Киндер-сюрприз для декана

Глава 4. Юлий

Иногда мир настолько охреневает от происходящего, что только и остается – цепляться за отдельные звуки как за якорь…

Дзинь – мягко позвякивают двери лифта, разъезжаясь на первом этаже.

Хлоп – моя собственная ладонь, что падает на шероховатую декоративную штукатурку стены, чтобы хоть какая-то опора была под рукой.

– С-с-сука, – безадресный выдох, чистая кипучая эмоция, которую просто необходимо вытолкать из груди.

– Извините, – мягкий женский голос звучит над моим плечом негромко, но настойчиво, – вы не могли бы не выражаться в общем холле? У нас здесь много посетителей с детьми.

Оборачиваюсь, вижу очень стройную русую мышку в темно-синем строгом костюме. На бейджике должность «администратор» и имя «Зоя». Девушка смотрит на меня с укоризной.

– Простите, – выдыхаю вымученно, – чувствую себя не очень. Вырвалось.

– Пусть больше не вырывается, – Зоя говорит со мной строго, как с ребенком из детского сада, но все-таки сменяет гнев на милость, – вы и вправду выглядите неважно. Вызвать вам врача?

– Не надо, – хриплю и отталкиваюсь ладонью от стены, на которую опирался, – я оклемаюсь.

Сказать легко. Только противная слабость от удара шокером до сих мелко сводит мышцы. И черные точки эти в глазах…

Но мне надо вернуться в ресторан, там остался Антон, он до паники боится оставаться один. И отойти на несколько минут – ладно. А уехать, не дай бог, на скорой и оставить его одного…

Да, определенно, Холера обогатила свой арсенал новыми приемчиками.

Шокер… Надо же…

Чего не ждал, того не ждал…

– Вам водки налить? – услужливо подскакивает бармен, когда я тяжело забираюсь на высокий барный табурет. Пожалуй, слишком высокий для того, у кого такая тяжесть в ногах, но признать свою слабость мне оказывается невозможно.

– Только воды, – покачиваю головой.

Выпил бы на самом деле без оглядки, но я за рулем и с ребенком. Тоха уже видел в своей жизни отца-алкоголика, и слишком хорошо помнит, что это такое. Не буду вызывать у пацана лишний раз эти ассоциации.

Когда его папаша соблаговолил явиться в суд, на котором его лишали родительских прав – Антоний съежился в комочек между мной и Верой. Старался, чтоб «родитель» не заметил его совсем.

А для того, чтобы он осмелился заговорить с судьей, мы оба стояли с ним рядом. Спасибо тетке из органов опеки, что она и это попросила занести в протокол – что Антон биологического папашу до смертных колик боится.

Легок на помине – Антоний, карауливший мое возвращение у стеклянной стены детской комнаты, вприпрыжку несется через зал ресторана. Забирается под руку, обнимает за пояс. Беспокоился, птенец! И так по жизни тревожный, после похорон матери он стал паниковать из-за сущих мелочей. Я предпочитал даже в школу за ним приезжать за пять минут до конца урока, потому что если я опаздывал – мог потом полчаса искать, под какую парту в школе забился перепуганный Антошка.

– Ну что, братец, какое мороженое ты хочешь? С шоколадом или с карамелью? – мягко щиплю Антона повыше плеча.

Он отвечает не сразу. Молчит, пыхтит жарким дыханием мне в рубашку, а когда заговаривает наконец – о мороженом не говорит ни слова.

– Пап, а та тетя… Ты хочешь жениться на ней вместо мамы, да?

Вдох-выдох.

Воображение – гнилая паскуда, на скорую руку набрасывает перед внутренним взором эскиз в белых тонах.

Белый корсет, страстно обнимающий хрупкий девичий стан. Нежный пышный подол, кружащийся по кругу. Темные волосы под тонкой сеткой фаты. И сама она, подносит к дивным своим губам нежный букет из незабудок. А губы смеются…

Ком в горле разрастается с каждой секундой все сильнее.

Просто потому что сложно представить невесту, которая будет красивей.

Я и три года назад так думал, но сейчас…

Казалось бы, что может произойти с девушкой за три года?

Она может поправиться, похудеть, заболеть, сменить стиль, неудачно покраситься.

А еще – она может созреть.

Как ягода вишни – налиться сочностью красок на всех волнительных изгибах.

Три года, жалких три года… И когда стервозная девчонка успела стать женщиной? Да еще и такой, от которой у меня в зобу все дыхание сперло?

Раньше просто её хотел, до озверения.

