Путешествие во времени с хомяком
Ведущий – парень из выпусков новостей, необычно видеть его здесь в джинсах и чёрной водолазке. Он говорит очень быстро:
– Отлично, Даррен, ты в команде с Селией, давайте проверим, получится ли у вас устранить Аднана и приблизиться к главному призу? Вас ждут три вопроса о популярной музыке – тридцать секунд, время пошло. Какая песня «Битлз» последней возглавила чарты Великобритании перед их…
– «Баллада о Джоне и Йоко», номер один в течение трёх недель в 1969 году, – отвечает дедушка Байрон, не давая ведущему договорить.
– Какой альбом, выпущенный в 1982 году, стал самым продаваемым альбомом всех вре…
– «Триллер», – выкрикивает дедушка Байрон, – альбом Майкла Джексона!
– И наконец, в дуэте с каким музыкантом Алиша Киз записала хит «Настроение в Нью-Йорке»[14] в 2010 году?
Это я знаю.
– Эминем! – кричу я.
Дедушка Байрон качает головой и улыбается:
– Джей Зи. И было это в 2009, а не в 2010 году.
Конечно, все его ответы верны.
Он отвечает правильно почти всегда.
– Как ты это делаешь? – спрашиваю я, наверное, в сотый раз. – Откуда ты столько всего знаешь?
И он в сотый раз отвечает мне:
– Не путай знание с памятью, Ал. У меня хорошая память, потому что я её натренировал. Но память не равна знанию; при этом ни знание, ни память не равноценны мудрости, – он улыбается мне и делает большой глоток чая.
У дедушки Байрона есть особенность: посмотрев передачу, он сразу выключает телевизор. Дома мы либо выходим из комнаты, либо щёлкаем по каналам и смотрим, что ещё идёт, но телевизор продолжает работать. У дедушки же – нет. Так и с газетой: он всегда аккуратно складывает её, прочитав статью.
Программа «Игры разума» закончилась, телевизор выключен, и мы сидим молча. Дедушка Байрон чуть заметно улыбается. Может, он доволен тем, что верно ответил на все вопросы. Или тем, что я впервые успел ответить на пару из них за тридцать секунд.
– Придёт время, и ты будешь запоминать лучше, чем я, – говорит дедушка и смотрит на меня, прищурившись. – Понимаешь, сила разума открывает тебе почти безграничные возможности, Ал. Плюс, конечно, «Дворцы памяти Шри Кальпаны».
Дедушка Байрон написал эту книгу так давно, что она уже стала раритетом. Свой экземпляр он мне никогда не показывал. Раньше он упоминал о книге только вскользь, а сейчас смотрит мне прямо в глаза и улыбается.
Он легко встаёт с дивана и не кряхтит, как другие пожилые люди. Берёт книгу с полки и вручает её мне: это очень тонкая книга в простой обложке жёлтого цвета – такого же, как его одежда. На обложке написано только название «Дворцы памяти Шри Кальпаны» и под ним имя: Байрон Р. Чаудхари-Рой.
– Я ждал нужного момента, – говорит дедушка, – но сейчас время пришло. Тебе уже двенадцать.
– Правда? То есть большое спасибо…
Он поднимает указательный палец, прерывая меня. На некоторое время его взгляд пустеет, потом он сильно моргает и говорит:
– Мы изучим книгу вместе. А пока можешь взять её с собой.
Я улыбаюсь, пожимаю плечами и отвечаю:
– Круто!
Дедушка что-то недоговаривает, но я не могу понять что. Он произнёс «тебе уже двенадцать» так, будто всё это связано: книга, письмо от папы, странная реакция дедушки на него. Долго гадать мне не приходится.
– Это письмо от твоего отца… – начинает он, не глядя на меня.
Он говорит так ровно – словно заранее репетировал. Я молча киваю и жду продолжения.
Он садится напротив и пристально смотрит на меня:
– Твой отец и я – у нас были разногласия. Насчёт его работы.
– Его работы?
– Не его обычной работы. Насчёт того исследования, которым он занимался в свободное время. Он рассказал мне о нём, и… я был против.
– Что за исследование? (Не забудьте: в этот момент я ещё ничего не знал о путешествиях во времени.)
Вместо того чтобы нормально ответить, дедушка Байрон наклоняется и берёт книгу из моих рук.
