страстными поцелуями. И эти жгучие поцелуи, словно печать, скрепили преступный замысел Гаухаршад.
На рассвете у каменной ограды ханского сада остановились два всадника. Один из них вёл под уздцы вороного жеребца. Вокруг стояла тишина, лишь изредка нарушаемая сонными окриками караульных. Плотный, сырой туман стелился по земле, возносил в воздух прелый запах опавшей листвы. Турыиш, а это был он, приподнялся на стременах, сделал знак Геворгу и быстрым броском зацепился за ограду, через мгновение юзбаши оказался наверху. Оба мужчины притихли, вслушиваясь в звуки спящего дворца. Заскрипел мокрый песок под чьей-то осторожной ногой. Сотник прижался к ограде, настороженно всматриваясь в туманную глубь сада. Очертания человеческой фигуры, возникшие в тумане, заставили его насторожиться ещё больше, большое мускулистое тело напряглось, готовое к прыжку, рука сжала кинжал. Но туман, слегка рассеявшись, очертил силуэт женщины, закутанной в тёплое покрывало.
– Турыиш, – едва слышно позвала она.
Мужчина с облегчением выдохнул, спрыгнул вниз, в зашуршавшую листву. Гаухаршад кинулась к нему, прижалась дрожащим телом:
– Скорей, любимый! Я так боюсь!
– Не опасайтесь, госпожа, обопритесь на меня. – Юзбаши огляделся, осторожно постучал кнутовищем нагайки о камень ограды. Такой же слабый ответный стук послышался со стороны улицы. Турыиш, глядя в лихорадочно горевшие глаза девушки, ободряюще улыбнулся:
– Я подсажу вас, светлейшая ханбика, а внизу вас ожидает Геворг.
Гаухаршад и не почувствовала, как взлетела на ограду, а снизу к ней уже тянулись руки черноглазого юноши. Он спустил её вниз, подвёл коня. Турыиш, спрыгнувший с каменной ограды вслед за ней, вскочил на своего скакуна.
– С нами Аллах, – промолвил он торопливо и хлестнул жеребца.
Всадники промчались через весь город и вылетели в только что открывшиеся Ногайские ворота. А в столице зарождался обыденный день, и никто даже не обратил внимания на путников, из-за которых спустя несколько часов в ханском дворце случится ужасный переполох.
Как только обнаружилась пропажа сестры, разгневанный Абдул-Латыф послал за ней погоню. Отрядил своих воинов и улу-карачи Кель-Ахмед. Но прошла неделя, а ханбика словно в воду канула.
Когда улеглась первая волна слухов, усердно раздуваемая сплетницами всех возрастов и рангов, град насмешек посыпался на голову незадачливого жениха. Сверстники высокородного мурзы бросали юноше колючки подначивающих реплик. Особо усердствовал вечный соперник Булат-Ширина – мурза Джан-Ай из рода Мансуров. Неповоротливый и нескладный мурза всегда завидовал Булату, тот обыгрывал его на скачках и в состязаниях лучников. И девушки, обходившие стороной Джан-Айя, вздыхали о красавце Булате. Но особую зависть у Джан-Айя вызывала предстоящая женитьба баловня судьбы на единственной сестре хана – Гаухаршад. Шутка ли стать зятем самого повелителя! Но ныне шутку судьба сыграла с самим Булат-Ширином, и мансурский мурза радовался унижению высокомерного юноши.
В это не по-осеннему тёплое утро потомки самых знатных родов ханства отправились на охоту. На озеро Кабан молодых мурз сопровождала немалая свита: нукеры, стремянные, кречетники. Мурзы поначалу щеголяли друг перед другом парчой и бархатом нарядов, золотым и серебряным убранством упряжи, дорогим оружием и многочисленностью свиты. А после ввязались в спор о том, кто добудет ныне больше чирков. Когда прибыли на берег озера, притихшего в зарослях тальника и камыша, разделились. К охоте приступили с азартом: взлетали в небо быстрые кречеты, стрелы мчались наперегонки с ветром. Жирные утки и селезни, которые кормились на озере перед дальней дорогой, падали неуклюжими тушками на землю, подминая под себя пёстрые крылья.
Джан-Ай высмотрел самого крупного селезня. В общем гомоне и переполохе селезень чиркнул крыльями по воде, взлетел над озёрной гладью и понёсся к берегу прямо на затаившегося мурзу. Джан-Ай взмок от волнения, но не снимал напряжённого пальца с тетивы, а как настал долгожданный миг, спустил стрелу. Селезень упал тяжело прямо в заросли камыша. Мурза окликнул нукеров, но рядом никого не оказалось, и он кинулся сам, топоча по холодной воде дорогими, тонкой выделки ичигами. Джан-Ай руками раздвинул плотные камыши, селезень был где-то поблизости, трепыхался, на этот звук и шёл мурза.
