По ту сторону тени

Несомненно, она выросла бы настоящей красавицей. В этом я ни капельки не сомневаюсь. Более того, чем больше проходило времени, чем взрослее я становился и чем больше узнавал девушек, тем чаще мне казалось, что Маша была бы лучше и красивее всех, кого я знаю. Постепенно предположения переросли в убежденность.

Нет сильнее веры, чем вера, взращенная иллюзиями, которые невозможно разрушить.

К двадцати пяти годам я был твердо убежден в том, что в далеком и безвозвратном детстве потерял самую верную, самую красивую и самую лучшую девочку на свете. И в этом отношении реальная жизнь потеряла для меня всякий смысл. Девушки стали на одно лицо. Я не видел в них различий, да и не хотел их замечать. Моя девочка умерла. Вот и все, что я знал. Остальное неважно. Поэтому не было никакой разницы: с блондинкой или брюнеткой завязывал я знакомство, увлекалась ли она музыкой или мечтала о карьере следователя. Это были не мои девушки. Это был просто способ уйти от действительности и от накопившихся проблем.

Отмахнуться от проблемы всегда легче, чем ее решить.

Редко, но у меня возникала мысль о том, что все могло бы сложиться вовсе не так, как я себе представлял. А что, если бы Маша выросла и не обратила на меня внимания? Взять хотя бы ее имя. Ведь мы с ней даже не были знакомы. О том, что ее зовут Маша, я узнал много позже, совершенно случайно. А она так и ушла, не узнав моего имени. Так с чего я взял, что у нас с ней могло бы что-то получиться, что мы полюбили бы друг друга и стали бы самой счастливой парой на свете? Хорошо, если в такую минуту под рукой оказывается стопочка водки. Сигарета тут не поможет.

Я гнал подобные мысли прочь. Не хотел даже думать об этом. Но отогнанные мысли всегда возвращались.

Порой, бывает больно, почти физически больно думать о том, что невозможно изменить. Удобно думать лишь о том, о чем хочешь думать, и думать так, как хочешь думать. Без вариантов. Впрочем, иногда отсутствие альтернативы идет только на пользу.

100

Бывает, я закрываю глаза и мысленно переношусь на двадцать лет назад, до тех пор, пока не оказываюсь на детской площадке. Я смотрю на нее со стороны, и отчетливо, будто наяву вижу себя и ту девочку. Вот мы сидим друг напротив друга на качелях и начинаем раскачиваться. Я много раз пытался поймать тот момент – кто из нас первым стронул с места качели? В нем-то и чудился корень беды.

Но мне до сих пор не удалось его узреть.

Интересно, как Всевышнему удается уследить за всеми человеческими судьбами? Их миллиарды, а я так и не смог вспомнить, кто из нас двоих первым начал раскачиваться и увлек за собой другого. Пустяк, казалось бы, пустячок, но он оборвал одну жизнь и надломил одну судьбу… Мысленно, в своих воспоминаниях я вижу или только себя, или только ту девочку. Со стороны она кажется невероятно счастливой.

Как жаль, что за ней не уследил Всевышний…

Качели набирают ход, амплитуда их движения стремительно нарастает. Еще одно усилие ногами, толчок, и вот они уже выше перекладины. Еще усилие, и они встают вертикально и едва не совершают опасный переворот. Девочка замирает от восторга. Радостный визг рвется из ее души. Что чувствовала она в тот момент? Догадывалась ли о том, что в этом счастливом и бесконечно радостном мире ей осталось жить всего несколько секунд? Что вообще знала она о мире?

Что почувствовала, когда сорвалась с качелей?

Сильнейший удар о землю убил ее мгновенно, я твердо в этом убежден. Счастье и смерть разделили какие-то доли секунды. Но их тоже еще надо было прожить. Страшные, очевидно, были эти неуловимые мгновения.

99

В двадцать шесть лет я понял, что Маша не умерла. Она по-прежнему жила – во мне. Ее светлая, хрустальная душа словно переселилась в мою душу, впитавшись сквозь поры моей кожи в те мгновения, когда я стоял с игрушечным автоматом у ее гробика. Она навечно поселилась во мне. Я это понял в тот момент, когда разгоряченные спиртным гости дружно скандировали: «Горько!».