– Жизнь, Ал, – это чудесный дар: наш разум всегда должен быть открыт, чтобы сохранить для нас память о прекрасных мгновениях. Потому что люди меняются. Места меняются. Всё меняется, но не наши воспоминания. Воспринимай жизнь такой, какая она есть, Ал. Это способ жить счастливо.
Наверно, я скептически прищуриваюсь. Заметив это, дедушка Байрон глубоко вздыхает, закрывает глаза и продолжает:
– У меня в голове, в памяти, Ал, есть удивительные места. Некоторые из них похожи на дворцы, огромные и богато украшенные, другие выглядят скромнее. Но все они, комната за комнатой, переполнены воспоминаниями. Эти воображаемые комнаты разные. В кабинетах со шкафами и ящиками хранятся факты: результаты футбольных матчей, всевозможные даты, победители скачек, президенты стран. Но свои самые любимые воспоминания я бережно храню в чертогах великолепного дворца. Например, день, когда родился твой отец, нашу с бабушкой свадьбу или тот пикник под дождём в бухте Друридж пять лет назад – ты ещё тогда потерял кроксы. Я помню каждый день свой жизни с тех пор, как был примерно твоего возраста. В любой момент я могу зайти в комнату, достать воспоминание, смахнуть с него пыль, снова пережить то мгновение, а потом убрать обратно до следующего раза. В любой момент, когда только захочу.
– Ты делаешь это, когда медитируешь?
– О да. Обычно так. Я навожу порядок в своих чертогах памяти. Знаешь, ведь там тоже бывает бардак, точно как в обычных комнатах. Воспоминания могут затеряться или немного потускнеть – а я люблю держать их в образцовом порядке!
– А как всё это связано с письмом папы?
Дедушка Байрон открывает глаза и смотрит на меня так удивлённо, словно уже и забыл про письмо. Наконец он говорит:
– Я не знаю. Возможно, никак. Но ты всё-таки прочти книгу. Ну если сам хочешь.
Конечно же, я хочу. Но ещё больше я хочу понять, зачем он рассказал мне всё это.
Глава 6
Я возвращаюсь домой: Алан Ширер спит, и мама говорит, чтобы я не будил его. В моей книге написано, что хомяки – «сумеречные животные». Я думаю, это значит «сонные», и я просто сижу и наблюдаю за своим хомяком. Пробую двигать детали «Хомска» рядом с ним – вдруг это его разбудит, но ничего не выходит.
Письмо от папы всё ещё лежит в моём школьном рюкзаке. Мне очень хочется достать его, но я не осмеливаюсь. Наверное, боюсь разочароваться.
Стив приходит с работы.
– Эй, чемпион, – говорит он, – классно, что тебе нравится футболка!
Я надел её, чтобы его порадовать. Ладно, на самом деле – чтобы порадовать маму. Я знаю, ей будет приятно, что я оценил подарок Стива.
Он сразу идёт к телевизору. Молодёжная команда «Ньюкасл Юнайтед» играет с какой-то европейской командой – я забыл название.
– Сынок, иди сюда – как раз начинают! – он зовёт меня, хлопая по дивану.
– Знаешь, я, наверное, ммм… Мне нужно сделать домашнее задание, – я показываю ему флешку на брелоке для ключей – на ней я обычно сохраняю школьные файлы – и, пятясь, выхожу из гостиной.
Я успеваю заметить, как вытянулось лицо Стива.
– Но это же Дортмунд! Немцы! – жалобно кричит он мне вдогонку.
Вот всегда так со Стивом. Ему явно не хватает сына, и он отвёл эту роль мне. Даже будь я его родным сыном – не факт, что я любил бы футбол, верно? Вот, например, мой бывший одноклассник Дэниел Сомерсет. Его отец блестяще показывает фокусы: на одном празднике у меня в кармане как по волшебству возник разноцветный платок. Дэниел считал это дурацким занятием, но отец на него не обижался. И даже не таскал с собой на встречи фокусников-любителей каждые выходные.
Итак, я наверху в своей комнате, лежу на кровати и пытаюсь читать книгу дедушки Байрона. Я положил письмо около будильника: шестнадцать часов истекут к полуночи.
Мне не удается сосредоточиться на чтении. Не то чтобы книга скучная или неинтересная: просто дедушка Байрон написал её много лет назад, а потому язык сложноват. Практических трюков с памятью в книге тоже нет. Пока она меня не захватила.