Он наконец разглядел добычу, закричал победно и кинулся к селезню. Да только больно ударился лбом о чужое плечо и упал с размаху в воду. Рука соперника уже ухватила птицу и торжествующе воздела её вверх. Джан-Ай сердито засопел, хотел вытянуть плетью обидчика, да так и замер от неожиданности. Перед ним, по колено в воде, стоял сам Булат-Ширин. Мурза с победным видом готовился нацепить селезня на свой пояс.
– Не смей! Это моя добыча! – взревел Джан-Ай. Он поднялся из воды, зло вскинул большую голову. Такья[36], опушённая дорогим мехом, вся промокла от воды, а кое-где с неё свешивалась зелёная тина.
Булат-Ширин при виде мансурского мурзы расхохотался:
– Смотрите на этого увальня, среди нас появилась Су анасы[37]! С каких это пор Водяные требуют для себя жирных селезней?
– Не видишь, у селезня торчит моя стрела, это я его подбил! – Горячась, Джан-Ай подскочил к сопернику, указал пальцем на оперение стрелы. Но оперение чудным образом преобразилось. Только что были пёрышки чёрного цвета, как у всех охотников из рода Мансуров, а тут, откуда ни возьмись, по чёрному цвету прошлась яркая красная полоса.
Булат-Ширин рассмеялся:
– Да ты не просто увалень, а ещё и слепец!
Кровь Джан-Айя вскипела, он крепко сжал кулаки, уже готовился кинуться на обидчика, но сдержал себя, даже засвистел насмешливо, косясь прищуренными глазами на Булата. И сказал наконец, словно пустил долгожданную стрелу с ядом:
– Пусть я буду увальнем и слепым на оба глаза, но моя невеста не бежала перед самой свадьбой, как ханбика, не пожелавшая оказаться в объятьях нашего ширинского красавца!
Меткая стрела попала в цель. Булат побледнел, в следующее мгновение он откинул в сторону селезня и кинулся с кулаками на Джан-Айя. Мурзы упали в холодную воду, взбаламутив тину, пинали друг друга ногами и лупили кулаками. Сбежавшиеся нукеры едва развели разъярённых вельмож. У Булат-Ширина оказалась разбитой губа, у Джан-Айя заплыл глаз.
Не глядя на галдящих охотников, которые пытались разобраться в их ссоре, мурза Булат отправился на берег. С мокрой одежды стекали грязные ручьи, тальник путался под ногами, но мурза ничего не замечал и не слышал окликов верных нукеров. Он видел перед собой лишь насмешливое лицо Джан-Айя и слышал только его издевательские слова.
– Проклятая Гаухаршад! Тебе обязан насмешками презренных людишек, – бормотал Булат-Ширин. – Но придёт мой черёд, и ты окажешься в моих руках!
Он с яростью переломил ветвь тальника и швырнул её в воду.
Глава 6
Высокородному мурзе Булат-Ширину и в голову не могло прийти, что сбежавшая ханбика в этот момент находилась совсем рядом. На другом берегу озера средь густого леса едва виднелась землянка, пускающая в небо клубы белого дыма.
Гаухаршад сидела на дощатой лежанке, покрытой медвежьей полостью. Привычно подогнув ноги под себя, она с интересом наблюдала, как ловкие руки Турыиша сплетают из тальника подобие узкой и высокой корзины.
– Что же это будет, юзбаши? – спросила она.
– Это морда, моя госпожа. Сегодня к ночи мы с Геворгом поставим её на озере, и к утру, если будет угодно Всевышнему, у нас будет неплохой улов.
Мужчина был сосредоточен на своей работе и не поднимал глаз на ханбику, а Гаухаршад тайком вздыхала. Прошла неделя с той поры, как они покинули ханский дворец. Первые дни она не могла думать ни о чём, кроме всепоглощающего страха, владевшего ею. В каждом скрипе низкой двери, в громком шелесте деревьев Гаухаршад слышались окрики воинов повелителя, ржание их лошадей. По ночам она не могла спать и, не смыкая глаз, долгие часы проводила у тёмного оконца. Усталому, напряжённому взгляду в кривых сучьях и шелестящих кустах мерещилась засада. Невидимые всадники крались к её убежищу, и она замирала от ужаса.
Ныне страх ушёл, и на смену ему пришли другие чувства, что так волновали её сердце ранее. Теперь, когда она была свободна, Гаухаршад ожидала от жизни щедрых подарков судьбы. Её сердце замирало от мысли, что она спит в одной маленькой комнатушке с любимым мужчиной. Теперь он всегда был рядом, так близко от неё, как никогда, но желанного сближения не происходило. Словно тенью между влюблёнными стоял Геворг. Сын сотника, казалось, не желал замечать стремления юной госпожи остаться наедине с его отцом. Она уже начинала сердиться на юношу за его красноречивые взгляды, за постоянное присутствие.