Я стоял за хорошо накрытым столом. На мне был отличный безупречно сидевший, по фигуре, черный костюм с выглядывавшим из нагрудного кармана накрахмаленным уголком белоснежного носового платка. Рядом стояла девушка в красивом свадебном платье. Она холодно улыбалась, ожидая, когда я ее поцелую. Так, словно ее не касалось то, что происходило вокруг.

Девушку звали Катя. Она была красива, но, конечно, не так, как девочка по имени Маша. В тот день, когда Катя стала моей женой, между нами тревожно порхал белоснежный ангел.

Похоже, ангела видел только я.

Я до сих пор не могу поверить, что мы дошли с Катей до загса. Мы познакомились с ней на случайной вечеринке у общих знакомых. Она была не одна, а с кавалером, что не помешало нам перекинуться парой фраз. Ничего обязывающего, обычные слова, из тех, что не запоминаются. Я даже не был уверен в том, что она запомнила мое имя.

Два месяца спустя мы случайно столкнулись в парке. Я шел с работы домой, срезая расстояние. Она сидела на скамейке. В руке Катя сжимала носовой платок с кружевными оборками по краям, которым промокала глаза. Она плакала, я остановился. Трудно пройти мимо плачущего человека.

Чужое страдание привлекает.

– Привет, – сказал я. – Что с тобой? Ты плачешь?

Катя подняла свои огромные, заплаканные и слегка покрасневшие от слез глаза и с недоумением взглянула на меня. Похоже, она не сразу вспомнила, кто я такой, и не поняла, что мне надо. Она нахмурила прелестный лобик, на котором тонкими волнами вздыбились показавшиеся мне милыми морщинки.

– Можно присесть? – спросил я.

– Пожалуйста, место не куплено, – чуть вызывающе ответила она.

Я присел. Несколько минут мы хранили молчание. Я ни о чем ее не спрашивал, она приводила себя в порядок. Отвернувшись, Катя смотрелась в зеркальце. Порой, я ухватывал часть его краем глаза. Мне казалось, что девушка разглядывает в зеркальце меня.

– Погуляем? – попросила она, повернувшись ко мне.

Я кивнул и в тот же вечер сделал ей предложение. Мы долго бродили по улицам, без всякого смысла. Просто разговаривали. Она рассказала о своем ухажере, который ее обманул. Он одновременно встречался с двумя подругами. Одной из них была Катя. Потом выяснилось, что и у Кати был второй друг, но в этом ничего предосудительного она не видела.

– У каждой девушки должен быть выбор, – отрезала она, наткнувшись на мой недоуменный взгляд.

И тут вдруг я, повинуясь мимолетному, но мощному и необъяснимому чувству, порывисто признался ей в любви. В тот вечер Катя, конечно, не сделала свой выбор. Прошел еще почти год, прежде чем она ответила согласием на мое предложение. Позже я не раз спрашивал у нее, почему она согласилась выйти за меня замуж. Она неизменно отвечала, что я – единственный, кто отнесся к ней по-человечески.

– Ты – порядочный, – рассмеявшись, заявила как-то она.

– Разве это достаточно веская причина для того, чтобы выйти замуж и навек связать с кем-то свою судьбу?

– Для меня – да. В таком случае скажи, а почему ты сделал мне предложение?

– Потому что я люблю тебя…

98

Той ночью я долго не мог заснуть и все думал о нас с Катей. Мне думалось, что я не был до конца откровенен с женой. А к рассвету понял, что никогда не был откровенен и с самим собой. Люди часто от слабости обманывают себя, пытаясь уйти от собственной глупости и жестокости или оправдать их. Конечно, о порядочности тут не может быть и речи. Порядочность, искренность и откровенность – родные сестры.

Если ты не можешь быть откровенен с самим собой, как можешь быть откровенен с другими?

Любил ли я Катю или обманывал себя, считая, что люблю ее? Думаю, для нее это было не важно. У нее сложился собственный взгляд на жизнь. Два года у меня ушло на то, чтобы понять, что брак для нее сродни покупке в кредит дорогого товара. Берет, потому что берут другие, потому что это престижно, да еще и выгодно, со скидкой. Потому что такое уже есть у ее подруг, и расплачиваться надо постепенно, частями, а не сразу. Потому что дается определенная гарантия. А если товар не понравится, испортится или устареет, его всегда можно заменить. То есть заменить можно меня, – догадался я.