Я аккуратно откладываю книгу в сторону. Я воспользовался закладкой, хотя обычно просто загибаю уголок страницы. Но это последний оставшийся экземпляр книги дедушки Байрона, так что вряд ли бы ему понравилось такое обращение.
Я снова смотрю на Письмо. Я смотрю на него целую вечность, потом беру в руки. Я лежу и раздумываю. Да, папина инструкция гласит, что нельзя вскрывать конверт, пока не пройдёт шестнадцать часов. Но разве несколько часов что-то решат?
– Ал! – кричит мама с кухни. – Ужин готов!
Я вздыхаю, кладу письмо на тумбочку у кровати и иду вниз.
По случаю моего дня рождения мама приготовила лазанью. Она пыталась дозвониться до Карли, чтобы та пришла домой к ужину, но её мобильный не отвечал. Телефон Стива сигналит новым сообщением.
– Она снова с этим Джолионом Дэнси, – говорит мама, взглянув на экран. Я не могу понять, довольна она этим или нет. – Это её бойфренд?
– Откуда мне знать? – когда речь идёт о Карли и Джолионе, я предпочитаю вести себя очень осмотрительно.
– Мне просто кажется, что она могла бы прийти на ужин в честь дня рождения сводного брата.
У меня полный рот лазаньи, так что я не отвечаю. Мама подгадала с ужином к перерыву в игре, и к нам присоединяется Стив.
– Ноль-ноль, – сообщает он.
Я хмыкаю и изображаю интерес.
Пришла пора спать, а я так и не открыл Письмо.
Но в пол-одиннадцатого я просыпаюсь: сначала Карли звенит ключами, потом они со Стивом говорят на повышенных тонах.
В двадцать три часа у меня уже кружится голова от усталости, и я не могу больше ждать. Я протягиваю руку к конверту на столике и на час раньше, чем следовало бы, поддеваю мизинцем приклеенный клапан.
Глава 7
Дорогой Ал,
Надеюсь, нам улыбнётся удача, и тебе не придётся читать это письмо.
Это самое странное начало письма, которое я вообще видел. Никакого «привет!» или «как дела?». Ну ладно…
Но будем исходить из того, что ты его читаешь. Я отдал письмо твоей маме – она должна вручить его тебе, когда ты подрастёшь.
Ты подождал шестнадцать часов?
Я качаю головой в ответ, будто он меня видит.
Это просто была проверка твоей силы воли. Если ты её прошёл, хорошо – тебе будет чуть проще выполнить мою следующую просьбу. Если нет – что ж, я всё равно хочу, чтобы ты попытался.
Ты читаешь это письмо, а значит, мои опасения подтвердились. Случилось то, чего я боялся: меня не будет рядом, пока ты будешь взрослеть. И я могу сделать тебе только один подарок, мой дорогой сын.
Хочу объяснить: я не боюсь умирать, но мне грустно от того, сколько всего мы не сделаем вместе.
Я не увижу, как ты пойдёшь в среднюю школу и окончишь университет, как женишься и сам станешь отцом.
Это важные большие события. Но есть и мелочи, крошечные детали, которых мне так сильно будет не хватать. Я люблю твою улыбку, наши шутки и то, как ты смеёшься над моими дурацкими историями. Я люблю вдыхать запах твоих волос, когда мы обнимаемся. И мне нравится, как ты радуешься каждому утру.
Впрочем… есть шанс, что всё это не исчезнет навсегда. Если ты будешь следовать моим инструкциям, если будешь смелым и умным – а ты такой и есть, я знаю, – то сможешь предотвратить мою смерть. Когда я пишу это, тебе всего восемь: ты пока не можешь постичь смысл того, что я хочу сказать тебе. Тебе пришлось подождать, но теперь время настало. Скоро, Ал, ты научишься путешествовать во времени.
Я прерываюсь и перечитываю. «Предотвратить смерть? Путешествовать во времени?» Да о чём это папа вообще?
Люди мечтают о путешествиях во времени с тех пор, как осознали само понятие времени. Представь себе, Ал: что, если бы мы могли заглянуть в будущее?
Или вернуться в прошлое, чтобы исправить свои ошибки?
Греки, египтяне, китайцы – все древние цивилизации стремились к этому.
Древние шумеры, населявшие территорию современного Ирака четыре-шесть тысяч лет назад, возможно, раскрыли тайну путешествий во времени. Об этом говорят клинописные таблички и другие археологические находки. Беда в том, что, даже если это не миф и они могли перемещаться в прошлое и будущее, – это было слишком давно. Их знание ушло вместе с ними.