А вчера едва Турыиш отправился напоить коней, Геворг кинулся в ноги к Гаухаршад. Как безумный, он целовал белые руки госпожи, шептал, не помня себя:
– О светлейшая ханбика, есть ли на всём свете девушка благородней вас! Кто даровал вам столь величественную поступь, кто наделил таким царственным взглядом? Даже в простых одеждах вы подобны царице мира!
Она не сразу очнулась от неожиданности, в какую поверг её пылкий юноша, Гаухаршад отняла у Геворга руки, взглянула строго:
– К чему твои лживые речи, мангыт?
– Повелительница, если мой неумелый язык не смог достойно воспеть вашей красоты, то пусть Господь лишит меня возможности говорить!
– Вот-вот, – мрачно усмехнулась ханская дочь, – если крив твой язык, то и весь ты крив. Поднимись с колен, пока отец не застал тебя за недостойным занятием.
– Мой отец? – Юноша оборотил на дверь загоревшийся внезапной неприязнью взгляд, с минуты на минуту там должен был возникнуть силуэт сотника. Вновь взглянув на ханбику, Геворг заговорил, но сколько ревнивой страсти было в его голосе: – Я не ошибся, госпожа, ваш взор обращён на моего отца?! Вы таете от любви, когда он смотрит на вас! О, я не хотел верить глазам своим, но что может быть правдивее?! Вы бежали из дворца, чтобы соединиться с моим отцом! Но ещё вчера вы говорили, как я красив, вы любовались мной, касались моих волос. Я помню вашу ласку, повелительница, и не желаю верить, что вы влюблены в старика и предпочтёте его мне!
– Глупец! – Ханбика оттолкнула цеплявшегося за неё Геворга. – Ты красив, не скрою, я любовалась тобой, как роскошной вазой или утончённым кубком. Но что ты стоишь, когда рядом твой отец?!
Она рассмеялась, вкладывая в этот смех всё своё презрение. Девушка оборвала себя разом, склонилась к самому лицу юноши, сузила потемневшие глаза:
– За твоим отцом я готова ползти на край света, а ты для меня, – она выразительно постучала по пустому глиняному кувшину, – всё равно, что звук этой дешёвки!
Геворг отшатнулся. От высокородной ханбики веяло таким холодом, что его охватил озноб. Он обхватил свои плечи руками, силясь понять, как случился этот самообман, когда его сердце решило, что знатнейшая из девушек могла увлечься простым воином. Может ли луна снизойти с небес к ничтожному смертному, а золото украсить серый булыжник мостовой? Случалось ли это хоть с одной ханской дочерью? Если и случалось, то только в сказках. И он мог бы смириться с этим, если бы луна не снизошла к другому, такому же простому смертному, как он, и этим счастливцем стал его отец. Как же трудно было в это поверить! Геворг едва вымолвил пересохшими губами:
– И мои мечты…
– Пустой звук! – перебила она его. – Отправляйся лучше в лес, пора принести дров.
Гаухаршад равнодушно наблюдала, как юноша поднимается с колен, на него будто взвалили неподъёмный груз.
– Ради вас, госпожа ханбика, – с трудом выговорил он, – я сменил веру своей матери.
– Мы все рано или поздно приходим к Аллаху, – нетерпеливо проговорила Гаухаршад. – Ступай, куда я тебя послала.
Лишь когда за Геворгом захлопнулась низкая скрипучая дверь, ханбика со злостью топнула ногой:
– Как он посмел, ничтожный раб! Возомнил, что я спущусь до первого же стражника, пусть его внешность и будет подобной красоте Юсуфа! Этот Геворг как был, так и остался кяфером[38].
Гаухаршад припомнилась эта неприятная сцена, о которой Турыиш так и не узнал, и она с тревогой вслушалась в тишину, царившую за стенами их пристанища.
– А где ваш сын, юзбаши?
– Я послал Геворга купить ячменя и проса. Нам придётся остаться здесь ещё на месяц. Тогда, я думаю, всё успокоится, и мы сможем отправиться туда, куда вы пожелаете.
Гаухаршад улыбнулась:
– Вы хорошо придумали: спрятать меня под самым носом моего братца. Никто и не подумает, что я нашла убежище так близко от Казани.
– Да славится Аллах, который помог нам укрыться, – сдержанно ответил Турыиш, – не следует говорить о деле, которое ещё не сделано.
– Хорошо, юзбаши, не будем говорить об этом. – Гаухаршад улыбнулась, расслабленно вздохнув, закинула руки за голову. – И надолго уехал ваш сын?