Сейчас – в считанные секунды очутился в шкуре ревнивого сопливого мальчишки.

И вместо нормального взрослого разговора… получил шокером.

Поделом!

– Папа, – Антошка пыхтит и теребит меня за рукав, – так что? Ты хочешь жениться на той тете?

Интересно, как дети это ощущают? На каком простейшем эмпатическом уровне это для него очевидно?

– Я бы хотел, малыш, – покачиваю головой, – но она не согласится.

– Из-за меня, да? – Антон мрачнеет еще сильнее. – Тетя Наташа говорила, что только дура согласится чужого приемыша воспитывать.

Ох, уж эта тетя Наташа из квартиры сверху…

Многодетная мамаша, которая и слыхом не слыхивала про планирование семьи, и с кулаками бросалась на наряд полиции, приехавший за её дебоширом-муженьком. Ей бы про свою семью думать, а не лезть в нашу.

Ладно, зайду к ней после того, как уложу Антона. Скажу пару ласковых.

– Нет, Антоний, – у меня выходит ухмыльнуться, но как-то кривовато, – думаю, ей-то ты бы как раз понравился.

– А чо ей тогда надо? – бесцеремонно интересуется Антоний, у которого все просто, как табуретка. И поди-ка ему объясни, что я и сам с удовольствием задал бы Холере этот вопрос.

Вместо ответа щекочу Антона в бок.

– Мороженое. Ты не выбрал. Или ты другой десерт хочешь?

– А тут есть? – Антон заинтересованно высовывает нос у меня из-под руки.

– Вон, целая витрина десертов, – киваю к дальнему краю барной стойки, – дуй, выбирать.

Боже, благослови сладкоежек. Их так просто отвлечь от того, что на их неудобные вопросы кое-кто не хочет отвечать.

Черт бы побрал этот шокер.

Тело, испытавшее шокирующие ощущения, еще некоторое время будет дергаться от каждого чужого движения.

А уж от вибрации телефона в кармане брюк я чудом не подскакиваю.

Что, неужели Холера так быстро прислала обещанную декларацию?

А нет.

Это Васнецов.

Птичка-обломинго тоскливо покрякивает у меня за плечом. Я отчаянно хочу замотать её клюв скотчем. У принятых три года назад решений обратной силы нет.

А Холера…

Она верно сказала. Нас ничего не связывает. Как бы меня ни бесил этот факт.

– Ну и как оно прошло? – Васнецов звучит так, будто уже готов выезжать, чтобы под покровом ночи вынести из гостиницы труп убиенной Холеры в каком-нибудь ковре.

Я стреляю глазами в сторону Антония, но он накрепко влип – наморщив лоб, отчаянно выбирает между клубничным чизкейком и яблочным пирогом. Это вечный выбор, он во время этих страданий ничего не слышит.

– Хреново прошло, – и все-таки я выкручиваю голос и спускаю почти до шепота.

– Не удалось поговорить?

– Ну, почему, – ухмыляюсь криво, – удалось. Только разговор пошел через одно место.

– Она показалась мне сегодня серьезной, повзрослевшей, – задумчиво роняет Егор, – неужели только показалось?

– Она ни при чем, – признаю неохотно, – это я… не сдержался.

– Ты? – удивленно произносит Васнецов.

Удивительный человек. Иногда мне кажется, что он обо мне слишком хорошего мнения. А ведь столько лет меня знает.

– Она была не одна, в гостинице, – мрачно откликаюсь, ломая пальцами зубочистку, – я это… не оценил.

Это, конечно, краткое описание спектра прошедших через меня эмоций. С самого начала, когда она тянула руки к тому мажористому утырку. В процессе, когда он прикасался к ней, разминал хрупкие плечи, прикрытые лишь тонкими лямочками её сарафана, целовал…

Я даже не задавался вопросом, что она могла в нем найти.

Парня этого я видел в ресторане и до того, как он вышел в соседний зал. И официанточки от него млели, только так. Кажется, парочка чуть не подралась за право его обслуживать.

Если вывести деньги из уравнения, на стороне нынешнего кавалера Холеры однозначно была молодость и независимость. И я не мог этому ничего противопоставить.

Внутри – темно и голодно. Мне бы сейчас Холеру, я бы выпил её кровь до последней капли. Она сделала выбор, я сделал выбор…

Только Антошкина светлая макушка и помогает уцепиться и удержаться от очередного приступа ярости. Я помню, что выбирал. И сразу понимал, что обратного пути не будет.