Не так давно я сделал очень важное открытие. Я использовал современные компьютерные системы, недоступные древним людям.
Ал, ты готов путешествовать во времени?
Нет, Ал, это не научная фантастика: тебе не придётся сражаться с монстрами в далёких галактиках. Это чистая математика, но очень и очень сложная.
Я вывел формулу, которая позволяет физически перемещаться (назовём это «путешествовать») между параллельными измерениями. Такое перемещение может казаться путешествием во времени.
Заметь, что я написал «казаться».
Ты знаешь, что время «относительно» – впервые на это указал Альберт Эйнштейн. Уверен, что ты слышал об Общей теории относительности Эйнштейна. Но есть ещё и Специальная теория относительности.
Однажды ты сможешь изучить и понять их, а пока просто поверь: они невероятно сложные. Мы все признаём гений Эйнштейна, но лишь немногие могут постичь, насколько поразительны его открытия. Наш мозг и наши мысли так крепко связаны с обычной земной жизнью, что большинству людей просто не под силу дать волю воображению и осознать истинное значение теорий Эйнштейна.
Я делаю паузу и перевожу взгляд на постер, который Стив повесил мне на стену. С постера на меня безучастно смотрят игроки «Ньюкасл Юнайтед». Вряд ли они мне чем-то помогут.
Конечно, я знаю про Альберта Эйнштейна – в конце концов, меня назвали в честь него. Всклокоченные волосы, густые усы – сумасшедший учёный, чьим именем в школе дразнят отличников. И да, я слышал о теории относительности, но только об одной, и совершенно не понимаю её смысла.
Представь себе золотую рыбку в аквариуме. Она может знать всё об окружающем её мире: каждый камень, пузырёк воздуха или песчинку. Она даже может связывать вибрацию сверху, когда с аквариума снимают крышку, со скорым кормлением. Но она не понимает, что такое люди, машины, фруктовый смузи или победный гол. И никогда не поймёт.
Мозг золотой рыбки просто не может создать эти образы. Так и мозг большинства людей не может объять все те возможности, которые следуют из теорий Эйнштейна.
Не волнуйся, Ал, я не стану объяснять тебе понятие относительности. Даже самому Эйнштейну сложно это давалось. Лучший вариант звучал как-то так:
«Положите ладонь на горячую плиту на минуту – эта минута покажется вам часом. Посидите час рядом с симпатичной девушкой – этот час покажется минутой. ЭТО и есть относительность».
Говорил ли Эйнштейн серьёзно? Возможно, в некотором смысле. Вот что, я думаю, он хотел сказать: течение времени можно увидеть и почувствовать, а раз так, то его можно и описать. Но наша способность что-то описать не делает это реальным. Ты, без сомнения, можешь ярко обрисовать воображаемое животное, но оно не станет от этого настоящим.
«Путешествие во времени» – не лучшее определение того, что ты будешь делать, Ал. Но мы ограничены словами своего языка. «Относительное движение между измерениями пространства-времени» будет более точным, или же «Негравитационное перемещение статической материи в Мульти вселенной».
Понимаешь, о чём я? Лучше называть это «путешествием во времени». Помнишь, как мы ездили в Сихаузес и смотрели на звёздное небо? Я ещё рассказывал тебе о том, как заглянуть на много лет назад? С той поездки прошла лишь пара недель, и я сел за письмо. Надеюсь, ты и сейчас сможешь её вспомнить.
Я на секунду откладываю письмо, закрываю глаза и вспоминаю. Мы в поле – я и папа – смотрим на звёзды. На лице у меня появляется улыбка.
А теперь читай очень внимательно. Вот что ты должен сделать.
В гараже около нашего дома есть небольшой подвал – туда ведёт лестница, закрытая снаружи досками.
Значит, он писал о нашем старом доме. Конечно, папе не приходило в голову, что мы можем переехать. Я читаю дальше, но уже боюсь не справиться с его заданием.
Это маленький узкий подвал, там ты увидишь тяжёлую металлическую дверь, а на ней – колесо-штурвал вместо ручки, как на подводной лодке. Замок открывается кодом: 5021, твой день рождения наоборот. Никто другой не знает этот код. Открой дверь и войди. Письмо номер два приклеено под столом.
Ты должен полностью доверять мне – как никому в своей жизни.
Скоро многое прояснится.