Страшное открытие для любого человека.

97

Почему же я все-таки сделал ей предложение? Мучимый этим вопросом, я уснул.

Мне приснился ангел.

– Иди ко мне, – звонко звал меня он (она?), протягивая ко мне нежные руки.

Я открыл глаза и увидел перед собой Катю. За окном едва занимался рассвет – еще было темно, но она не спала. Жена сидела на своей половине кровати, опираясь на одну руку, и пристально смотрела на меня.

– Нет, ты меня не любишь, – внезапно прошептала она и горестно покачала головой.

Я устало закрыл глаза и увидел перед собой милое личико ангела Маши.

96

Домой из «Десны» я вернулся абсолютно трезвым. Мысль об этом пришла неожиданно, развеселила и одновременно напугала меня. Я выпил с друзьями бутылку водки и порядком захмелел. Но хмель улетучился на пороге дома. Трезвость была абсолютной. Такой, словно я, проснувшись поутру где-то в деревне, вышел на крыльцо и полной грудью вдохнул свежий морозный воздух. В голове стояла такая звенящая ясность, что я, не разуваясь, сразу прошел в ванную и уставился на себя в зеркало в надежде увидеть там что-то, что прояснит мои мысли.

Ничего особенного я не увидел. То же продолговатое, узкоскулое лицо с впадинами вместо щек, высокий лоб и аккуратно зачесанные набок волосы. Лишь на макушке опять выбился небольшой хохолок. Он отравлял мне жизнь, сколько себя помню. С первого класса я старательно приглаживал его расческой, смачивал теплым сладким чаем, позже – гелем для укладки волос, а он все равно распрямлялся, словно заводная пружина испорченных механических часов. И всегда делал это в самый неподходящий момент.

Меня поразили только мои глаза. Они были абсолютно трезвыми и чужими. Я смотрел на свое отражение. Во мне росло ощущение, что я смотрю в глаза другого человека, который влез в мое тело, словно в одежду, в какой-нибудь комбинезон или пижаму, и теперь неотрывно смотрел на меня.

Чужой взгляд так и впивался в мои глаза.

Входил медленно, по спирали, словно бур в шахтовый шурф. Точно ощупывал миллиметр за миллиметром, проверяя его на прочность.

Я стоял перед зеркалом и боялся пошевелиться. Страх неожиданно сковал меня. Ноги затекли и онемели, я не мог отойти или повернуться. Мне казалось, что сделай я это, отражение в зеркале останется стоять неподвижно. Оно больше не повинуется мне. Живет своей особенной зазеркальной жизнью.

И знает об этом куда больше меня.

Чем дольше вглядывался я в свои глаза, тем страшнее мне становилось, тем более чужими виделись они мне. Глаза были мертвыми и бездушными. Они внимательно следили за мной. Страх усиливался. И тут я понял, почему. Я был в квартире не один! Кто-то еще находился здесь, в моем доме, в моей крепости. Я это знал так же точно, как и то, что меня зовут Дмитрий Милосердов.

95

Многие люди чувствуют, когда на них смотрят. Даже если не видят этого, все равно «спиной», «шкурой», «затылком» ощущают на себе чужой взгляд. Для этого не надо обладать сверхъестественными способностями или шестым чувством. Просто когда кто-то смотрит со стороны, даже из укрытия, у многих срабатывает нечто, вроде сигнализации, живой сигнальной системы. Посмотрели на тебя просто так, мельком, ты и внимания не обратишь, сигнализация не сработает, потому что не почувствует никакой опасности. Но стоит кому-то подольше задержать на тебе взгляд, да еще и не просто так, а с умыслом, как в голове начинают заливаться тревожным перезвоном сигнальные звоночки.

Хотя так бывает не у всех.

Но здесь, со мной, это произошло, это было. Я чувствовал «шкурой», что кроме меня в квартире находится кто-то еще. Я стоял в ванной, судорожно вцепившись руками в край раковины, и продолжал, не моргая, смотреть на свое отражение. Краем глаза уловил, как капелька пота, появившись в районе виска, медленно поползла по щеке, оставляя за собой влажный след. Страх все больше заполнял пространство вокруг меня. Казалось, он был таким густым, что постепенно вытеснял воздух. Еще несколько минут, и в ванной совсем не останется воздуха.

Как же я буду дышать?

