На стыке двух тысячелетий. Научная публицистика дипломата

Первая попытка 19-летнего Сукарно жениться на белокурой голландке Миен Хесселе окончилась неудачно из-за категорического отказа со стороны её родителей. Вскоре после колебаний он посватался к Утари, пятнадцатилетней дочери своего политического учителя Чокроаминото. Через несколько месяцев, переехав в Бандунг и поступив в технологический институт, Сукарно поселился в частном доме, и влюбился в жену хозяина Инггит, которая была старше его на 13 лет. Она развелась с мужем и вышла замуж за Сукарно. Они жили душа в душу более двадцати лет, но детей у них не было, что очень огорчало Сукарно. (Инггит умерла в 1984 г. в возрасте 96 лет, пережив Сукарно на 14 лет. Ей было присвоено звание «ветерана революции».) В 1943 г. после развода с Инггит Сукарно женился на одной из своих учениц – Фатмавати, родившей пятерых детей: двух мальчиков и трёх девочек. Фатмавати считалась «первой дамой» Индонезии, официальной женой президента, хотя после неё Сукарно был женат ещё четыре раза.

В 1953 г. он женился на Хартини, ставшей его четвёртой по счёту женой. Фатмавати не согласилась на новый брак Сукарно и в знак протеста ушла из президентского дворца. Многие женские организации, боровшиеся против полигамии, выступили в её защиту. Было принято компромиссное решение: Хартини стала женой Сукарно не как президента, а как частного лица. Она поселилась в его загородной резиденции в Богоре и в Джакартском дворце не появлялась. Хартини сохранила верность Сукарно до конца, оставаясь с ним и после того, когда в 1967 г. все жёны с ним развелись.

Во время официального визита в Японию Сукарно познакомился с красивой японкой Наоко Немото, которая была почти втрое моложе его. Более года они переписывались, обменивались трогательными письмами. В 1959 г., когда Немото согласилась принять ислам, Сукарно женился на ней. Он дал ей новое имя – Ратна Деви. У Деви от Сукарно осталась дочь Картика, родившаяся в Париже, куда Деви и уехала после развода с ним. За несколько дней до смерти Сукарно она приехала в Джакарту с Картикой, которую он ещё не видел. Деви с дочерью провела у постели больного около часа. Утром следующего дня, 21 июня 1970 г., Сукарно скончался в возрасте 69 лет. В своём завещании, написанном ещё в 1962 г., он просил после смерти Деви похоронить её в одной могиле с ним.

У Сукарно были ещё две молодые жены – Хариати, секретарь президентской канцелярии, и Юрике Сангр, красавица с острова Сулавеси, самая молодая жена. На ней он женился, когда ему было уже 63 года. О роли этих жён в жизни Сукарно мало известно. Но все его жёны опубликовали воспоминания, уверяя, что выходили замуж за Сукарно по любви, а отнюдь не потому, что он был президентом.

Сукарно – одна из наиболее выдающихся и противоречивых фигур современного Востока. Вместе с Неру, Насером и Нкрумой он символизирует целую эпоху в истории бывших колониальных народов, в истории завоевания ими политической независимости. Он стоял у истоков создания Движения неприсоединения, включающего в наши дни свыше ста стран «третьего мира».

Сукарно умер в одиночестве, покинутый не только своими политическими соратниками, но и когда-то любившими его жёнами. Ему постоянно угрожали судом, обвиняя его в причастности к попытке переворота 30 сентября 1965 г., хотя этот вопрос так и остался невыясненным. Интересный факт: даже после того, как адъютанты Сукарно генерал Суганди и полковник Виджанарко дали показания о его причастности к упомянутым событиям, занявший уже пост президента страны генерал Сухарто утверждал, что Сукарно не мог быть организатором и участником попытки переворота. Правящие круги не решились пойти на крайние меры в отношении бывшего президента, на мой взгляд, из-за боязни, что привлечение Сукарно к суду могло бы вызвать гражданскую войну в стране. Фигура Сукарно, даже полностью отстранённого от власти, заключённого под домашний арест и тяжело больного (он страдал болезнью почек, осложнённой малярией), оставалась реальным государственным символом для многих слоёв индонезийского общества. Политические страсти вокруг Сукарно не улеглись и после его смерти. Через несколько лет после кончины его прах из заброшенного деревенского кладбища перенесли на видное место и там воздвигли величественный мавзолей из светло-серого мрамора. На открытии мемориала, состоявшемся 21 июня 1979 г. (в день девятой годовщины смерти Сукарно), присутствовали президент Индонезии Сухарто и вице-президент Адам Малик. Завещал он, чтобы на его надгробном камне не было никаких титулов, а лишь скромная надпись: «Здесь покоится Бунг Карно – выразитель чаяний индонезийского народа». Вместо этого в мемориале на тёмном монолите золотыми буквами выгравировано: «Здесь похоронен Бунг Карно – провозвестник независимости и первый президент Индонезии».