Тебя ни в коем случае никто не должен увидеть.
Твой любящий папа
P. S. У тебя есть на это всего неделя.
Я перечитываю и перечитываю письмо. На четвёртый раз происходит нечто необычное: я уже не читаю слова, а слышу, как их произносит папин голос.
Мягкий и немного хриплый, с этим лёгким акцентом, с этой его привычкой заканчивать предложения так, будто он задаёт вопрос.
Я представляю себе наш бывший дом, гараж и ступеньки в подвал.
Я лежу, уставившись в потолок, словно в трансе, – сейчас я в нашем старом доме вместе с папой. Мне уже не восемь лет, я – это я сейчас, мне двенадцать, и всё же я чувствую папино присутствие и слышу его. Он дотрагивается до моей щеки и снова спрашивает:
– Ал, ты готов путешествовать во времени?
Впервые за четыре года я засыпаю на руках у папы.
Глава 8
Мне было восемь лет. На пасхальных каникулах мы с мамой и папой сняли маленький коттедж неподалёку от Сихаузеса. Это в графстве Нортумберленд на побережье, совсем рядом с Шотландией.
Папа был выдающимся инженером, но не похоже, что он много зарабатывал: мы никогда не отдыхали за границей и ездили на старой машине.
Мы втроём шли по дороге от Сихаузеса к коттеджу: было поздно, около десяти вечера, и очень-очень темно. Мы поужинали в ресторане «Магна Тандури», и папа пытался говорить с официантом по-бенгальски – без особого успеха, ведь папин бенгали сложно понять. И вот мы шли и болтали, и тут вдруг папа остановился, ахнул и восхищённо сказал:
– Вы только посмотрите, ребята!
Его взгляд был устремлён в небо – такого звёздного неба я никогда раньше не видел. Фонари не горели, а Сихаузес остался за поворотом, в миле[15] от нас. Тёмно-синее, почти чёрное небо, а на нём столько звёзд, что они сливались друг с другом в сияющие кляксы.
С наступлением ночи стало прохладно, и мама поспешила в коттедж, оставив нас с папой вдвоём.
– Пойдём, – сказал он мне, – я тебе кое-что покажу.
Он перепрыгнул через заборчик, подал мне руку – и мы оказались в поле. Мы шли по чёрно-зелёной траве под светом звёзд, а потом легли рядом и стали рассматривать небо. Я почувствовал, как папа берёт меня за руку.
– Хочешь увидеть, что произошло девять лет назад? – спросил он.
– Гм… да?
– Не ролик на «Ютьюбе» или что-то подобное – здесь всё по-настоящему.
– Хорошо.
– Видишь ту звезду, самую яркую? – он указывал не точно вверх, а в сторону горизонта, на звезду, которая мерцала голубоватым светом. – Это Сириус, его ещё называют Большой Пёс. Огромная звезда, больше нашего Солнца. Она находится на расстоянии восьмидесяти одного триллиона километров от нас.
Не знаю, как вас, а меня разговоры о триллионах и подобных числах приводят в замешательство. Я не могу представить себе восемьдесят один триллион километров. Будто прочитав мои мысли, папа добавляет:
– Это восемьдесят одна тысяча миллиардов.
Легче мне не стало.
– Другими словами, почти в миллион раз больше, чем расстояние от Земли до Солнца.
Ладно, это я ещё хоть как-то могу представить. Я сжимаю папину ладонь в знак того, что мне понятно.
– Итак, Ал, свет Сириуса шёл до Земли около девяти лет. От Сириуса до тебя – девять лет. То есть ты сейчас видишь то, что было девять лет назад.
Я попытался это переварить. Кажется, я понял, но мне было всего восемь лет. Сейчас я понимаю это лучше. Папа поднимается на ноги и стоит, запрокинув голову вверх.
– Сколько их там? – спросил я. – Я про звёзды.
Пауза затянулась, и я подумал, что папа меня не услышал.
– Папа?
– Да-да. Я просто думаю над ответом, ведь никто его точно не знает. Мы ведь сейчас видим звёзды без телескопа? Вот таких – всего несколько тысяч. Но видишь вот там белёсую дымку? – он указал на одну из звёздных клякс. – Это Млечный Путь.