Кто-то чужой находился в моей квартире. Я чувствовал это каждой порой своей кожи. Что-то иное вторглось в мои владения. И теперь сидело тихо-тихо, притаившись во тьме. Где оно? Спрятаться в моей квартире было непросто. Обыкновенная двухкомнатная «хрущевка» с минимумом мебели. Особо не спрячешься. И все же что-то чужеродное притаилось где-то там, за пределами ванной.

Воздух становился тяжелее и гуще. Он словно выстраивался вокруг меня тяжелыми свинцовыми пластами темных облаков, которые приплывали из коридора. Что-то гнало их оттуда ко мне. Оно хотело, чтобы я задохнулся. Я закашлялся. Дышать становилось все труднее. Горло перехватило, точно сжало сильной рукой. Перед глазами завертелся стремительный, яркий калейдоскоп. Еще мгновение – и я отключусь, перестану жить! Все восставало во мне против этого, но я ничего не мог поделать. То, что проникло в мою квартиру, было сильнее меня, моей воли и желаний. Оно душило меня.

Оно было сильнее, потому что притаилось во мраке.

И тут раздался телефонный звонок. Это был особенный, совершенно не похожий ни на какие другие звонки звонок. Он словно вырвался из заточения, в котором его держали миллионы лет. Казалось, вся сила ненависти, жажды мести и веры в справедливость, которые копились в нем долгое время, теперь вырвалась наружу и изливала свою мощь в взбесившемся звонке.

Мне тут же стало лучше. Страх мгновенно ушел, как если бы его смыло холодным душем. Даже мурашки побежали по телу вслед за длинными ледяными струйками воображаемой душевой воды. Страх уходил прочь, просачиваясь сквозь пол. Мне чудилось, что я слышу противное хлюпающее чавканье, с которым он впитывается в пол подо мной.

Звонок не умолкал. Телефон трезвонил, как бешеный. Будто звонивший мне точно знал, что я дома. Да и где мне еще быть, в полтретьего ночи? Полтретьего ночи…

Кто мог звонить в такое время?

Я оторвался от раковины и взглянул на свое отражение. Оно снова было моим. Даже глаза теперь снова принадлежали мне и смотрели на меня так, словно ничего не произошло. Только тонкая темная, почти черная струйка крови, сочившаяся из левой ноздри, свидетельствовала о том, что все происходило в реальности.

Налившись и потемнев, кровь тяжелой каплей добралась до верхней губы и сорвалась вниз, разбившись о белоснежный фаянс раковины. Я вытер с лица остатки крови тыльной стороной ладони, вышел из ванной и, пошатываясь, добрел до телефона. Свет не включал, но идти было не страшно. Нечто, чем бы оно ни было, уже покинуло мою квартиру.

Я это чувствовал так же ясно, как минутой раньше ощущал его присутствие.

94

Телефон надрывался. Я присел рядом на стул и посмотрел на слегка подпрыгивающий аппарат, раздумывая, ответить или нет. Потом медленно протянул руку и поднял трубку, ожидая услышать голос звонившей утром девушки. Но звонила жена.

– Милый, ты что, спишь?!

Голос у Кати был более звонким, чем обычно. Возбужденный. За ним мягким ковром стелилась знакомая классическая мелодия. Я узнал ее, но не смог вспомнить, кому принадлежит право называться ее автором. Эта мысль почему-то задела меня, и я принялся лихорадочно вспоминать имя композитора, написавшего вертевшуюся на слуху музыку. Голос жены отошел на задний план.

– Милый, ты где?! Аллеуу?! Слышишь меня? Это я, твоя верная жена, ха-ха-хи-хи…

Катя была сильна пьяна. За три года нашей совместной жизни я ни разу не видел, чтобы она напивалась до такой степени. Катя вообще плохо переносила алкоголь. Косилась на меня даже тогда, когда я позволял себе выпить дома пару бутылочек пива, без которого я не мыслил себе жизни. Уверяла, что от запаха спиртного у нее начинает болеть голова. Максимум, который она позволяла себе – бокал-другой легкого вина по очень большим праздникам.

Но сейчас она была пьяна.

– Любимы-ый! Как ты там без меня? Скучаешь? А нам тут так весело! И Аркадий такой заводной!

«Кто же, черт возьми, написал эту мелодию?» – с новой силой завертелось у меня в голове.