Трагические дни. Экономика Индонезии в 1965 г. оказалась на грани катастрофы. Национализированные предприятия бездействовали, сельское хозяйство находилось в плачевном состоянии. Страна не могла накормить рисом даже половину населения, каучуковые плантации – основной источник экспортных доходов – практически были заброшены. Правительство полностью утратило контроль над денежным обращением. Складывалось впечатление, что ни президент Сукарно, ни правительство, ни местные органы власти, по существу, никто в стране не хочет заниматься экономическими проблемами. Темпы роста инфляции были таковы, что цены на товары и услуги менялись почти ежедневно. Индонезию душила редчайшая в мировой практике экономическая болезнь – гиперинфляция. Впрочем, едва ли есть необходимость описывать гиперинфляцию для бывшего советского человека. К сожалению, советские люди, в том числе и россияне, на практике знакомы с этим явлением.

К середине сентября 1965 г. в Джакарте и во всей стране стали распространяться слухи о государственном перевороте, готовящемся группой военных руководителей, не одобряющих курс Сукарно. Главком ВВС Дани 29 сентября посетил президента. Он сообщил ему о намерении части офицеров осуществить превентивные меры против реакционных генералов сухопутных войск, именуемых «советом генералов». 30 сентября на базе ВВС «Халим», находящейся в 40 километрах от индонезийской столицы, собралась группа офицеров из подразделения личной охраны президента во главе с подполковником Унтунгом. Здесь были также Дани со своим штабом и несколько высших офицеров из сухопутных войск. По приказу этого оперативного центра отряды батальона Унтунга в ночь на 1 октября 1965 г. совершили нападение на жилища семи генералов. Во время этой акции шестеро из них, в том числе главком сухопутных войск, два его заместителя и начальник военной разведки, были схвачены и убиты.

1 октября утром по индонезийскому радио было передано сообщение о том, что ночью 30 сентября в Джакарте проводилась военная акция «Движение 30 сентября» с целью предотвратить правый государственный переворот. Далее сообщалось о роспуске правительства и создании Революционного совета как органа власти в индонезийском государстве.

У лидеров «Движения» не было чёткой политической программы и плана действий. Вне поля зрения повстанцев оказался командующий стратегическим резервом сухопутных войск генерал Сухарто, которому были подчинены также оперативные соединения авиации и флота, выделенные для «противостояния» Малайзии. Узнав об исчезновении генералов, Сухарто принял на себя командование сухопутными войсками и по приказу Насутиона немедленно развернул военные действия против мятежников. К вечеру 1 октября войска Сухарто окружили базу ВВС «Халим», и судьба «Движения 30 сентября» была решена: его лидеры срочно покинули оперативный центр. 1 октября вечером Сухарто выступил по радио и объявил действия Унтунга акцией, направленной на свержение президента Сукарно. Такова кульминация событий, приведших в дальнейшем к совершенно новому политическому этапу развития Индонезии, известному под названием «новый порядок», в котором основную роль стали играть вооружённые силы.

