Линия жизни. Книга вторая

Ирина, или любить по-русски

Ирина. С того памятного августа, когда мы так зажигательно отпраздновали день рождения её завхоза, а заодно моё сорокапятилетие и окончание ремонта детского сада, взаимное влечение между нами не ослабевало. Я понимал, что разница в семнадцать лет и наличие у обоих семьи не сулят каких-то радужных перспектив, а потому силой воли пытался подавить это влечение, по уши загружаясь работой. Но проходило несколько дней, и я начинал тосковать. Встречи наши становились всё чаще.

Новый девяносто второй год мы планировали встретить вместе. Правда, по старому стилю, так сказать, вторым эшелоном. Благо, к тому времени был решён вопрос места встречи. Мой друг Слава Пахомов познакомил меня с администратором гостиницы областной Федерации Профсоюзов на улице Шаумяна. Мы с ней быстро поладили, и в дальнейшем я просто в любое время созванивался с этой милой дамой, ехал в гостиницу и находил свою фамилию и номер комнаты в журнале у дежурной.

Рассчитываться за эти преференции приходилось Славке – льготами на приобретение запчастей в «Автотехснабе», где он занимал высокую должность. Вот такой бартер с сексуальным подтекстом.

Вечером тринадцатого января я посадил Ирину в свои старенькие «Жигули», нежно поцеловал и услышал новость, от которой слегка опешил:

− Знаете, Владислав Михайлович, − она упрямо звала меня «вы» и по имени-отчеству, − я ушла от мужа.

Переварив полученную информацию в течение продолжительной паузы, я спросил только:

− Куда?

− Домой, к родителям.

− И как они тебя встретили?

− Плохо.

Другого ответа я и не полагал услышать: единственная дочь, красавица, умница, вдруг связалась с немолодым женатым мужиком, у которого к тому же двое детей! Ну, где ум-то?

Вопрос, конечно, риторический…

Тем не менее, Новый Год встретили. Сходили в ресторан, ещё пару дней провели в гостинице и разошлись по местам прописки и постоянного проживания.

Не помню, какое объяснение для жены придумал я, а Ирине и выдумывать ничего не пришлось: всё лежало на поверхности, поэтому, получив порцию негодования от матери и молчания − от отца, он был более сдержан, спустя несколько дней она снова пришла на свидание.

А затем началась «чудесно-весёлая» жизнь. Встречались иногда несколько раз в неделю, иногда − несколько раз в месяц. Когда и где придётся. Проводив Ирину домой, я шёл или ехал к своей семье. Так продолжалось до девяносто пятого года.

Ирина взяла подработку и по совету подруги Марины, которая убедила её в том, что каждый шаг приближает нас к цели, ежемесячно, с зарплаты, откладывала в копилку по сто долларов. На собственную квартиру, где мы могли бы встречаться без оглядки на родных и знакомых. Сегодня это кажется невероятным, но в те лихие времена квартиры порой уходили за ящик водки.

Вот только я об этих её планах тогда ничего не знал.

Я уже вовсю рулил «ЭСКИЗ-РЕГИОНОМ» и был более-менее независим в финансовом плане, когда мне поступило предложение, отказаться от которого было ну никак невозможно. Один хорошо знакомый инспектор ГАИ получил в наследство однокомнатную хрущёвку. На втором этаже кирпичного самстроевского дома. Была в советские времена и такая форма решения жилищного вопроса.

В квартире был сделан ремонт − заезжай и живи! И просил за неё Феликс − так звали инспектора − столько, чтоб хватило на последнюю модель «Жигулей» и немного сверху. Вот только деньги были нужны все и сразу. И он их получил. У меня было только одно условие: квартира должна быть оформлена на Ирину путём нотариально заверенного дарения.

Когда я преподнёс эту новость Ирине, в глазах её возникло беспокойство. Нет, за годы нашего близкого знакомства она успела понять, что жадность во мне отсутствует напрочь. Беспокоилась о том, как я сведу концы с концами, ведь моя жена к тому времени уже сидела дома, так как предприятие, на котором она раньше работала, дало дуба.

На следующее утро Ирина принесла мне накопленные восемьсот долларов. Пришлось взять. Во-первых, пусть любимой женщине будет приятно, что и её лепта внесена в поддержку этого мероприятия. Во-вторых, просто не хотелось обижать. И не обидел: двести долларов из этих денег у меня украли. Но это − уже совсем другая история.

Получив документы и ключи, пришли принимать хоромы. Ремонт, который на первый взгляд показался мне весьма сносным, на второй − не выдерживал никакой критики: пузырящиеся, вкривь и вкось наклеенные обои, пол с закрашенными следами облезшей краски, страшный санузел и весёлые стайки порхающей моли. Ирина не подала виду и лишь много времени спустя призналась, что при виде того, в каком состоянии квартира, её пробрала нервная дрожь.