– Он купил мне самого дорогого шампанского, представляешь? Милый, почему ты никогда не покупаешь мне дорогое шампанское? Сейчас буду принимать ванну из шампанского! Из дорогого шампанского. Милый, ты где, ау-у?! Не скучай, скоро приеду…

Я долго держал трубку в руке, слушая размеренный ритм коротких гудков. А в голове вертелась только одна мысль – кто же написал эту чертову мелодию?

93

Из районной газеты «Маяк» от 14 июня 2000 года

«Вандализм в центре города

или у нас появились сатанисты?

В минувшую субботу провинциальную тишину и покой нашего городка нарушило из ряда вон выходящее событие. В мусорном контейнере, расположенном на перекрестке ул. Весенней и ул. Свободы, были найдены обезображенные трупики тринадцати месячных котят. Страшную находку случайно обнаружила пенсионерка К., выносившая рано утром мусор. Она вызвала милицию и специалистов санэпидемслужбы.

По словам участкового милиционера старшего лейтенанта И. Васина, среди прочих версий проверяется версия о совершении ритуального обряда. На подозрения сыщиков наводят несколько фактов. Вопреки обычаям котята не были «утоплены в ведре». Судя по внешнему осмотру, злоумышленник профессионально перерезал им горло, а затем выпустил из несчастных животных всю кровь. На задних лапках котят обнаружены следы от проволоки. Вероятно, какое-то время уже мертвые животные висели, подвешенные вниз головой. Однако ни в самом контейнере, ни поблизости от него не обнаружено следов крови. Складывается ощущение, что из котят сначала выжали всю кровь без остатка, а уже затем отнесли их на мусорную свалку.

И еще один странный факт: все умерщвленные котята оказались абсолютно черного цвета. Как рассказал старший лейтенант И. Васин, в настоящий момент возбуждено уголовное дело по статье «Жестокое обращение с животными». Следствие не исключает, что злодеяние – дело рук так называемых сатанистов.

Невольно напрашивается вопрос: неужели в нашем древнем, патриархальном городе, живущем исключительно в традициях православной культуры, нашлись люди, решившиеся присягнуть «контрвере»? Что стало причиной их появления: чрезмерная увлеченность западной кино- и видеопродукцией сомнительного содержания и качества или равнодушие общественности, которая вовремя не разглядела и пропустила страшный факт?

Оставим право ответить на данные вопросы милиции. Но и нам самим пора бы задуматься, заглянуть в свои души и в души своих близких, задаться вопросом: как такое стало возможным? Может быть, наш ответ поможет изгнать дух черной озлобленности из душ тех, кого не остановил ни вид крови, ни молящие о жизни глаза месячных котят? Возможно, это и не поможет, но если мы не попытаемся сделать что-то очень важное сегодня, кто поручится за то, что завтра в контейнере не окажется уже не кошачье, а человеческое тело?»

92

Следующее утро я встретил другим человеком. Вернее, мир, встретивший меня из сна, был другим. Что-то все-таки произошло, что-то изменилось за то время, пока я спал. Сколько я спал? Два, от силы три часа. После звонка жены долго лежал без сна в кровати, как был, в одежде и смотрел в темный потолок. В голове вертелась привязавшаяся мелодия, имя автора которой я никак не мог вспомнить. Приложил все силы, какие только смог. Словно от того, вспомню или нет, могло что-то измениться.

Потом уснул. Сон, как обычно, подкрался незаметно. Умелой рукой он сдавил мое горло и закрыл глаза. Я отключился. Сновидений на этот раз не было. Даже проклятой лестницы. Вместо нее – темнота.

Огромное черное ничто без дна и границ.

И так же резко я проснулся. Без сладких потягиваний и полудремы. Просто открыл глаза и начал жить. Так включается после долгого перерыва заводная игрушка, заяц-барабанщик. Забытый, он может стоять на столе месяцами без всякого движения, застыв на полушаге. Но стоит только нажать на кнопку, как он заработает и продолжит движение с того самого момента, на котором все оборвалось в прошлый раз. И даже барабанная дробь зазвучит с той же ноты.

Примерно так чувствовал в то утро и я себя. Открыв глаза и очутившись в этом мире, я сделал шаг вперед. Но ощущение было такое, что шаг я всего лишь закончил. Как минимум половину сделал раньше.