– Может, и хорошо, если она не вернется, – устало замечаю, – пока она у нас училась, было даже слишком весело.

– Ну, конечно, – саркастично парирует Васнецов, – конечно, хорошо. Хорошо, что автор проекта, который можно подать на президентский грант, выбирает другой университет. Ну и сколько годных абитуриентов после её победы зимой рванет поступать в СПАТУ, а не к нам?

Да, я знаю, на что он надеялся.

На то, что я уже переболел.

На то, что я выкручу на максимум обаяние и дипломатичность и залью Холеру медом по самые уши, чтобы она не забирала документы из МСТУ.

Потому что мы оба видели конкурсный проект, благодаря которому Холера этой весной засветилась на одном из федеральных студенческих конкурсов. Амбициозный, дерзкий, смелый проект, сделанный на конкурс «ЭкоСтолица». Пусть сыроватый – но проработай, углуби, отшлифуй – и хоть завтра неси в Москва-Сити, соблазняй инвесторов.

– Чего ты хочешь от меня, Егор? – спрашиваю отстраненно, сдвигаясь ближе в сторону кассы. Там Антон уже выбрал пирожное, и бармен его даже уже ему подал вместе с маленькой ложечкой.

– Юл, мы оба с тобой знаем, что ты можешь уболтать кого угодно, если захочешь.

– Если захочу! – подчеркиваю бесцветно, оплачивая счет за десерт.

– Так захоти! – в голосе Васнецова начинает греметь гром. – Умная девочка, роскошный проект сотворила. Ты что думаешь, университет согласен упускать премиальные инвестиции?

– Да нет, не думаю, – откликаюсь невесело, – но она забрала диплом. У нас больше нет официальных поводов с ней встречаться.

– А неофициальных ты, конечно, придумать не можешь?

Могу. Но не хочу.

Просто потому, что сегодня хлебнул больше ядовитой горечи, чем могу осилить.

Потому что еще три года назад решил – как вышло, так вышло. Она – ушла. Я не смог объяснить ей свою ситуацию. Значит, нет никакой необходимости жалеть об упущенном.

Я и тогда не смог примириться с мыслью, что Антон может попасть в детский дом, а сейчас…

– Так, а за получение сертификата она расписывалась?

– Это ты должен был дать ей тот журнал, – напоминаю я.

– Да-а-а?! – у Васнецова, нужно сказать, первоклассно получается отыграть удивление. – Какой же я забывчивый, оказывается. Вылетело из головы. Но ты ведь сможешь завести его ей.

– Ты тоже можешь, – хмуро парирую я, а Антон тянет меня за рукав и показывает какой-то разноцветный флаер. Что он там насмотрел? Цирк, что ли, какой?

Я тянусь за цветной бумажкой.

– У меня нет твоих рычагов, Юл. Не ко мне эта девочка была неравнодушна. Не из-за меня она переводится. И потом, я уже пытался её уговорить. Не вышло. Так что давай. Заедь ко мне за журналом, и официальный повод для встречи у тебя есть. А что касается новых контактов…

– Не надо новых контактов, – перебиваю Васнецова, до того, как он сдал мне все пароли и явки.

Будь у меня новый номер Холеры – я ведь непременно ей позвоню. А я еще эту порцию ядовитой тьмы не переварил.

– Ты знаешь, как с ней встретиться? – удивленно переспрашивает Васнецов.

– Ага, знаю, – откликаюсь эхом и добавляю быстро, – мне нужно ехать, созвонимся завтра.

Наверное, я сбрасываюсь слишком резко.

Пусть.

Просто еще чуть-чуть – и Васнецов услышал бы, как предательски скачет у меня голос.

А он… Он уже начал садиться, как только я рассмотрел флаер поближе.

– Это она, да, пап? – Антон снова и снова дергает меня за рукав. – Её Катя зовут, да?

– Да, малыш, – ему отвечаю обреченно.

Там на флаере стоит в обнимку с книжкой она.

Красивая настолько, что взял и придушил бы.

«Катя Диамант – презентация новой книги серии «Детектив Нахлобучко».

Завтра.

В этом ресторане.

Интересно. Неужели на её книги будет больший спрос, чем на её грязные танцы у пилона?

Глава 5. Катя

Вот кто сказал, что просыпаться от прикосновений романтично? Просыпаться от прикосновений – щекотно. Что бы это ни было! Впрочем, если не начинать визжать прям сразу – и расслабиться…

– М-м-м, это что?

– А ты угадай!