– Его назвали в честь шоколадки?[16]
– Вообще-то наоборот, но да, связь есть. Наша звезда, Солнце – части Млечного Пути. Мы живём на окраине галактики, поэтому можем видеть её центр. А весь Млечный Путь насчитывает примерно сто миллиардов звёзд. Все они находятся дальше, чем Сириус, а некоторые из них уже взорвались, – он поворачивается ко мне, его глаза горят в темноте, – но свет от вспышек до нас ещё не добрался! Мы видим то, что было сотни лет назад!
Папа помог мне встать. Мы оба уже тряслись от холода.
– Глядя в ночное небо, Ал, ты путешествуешь во времени.
Пока мы шли обратно к забору, папа продолжал говорить о звёздах: о том, что есть ещё миллиарды галактик, подобных Млечному Пути, – вот только я его уже не слушал. Мне не наскучило, но я повторял про себя:
– Смотреть на ночное небо – это путешествовать во времени.
И всю дорогу до коттеджа я посматривал вверх, пытаясь заглянуть в прошлое.
Глава 9
У меня есть неделя на то, чтобы выполнить папины указания.
Целая неделя, чтобы тщательно всё обдумать и понять, насколько это катастрофически плохая идея.
На следующий день по дороге в школу я погружён в размышления. Я иду пешком: дедушка Байрон уехал в Уэльс на тренинг по медитациям. Ещё и ещё раз я прокручиваю в голове все причины не делать того, что хочет от меня папа. Вот они по порядку:
1. Как я доберусь до своего старого дома – в десяти милях отсюда по побережью – и останусь незамеченным?
2. Как я проникну в наш старый гараж?
3. Что будет, если меня поймают?
Нужно обдумать их по очереди, начиная с самой простой.
Пункт три – не проблема. Я спрашиваю себя: чем я вообще рискую? Да, я получу хорошую взбучку, но в тюрьму в двенадцать лет меня никто не посадит. Я могу притвориться, что у меня случился нервный срыв и я не отвечал за свои действия – вдруг я всё ещё переживаю потерю папы. Я помню, как в начальной школе Гектор Хоугмэн ткнул Конраду Уайли циркулем в бедро, а его вообще не наказали. Мама Гектора сообщила, что у него синдром дефицита внимания – он не виноват, что школа не приспособлена под его потребности. Вот и со мной всё будет в порядке.
Прямо на ходу я отрабатываю поведение при нервном срыве. Пытаюсь подёргивать левым глазом, но это слишком сложно. Куда проще высунуть язык – я даже прохожу так несколько шагов, но меня замечают десятиклассники и смеются. Думаю, с этой задачей я справлюсь.
Дойдя до ворот школы, я с облегчением мысленно вычёркиваю одну проблему из своего списка. Осталось ещё две, и они требуют внимания. К счастью, первый урок у меня – физкультура. Сегодня мы играем в крикет, а значит, будет время подумать: меня всегда ставят на дальние полевые позиции. Итак, я занимаю место настолько далеко от биты и мяча, насколько возможно. Открыто сачковать я, конечно, не могу. Я стою на позиции в стороне от боулера (точно не знаю её названия) и размышляю над проблемой номер два – как проникнуть в наш бывший гараж.
Все гаражи на улице были оснащены автоматическими металлическими воротами, но только не наш.
У нас стояли старые двустворчатые деревянные ворота с вечно сломанным замком.
Их можно было легко открыть – просто засунуть пальцы под створки и подвигать их вверх-вниз. Однажды я так и сделал, когда забыл ключи от дома и не хотел мокнуть под дождём в ожидании мамы.
Я доволен собой и уже готовлюсь вычеркнуть и этот пункт, как неожиданно слышу крики:
– Ал! Ал, не подведи! Чаудхари! Лови его!
Крикетный мяч будто плывёт ко мне по небу, и я на секунду застываю в отчаянии. Я совершенно не умею ловить мяч (бросать и отбивать, впрочем, тоже). Крикет – не самая моя любимая игра. Я неуверенно вытягиваю сложенные руки в сторону летящего мяча, и…
Хлоп! Мяч приземляется точно в мои ладони. И даже не выпадает из них. Раздаются громкие возгласы одобрения, а Фредди Стэйворд мрачно смотрит на меня поверх калитки, кладёт биту под мышку и уходит. Мне кажется, это хороший знак, и даже мой бросок обратно боулеру не так плох, как обычно.
Больше всего меня беспокоит проблема под номером один, и я продолжаю думать над ней на сдвоенном уроке математики, во время ланча, на географии, французском и истории. Как мне добраться до своего старого дома в Кальверкоте?