До сего времени достоверно неизвестно, был ли Сукарно полностью осведомлён о планах выступления Унтунга. Нет никаких доказательств прямого участия Коммунистической партии Индонезии (КПИ) в этих событиях. Очевидно, не только члены ЦК КПИ, но и большинство членов Политбюро ЦК ничего не знали о «Движении», не говоря уже о рядовых членах компартии. В то же время по совершенно непонятным причинам 2 октября утром газета «Хариан Ракьят» поместила передовую статью в поддержку «Движения 30 сентября» и текст подготовленных им декретов. Появление этих материалов дало правым силам повод для развязывания антикоммунистической кампании. Были немедленно разгромлены и подожжены здания ЦК КПИ, молодёжных, женских и профсоюзных центров компартии. Правые силы изображали Сукарно «жертвой» предательского удара в спину со стороны коммунистов. Тем временем сам Сукарно в течение октября-ноября 1965 г. неоднократно отклонял требования запретить компартию. Отказываясь возложить на неё ответственность за действия Унтунга, он публично утверждал, что не может наказать целую партию, имеющую огромные заслуги перед национально-освободительным движением. На заседании кабинета, проходившего под руководством Сукарно 5 октября, было зачитано заявление КПИ, в котором она отмежевалась от «Движения 30 сентября», рекомендовала своим членам воздержаться от всякого участия в нём. Но судьба компартии уже была решена. Военные власти в декабре 1965 г. издали декрет о запрещении деятельности КПИ и более десяти её массовых организаций.

Говоря о КПИ, не могу не вспомнить с болью о судьбах её руководителей. Некоторых из них я знал лично. Вспоминается один вечер дружбы, организованный КПИ, на котором было полно советской и индонезийской молодёжи. Вечер проходил в огромном зале в центре Джакарты, напоминающем современный крытый стадион. Торжественная часть вечера длилась не более тридцати минут. Было два коротких выступления с нашей и индонезийской сторон. После заключительного слова заместителя председателя ЦК КПИ, государственного министра Лукмана, заиграл национальный оркестр – гамелан или крончонг. Который из них в данный момент выступал, я тогда ещё не знал. Отличать их я стал позже.

Гамелан имеет почти тысячелетнюю историю. Он создаёт своеобразную полифоническую и полиритмическую оркестровую музыку, где доминирующее место занимают ударные инструменты. В оркестре, кроме того, участвуют несколько струнных смычковых и щипковых инструментов, бамбуковые флейты.

Крончонг примерно на пять-шесть веков моложе гамелана, и по манере исполнения, и по общему звучанию ближе стоит к современным общепринятым оркестрам. Говорят, что музыка в стиле крончонг была завезена на индонезийский архипелаг португальскими колонистами. В наборе крончонга имеется более десяти различных инструментов, в том числе и европейского происхождения. Но ведущими компонентами, пожалуй, являются гавайская гитара и банджо португальского или гавайского происхождения. Крончонги, как правило, исполняют современные индонезийские мелодии, песни национально-патриотического характера и нередко на западный манер. Большую популярность в исполнении оркестров-ансамблей крончонг получили песни популярного индонезийского композитора Исмаила Марзуки, особенно его знаменитая «Морями тёплыми омытая, моя Индонезия». В течение долгих лет она оставалась песенным символом страны и позывным индонезийского радио.

Когда заиграл оркестр, все расступились, освободив его центр. Начался танец, продолжавшийся с полчаса. За это время я успел познакомиться и поговорить с группой джакартских юношей, они называли себя активистами Коммунистического союза молодёжи Индонезии. Их интересовало, по каким специальностям можно получить высшее образование в МГУ. Оркестр смолк, и окружавшие меня юноши, почти одновременно наклонив головы, сделали два шага назад, уступая место индонезийцу, танцевавшему с моей женой.

После обмена с ним любезностями завязался разговор. Индонезийцу захотелось больше узнать о нас.

– Вы, наверное, представители одной из среднеазиатских республик Советского Союза? – спросил он меня.

– Нет, мы – москвичи, по национальности татары. Я родился в Татарии, жена – недалеко от города Горького.

– О, это любопытно. Я неоднократно бывал в Москве, Ташкенте, других городах СССР, встречался с представителями разных национальностей, но мне никогда не приходилось говорить с представителями татарской национальности. Вы не могли бы ответить на давно интересующий меня вопрос: какая этническая и историческая связь между татарами и монголами, почему грандиозное средневековое нашествие на Европу называется татаро-монгольским?