Кир над моей головой бесстыже смеется и продолжает щекотать мне лопатки. Кисточкой? Пальцами? А так, розой же!

– Верни мой цветочек в вазочку, он завянет, – мрачно бурчу я, но шевелений активных не проворачиваю, не стимулирую.

– Ну, в смысле завянет, ты же потрошишь букеты всегда в первый же день. Ванну с ними принимаешь. – Кир снова начинает рисовать извилистую кривую по моей спине. Начинает всегда от шеи, заканчивает у копчика.

– Принимаю, – мурлычу я, неспешно потягиваясь, – ты не запретишь мне красиво жить, Лисицын.

– Ты халтурно красиво живешь, – Кир фыркает и, дурачась, шлепает меня бутоном розы по плечу, – где ананасы в шампанском? Где рябчики в мандариновом вине? Где бассейн из верблюжьего молока?

– О, так ты уже составил план работ? – улыбаюсь я. – Это очень хорошо, можешь приступать к его реализации.

– Слушаюсь и повинуюсь, – неожиданно Лисицын решает поддержать мое дурачество и, соскочив с постели, улетает в гостиную.

Ну, эй! Я в возмущении! Я, между прочим, рассчитывала на все полагающиеся доброму утру бонусы!

К моему разочарованию – Кир не возвращается. И даже начинает говорить с кем-то по телефону.

Смотрю на время – и вздыхаю. Презентация в час, сейчас – восемь тридцать. Честно говоря, для бонусов уже и времени-то нет. Только и времени – позавтракать с мамой, покормить Карамельку. Максимум, что мне светит успеть до этого – утянуть Кира с собой в душ. И то все будет «по-быстрому».

Будто подслушав мои мысли, из гостиной доносится радостный голосочек моей малышки.

– Мама, мама, кусать, кусать…

Облом. Обойдусь без душа. Моя рыбка хочет «кусать», и горе всем, если мы её не накормим.

Тут уж кровь-неволя – приходится выползти из-под одеяла и спрятаться в халат. В платье для презентации я пока не полезу, увы, я знаю способности Каролинки – она во время завтрака может обстрелять пюре из брокколи всех в радиусе двух метров от стола.

Выхожу в гостиную, застаю тут пляшущую у кресла Каролинку и маму, что сидит в соседнем кресле с несколько расслабленной улыбкой и избегает смотреть на Кира, который стоит у окна и что-то там вдохновенно втирает по телефону.

Я бросаю взгляд на него и, смущенно ойкнув, улетаю обратно в спальню за вторым халатом. Набрасываю его на широкие плечи своего мужчины, пряча от глаз любопытных горничных его исцарапанную спину.

– Подслушиваешь? – фыркает Кир, когда я обнимаю его за пояс, сводя полы халата на рельефном животе.

– Заметаю следы, – сообщаю шепотом ужасной преступницы. Потому что, может быть, мне и самой чуть-чуть неловко.

– А-а, – Кир фыркает и вешает трубку гостиничного телефона, – не хочешь всем показывать, что вчера чуть не сняла с меня кожу живьем?

– Вот если бы тебя можно было за деньги показывать, – мечтательно вздыхаю я, – и то бы не согласилась. А за бесплатно – пусть тем более обломаются.

Мама тихонечко улыбается. Никак не комментирует. Она вообще говорит гораздо меньше, чем было до комы – но все-таки говорит. Борис Анатольевич говорил, что это естественно. Потому что кома – это неизбежный урон для мозга.

– Эй, давай садись за стол, – Кир щиплет меня за бедро.

– Сейчас завтрак привезут.

– Ну, вот и устраивайся поудобнее. И Карамелину устрой. Не собираешься же ты за три часа до своего триумфа сама стол накрывать?

Ну, вообще-то я собиралась как раз. Не люблю горничных в гостиницах, не люблю, как они вечно облизывают Кира глазами.

Да, красивый, да, мускулистый, да темноглазый. Вот только этот паршивец с лисьими глазами мой! Это меня он в прошлом году в пять утра поднял таким стуком в дверь, что было странно, что он её не вынес. Это у меня и у мамы заодно чуть не случился инфаркт, потому что из-за двери нам грозили судами и разорением, потому, что я якобы топлю его величество. Это я его потом чуть не избила огромным букетом роз, который ожидал меня за дверью. И повезло ему, что Карамелька моя не проснулась от его концерта. А то парой царапин эта лисья рожа бы не отделалась.