Но когда?

91

Предрассветный холодок сочился с улицы сквозь растрескавшуюся оконную раму. Жена уже несколько месяцев намекала на то, что неплохо бы ее заменить на современную пластиковую. «Неплохо было бы вообще все заменить», – уныло подумал я. Раму, стекло, квартиру, город, жизнь… Жену?..

От одного и того же рано или поздно устаешь.

Я встал, скинул с себя измятую вчерашнюю одежду и натянул домашнее трико и футболку. Застелил кровать. Умылся в ванной. На краешке раковины нашел засохшее крохотное пятно. Маленькая капелька, сгусток крови. Я смыл его. Кровь напомнила о ночном разговоре с женой. Настроение тут же испортилось.

Гаденькое чувство сомнения впилось в меня цепкими коготками.

Даже аппетит пропал. Вместо полноценного завтрака я только лишь вскипятил чайник и приготовил чашку кофе. Но выпить ее не смог. Кофе оказался отвратительным на вкус, хотя готовил я его так, как готовил всегда. Наверное, все дело было в чашке. Или в воде. Ведь не в кофе, который вчера утром был превосходным? Я вылил содержимое чашки в раковину и тщательно вымыл ее. Затем заново вскипятил чайник и приготовил новую порцию кофе. Вкус оказался еще более отвратительным, чем в первый раз. Кофе опять отправился в раковину, а чашка в мусорное ведро.

Зачем нужна дешевая чашка, отравляющая вкус дорогого кофе?

По субботам и воскресеньям редакция не работала. Обычно я был рад двум выходным, потому что мог провести их с женой. Но эта суббота была первой, когда Кати не оказалось рядом. Я поймал себя на мысли об этом, когда выбросил в мусорное ведро кофейную чашку. Впервые за три года Кати не было рядом со мной в субботу. Почему раньше я никогда не думал о том, что она всегда, каждую субботу находится рядом со мной?

Может, потому что привычное со временем становится незаметным?

Время еле ползло. Нечем было его заполнить. У меня не было никаких дел. Оно шло само по себе, словно отдельно от меня, медленно раскручивая маховик своего существования. А я застыл на одном месте и никуда не двигался. У меня совершенно не намечалось никаких дел. Желая занять себя, я сделал уборку. Пропылесосил комнаты, вытер пыль влажной тряпкой, затем протер все сухой. Вымыл окна. Перетер два сервиза, пылившиеся за стеклом серванта, которое тоже протер специальным моющим средством. Выровнял книги на полках. Полил цветы. Перемыл заново всю посуду, насвистывая под нос навязчивую мелодию неизвестного автора, услышанную вчера в телефонной трубке. Заложил белье в стиральную машину. Потом передумал и включать ее не стал. Посмотрел на часы. На все ушло три часа.

День только начинался, а у меня по-прежнему совсем не было дел. Пробовал читать, но слова сливались в единую, неразличимую горизонтальную линию. Так читать нельзя. Уж лучше сразу отложить книгу в сторону и не мучить ни себя, ни ее. Пробовал смотреть телевизор. Ничего не вышло. Программы не вызвали интереса, и я выключил его. Потом оделся и вышел на улицу.

90

У меня не было конкретной цели в пути, мне необходимо было подумать. Осмыслить то, что произошло со мной за минувшие сутки. Ведь со мной что-то произошло, а я до сих пор толком не знал, что именно. Девушка с ее странными звонками, девица в баре, принявшая меня за какого-то Артема… Нечто, поджидавшее меня дома и ночной, непонятный звонок жены, невесть чем занимавшейся в столице. Она ведь просто поехала на симпозиум. Но у меня в ушах так и стоял ее голос: «А Аркадий такой заводной!». Что еще за Аркадий? Кто такой, этот Аркадий? Что за человек находится рядом с моей женой? Откуда он взялся, из какого прошлого или настоящего пришел и бесцеремонно вторгся в мою жизнь?

Неужели он надеется на некое будущее, в котором я стану для своей жены прошлым?

Тревожные мысли одна за другой порождали вопросы, слышать которые я на самом деле не желал. Поэтому гнал их прочь. Мне не хотелось думать о жене и о том, чем она занимается в Москве. По крайней мере, сейчас. К чему волнение, если все равно ничего не смогу изменить.