– Если говорить кратко, то между монголами и современными татарами никакой этнической и исторической связи нет, – разъяснял я. – Само название этноса «татары» возникло значительно позже монгольских завоеваний. Предки современных татар – булгары, проживавшие на территории Среднего Поволжья. Они стали в начале XIII в. одними из первых жертв монгольских завоевателей. Что касается термина «татаро-монгольское» или «татарское» нашествие, то этому имеется несколько различных объяснений. Как известно, задолго до нашествия монголов на евразийские просторы китайцы вели упорные бои с ними в течение десятилетий и скрупулёзно зафиксировали важные исторические события в дошедших до наших дней хрониках. На одном из китайских диалектов «монгол» звучит как «та-та». Когда европейские востоковеды XVIII–XIX вв., в том числе и русские, стали активно изучать историю монгольских завоеваний с использованием китайских источников, они и взяли оттуда термин «та-та». Этот термин стали отождествлять с монголами, поскольку речь шла именно о них, и с татарами (тогда уже этот термин употреблялся по отношению к продолжателям этноса булгар), поскольку звучание его было близко к слову «татар»; а на некоторых европейских языках, например, на английском, китайское «та-та» и английское «татар» почти полностью созвучны. Отсюда и пошло неправильное употребление терминов, приведшее, по существу, к исторической ошибке.

Потом мы перешли в другой зал, где началась церемония угощения. Тут к нам подошёл переводчик нашего посла Борис Голованов и с улыбкой спросил меня:

– Вы знаете, с кем танцевала ваша жена?

– С исключительно приятным, интеллигентным индонезийцем, – ответил я. – А что?

– А знаете, кто он?

– Нет.

– Это же Айдит – председатель ЦК КПИ, министр кабинета Сукарно, – многозначительно заключил Б. Голованов.

Дипа Нусантара Айдит (1923–1965), более двадцати лет стоявший во главе двухмиллионной КПИ, внёс огромный вклад в освобождение своей страны от колонизаторов. После событий 30 сентября 1965 г. и последовавшего за ними военного переворота он был схвачен армейскими частями и убит. Ему тогда было 42 года. Как стало известно позже, специальному десантному подразделению, имевшему приказ «схватить Айдита лучше мёртвого, чем живого», в конце ноября 1965 г. удалось арестовать председателя ЦК КПИ, которого убили сразу же после допроса.

Такая же судьба ждала многих руководителей КПИ. Так, министр кабинета Сукарно и второй заместитель председателя КПИ Ньюто некоторое время находился под защитой президента в его дворце, но и он был убит в декабре 1965 г. Первый заместитель Айдита и тоже член правительства Лукман был убит в апреле 1966 г. Осенью того же года военный трибунал приговорил к смерти членов Политбюро Ньона, Пардеде, Вирьомартоно и ряд других руководителей КПИ.

В течение года после военного переворота, в условиях чрезвычайно напряжённой обстановки, мы с болью в сердце наблюдали антикоммунистический террор, прокатившийся по всей стране. Военные власти в центре и на местах ещё до официального запрета КПИ по своему усмотрению распускали её организации, бросали в тюрьмы тысячи и тысячи ни в чём не повинных коммунистов и сочувствующих им. До сих пор нет достоверных данных о точном количестве жертв террора, а также о числе людей, погибших позже в тюрьмах и концлагерях.

Комиссия по сбору фактов, назначенная по приказу президента Сукарно, опубликовала свой отчёт в феврале 1966 г. в условиях, когда невозможно было объективно раскрыть реальное положение дел. Однако, даже по её данным, погибло почти 80 тысяч членов и сторонников КПИ, было арестовано – 100 тысяч. В мае того же года джакартский корреспондент английской газеты «Дейли экспресс» сообщил, что ему удалось ознакомиться с секретным докладом, составленным специальной группой для высшего военного руководства Индонезии, где говорилось уже об одном миллионе жертв, в том числе о 800 тысячах погибших на острове Ява. Таковы истинные масштабы трагедии индонезийского народа, разыгравшейся в 60-х гг. на моих глазах на территории молодого независимого азиатского государства.