И вот, после всего этого, чтобы я и позволила какой-нибудь тощей телочке в коротеньком платьишке сервировать для Кира завтрак? Наклоняться в его сторону вырезом декольте, да еще так, чтобы юбочка поднималась еще выше?

Да щас!

Пусть закатают губешки и роняют слезки за закрытой дверью!

Но вот сейчас, он какой-то таинственный-таинственный, загадочный-загадочный. И сразу видно, спорить бесполезно.

В такой ситуации мне остается только сдаться. Сесть за стол и приготовиться к худшему.

В конце концов, сюрпризы от Кира, они… бывают очень разные.

Чем дальше в лес – тем веселее волки.

Пока нам поднимают завтрак, Кир успевает смотаться в спальню и даже нормально одеться. И выйти ко мне при всем параде – черные брюки по фигуре, белая рубашка, галстук бабочка в красную клетку.

– Если бы не галстук, я бы подумала, что ты собираешься сообщать мне что-то плохое, – замечаю я, нетерпеливо постукивая по столу пальцем.

Кир приостанавливается у зеркала, критично изучает галстук.

Кажется – чисто из вредности врожденной думает сейчас ударить по лбу и возопить что-то вроде: Ах, прости меня милая, что ввел тебя в заблуждение. Я умираю! Вот тебе мои ужасные новости!

Честно говоря – с несерьезностью он иногда перегибает. Может выскочить из ванной голышом, намалевав себе пеной для бритья на груди какую-нибудь рожу.

Но…

Строго говоря…

Этот недостаток я ему вполне прощаю.

Просто попросила на всякий случай в следующий раз надевать трусы. А то мало ли там кто… У меня, в конце концов, мама, да и Каролинка – она, конечно, ничего не запомнит, в таком возрасте, но чем черт не шутит!

– Мама, на учки, учки…

Каролинке надоело трясти попой у кресла – она толкнулась и долгой перебежкой проносится ко мне, цепляясь теплыми ладошками за колени.

Уговаривать меня не надо. К моей сладкой плюшке у меня всегда по умолчанию распахнуты руки, и губы готовы целовать эти сладкие щечки. И носиками потереться мы тоже любим. И защекотать мою вкусную конфеточку.

Два года прошло, а я никак не наиграюсь.

В любой непонятной ситуации – начинаю тискать.

Мать-маньяк, вот она кто я!

Мелочь радостно пищит – явно соскучилась за вчерашний вечер, как и я. Вот как вообще какие-то мужественные женщины умудряются отдавать своих шестимесячных малышек в ясли, по кой-то черт бегать на работу. У меня за двадцать четыре месяца с Карамелькой никак запас умиления не закончится. Скважина у меня там, что ли? Если да, то какой глубины? С Марианскую впадину?

– Сеньоры и сеньориты! – Кир прокашливается над нашими головами, требуя внимания. Мы с Каролинкой затихаем, делаем вид, что мы не вот эти громкие хулиганки, что бесятся за столом, нет-нет, вам показалось. Мама заинтересованно склоняет голову к плечу.

– Надеюсь, вы не возражаете против сладкого завтрака? Вы все так обворожительны, что не вам бояться лишних калорий!

На самом деле – Кир мог бы не тратить время на красноречие. Карамелина услышала уже про главное достоинство завтрака и начинает нетерпеливо дрыгать ножками, не слезая с моих колен, восторженно мурлыча себе под нос:

– Съядко, съядко…

– Горе тебе, если у тебя нет ничего, чем может подкрепиться моя Конфетка. Мы тебя съедим тогда, – я посылаю Киру предупреждающий взгляд, но он не ведет ни ухом, ни усом. Не боится!

– У меня есть все. Только совесть, как всегда, в спящем режиме, – провозглашает он гордо и распахивает дверь перед горничной с сервировочным столиком на колесиках. Выражение лица у него такое – будто английскую королеву пускает в наш номер.

– Ва-а-а-а, – Карамелька заходится восторженным возгласом. И я в принципе с ней согласна. Потому что привезли – красивое.

Для Карамельки – красивая розетка на тонкой ножке. В ней – взбитый йогурт и кусочки вишни и черники. Так… Главное мне эту красоту подальше отставить. Все равно кормить с ложечки буду, так хоть розетка выживет. Она того стоит!

Для меня…

– Эй, ну у меня же слипнется, – смеюсь, принимая из рук Кира блюдечко с песочной корзиночкой. Маме полагается почти такое же, только мое пирожное украшено клубникой, а мамино – вишней.

– Ну, если слипнется, мы с этим вместе разберемся, милая, не переживай, – Кир подмигивает мне и улыбается похабно. Эй, ты чем там разлеплять собрался, нахал?

Выставив горничную за дверь, Кир занимает свое место за столом, но садиться не спешит. И вот тут я понимаю, что вместо чашек с кофе на столе вообще-то шампанское.

Шампанское и чашка молока для Каролинки.

– Катерина, – Кир прокашливается и явно очень старается, чтобы его голос звучал как можно пафоснее, – в этот знаменательный день…

– Секундочку, пожалуйста, – виновато стреляю глазами к Киру и поворачиваюсь к маме. Она тянется за своим бокалом осторожно, явно очень надеясь, что я не замечу, как трясется у неё мелко правая рука.

– Держи, – осторожно вкладываю бокал в мамины пальцы, – мамуль, не стесняйся просить, пожалуйста.

Она кивает, но я знаю, что в следующий раз снова придется это повторять. Она так отчаянно переживает, что мне приходится о ней заботиться, что совершенно забывает себя беречь.

Будто если она о себе не позаботится и с ней что-то случится – как-то облегчит мою жизнь.

– Я слушаю, Кирюш, – снова разворачиваюсь к несчастному своему парню, что терпеливо ждет, когда я обращу на него внимание

– В этот знаменательный день, – Кир старательно пародирует голосом сову из Винни-Пуха, явно чтобы мне было посмешнее, – я хочу попросить тебя, чтобы ты…

Это происходит почти мгновенно.

Карамелька, которой явно надоело ждать, пока взрослые натреплются перед тем, как её накормить, делает то, что делает всякий разумный голодный человек. А именно – нападает на еду.

Вот только розетку-то с её йогуртом я отодвинула. И как быть?

А зачем на йогурт, если есть мамкино пирожное?

Нежный крем издает мягкое причмокивание.

Я перехватываю Каролинку поудобнее, отрываю её от своей корзиночки, в креме которой теперь отпечатался курносый Карамелькин носик, встряхиваю.

Только…

Что-то я определенно делаю не так.

Потому что моя мелкая тут же наливается алым, и начинает судорожно хватать воздух ротиком.

Подавилась!

Мои инстинкты быстрее мыслей. Это мозг там пока высчитывает, а чем там могла подавиться девочка в простейшем из пирожных, а мои руки – уже делают свое дело. Как там было у Комаровского? Наложить кулак на точку солнечного сплетения, резко надавить…

Бздынь!

Что-то маленькое, блестящее вылетает у Каролинки изо рта, и падает на тарелку с останками пирожного.

О…

Я замираю, глядя на золотой ободок, так скромно легший на белый фарфор. Глажу хнычащую от неприятного приключения Карамельку по голове, а сама – поднимаю глаза на сконфуженного Кира. Кажется, такую цепочку событий он не просчитал.

– Это то, что я думаю? – спрашиваю… осторожно. Кажется, сапер и тот бы прикасался к проводам с меньшим трепетом, как я сейчас – задаю вопрос Киру.

Кир практически всегда очень быстро восстанавливает самообладание, но сейчас…

Смотрит на меня, смотрит на Карамельку, которая сердито пыхтит на коварное пирожное.

– Извините, дамы, я на минутку, – улыбка у него выходит какой-то дежурной. Уходит в спальню.

Я будто слышу, как из воздушного шарика тонкой струйкой из невидимой дырочки выкачивают воздух. Судя по всему, это решимость Кира на мне жениться. Или что-то другое? Переглядываюсь с мамой, и поднимаюсь, поудобнее перехватывая Карамельку.

Оставлять её тут сейчас – все равно, что козырной туз возвращать обратно в колоду.

Кир в спальне находится у высокого панорамного окна. Стоит, прижавшись лбом к стеклу, сцепив руки на затылке.

Мда, а я-то думала, что сильнее его испугалась…

Когда Киру было двенадцать, у него погиб младший брат. Маленький младший брат, по глупой случайной выходке. Он поставил меня перед фактом, когда мы обсуждали вопрос, можно ли мне с ним оставлять Каролинку. Мать винила его. Хотя я… Выслушав максимально сухой пересказ Кира, который вообще-то и сам себя винил – я думала, что изменить он ничего не мог.

Мы были осторожны. Я была осторожна. Приучала Каро к Киру, следила за ним. И видела, что внешняя его безалаберность как будто отключается, когда он берет Каролинку за тонкие пальчики. Он натурально носится с ней как с писаной торбой. Боится облажаться, даже не потому, что боится разочаровать меня, а просто потому что!