Но главное – собственные стены, остальное − поправимо. Договорились, что она всё возьмёт в свои руки: мне и вкуса не хватит, и светиться не стоит. Кроме того, я уже имел случай убедиться в том, что в вопросах организации ремонтных работ Ирина разбирается достаточно неплохо.

Сыновья, или детки-конфетки

Игорь и Олег. Они воспитывались, как миллионы детей того, советского, периода. Ясли – детский сад – школа.

В детстве Игорь больше играл с девочками, Олежка водил компании исключительно с мужским полом.

Игорь рос очень быстро − акселерация − и вымахал на голову выше меня, Олежка и ростом, и фигурой повторил меня абсолютно.

У Игоря развилась отвратительная черта характера − хвастовство, причём, в самом плохом его проявлении – вранье. Нет, я понимаю тех, кто хвастается реальными успехами и достижениями: сам грешен. Но когда человек сочиняет, с поводом и без повода, это никуда не годится! Олег до определённого времени рос предельно честным.

Коммуникабельный, невысокого роста, с копной волнистых волос, внешне он был очень привлекателен. Всегда в окружении сверстников, которые были выше его минимум на полголовы, и которыми он обычно руководил.

Однажды, когда Олежка учился в классе втором-третьем, его небольшой рост и стройное телосложение привлекли внимание воров-домушников, которые уговорили пацана влезть в форточку и открыть изнутри дверь. Как они его уболтали − не знаю, но квартиру обчистили.

Несмотря на то, что в стране уже вовсю бушевали перестроечные процессы, воров всё же поймали. И вот мы с сынулей зашли в зал суда. Он едва доставал мне до пояса, кудрявый, голубоглазый и миниатюрный, как девчонка. Реакцию судей передать невозможно: они удивлённо переглядывались и качали головами, когда Олежка громким и чистым голосом совершенно правдиво и без всяких наводящих вопросов рассказывал о том, как он познакомился с этой публикой и сделал то, что сделал. На дополнительные вопросы отвечал чётко и без запинки − ни грамма вранья.

К сожалению, в школе сыновья учились довольно средне.

В отношении Игоря мой вывод был неутешителен: способностями он не блистал. Зато ему повезло с классным руководителем. Учитель старой педагогической системы, она, не жалея личного времени, боролась за каждого своего ученика и сумела сплотить ребят: они постоянно поддерживали связь и регулярно собирались вместе. Недавно Анна Даниловна ушла из жизни, оставив о себе самую светлую память. Провожать её пришёл почти весь класс, точнее, то, что от него осталось.

Олег, напротив, был намного сообразительнее, а вот классный руководитель ему достался никакой. Это, конечно, моё личное мнение. В итоге результат был аналогичен: учился он только на тройки.

После окончания восьмого класса Игорь – по нашему общему решению – пошёл учиться в ПТУ№1, где я когда-то работал мастером производственного обучения: читал лекции по электротехнике и спецтехнологии и оставил если не след, то царапину − точно. Сына взял в группу слесарей Хвалов Константин Иванович – отличный мастер, который преподавал уже очень долгое время и выпустил немало классных специалистов. Он так привязал Игоря к себе, что они и сейчас, пусть редко, но встречаются, что очень меня радует.

После окончания ГПТУ№1 я, пользуясь знакомством со всем руководством училища, помог сыну трудоустроиться не на «Уралмаш», куда обычно направляли выпускников, а в Орджоникидзевское депо. Вкалывать слесарем Игорю было тяжело: болел позвоночник, особенно, если приходилось менять рессоры, которые весили за пятьдесят килограмм. Я не раз наблюдал мучения сына после окончания смены, а спустя некоторое время забрал его в «ЭСКИЗ-РЕГИОН», назначив ответственным за организацию работ по нанесению рекламы на трамваи.

Хоть мы и жили одной семьёй, но я полагал, что, зарабатывая деньги собственным трудом, он может тратить их по своему усмотрению и никогда этот процесс не контролировал, полностью полагаясь на жену.

* * *

Пришло время, когда дефицитом стали самые обычные продукты, но эти вопросы я решал. Дети росли, не зная особой нужды, правда, с некоторых пор у обоих начали проявляться некоторые странности поведения. Когда я узнал истинную причину этого, понял, что крупно проиграл.

Двенадцатого июня девяносто пятого года, в День Независимости, или, как говорят наши острословы, в день, после которого от нас уже ничего не зависит, мы с женой и Олегом приехали в сад.

Игорь остался в городе праздновать с друзьями, к тому же помощи от него было не особо много: проблемы со спиной. После тяжёлой работы на сына было больно смотреть, потому и бывал он в саду редко.

В работе на земле мне очень помогал младшенький – Олежка, именно с ним мы вспахали всю с таким трудом доставшуюся нам землю. Правда, в последнее время я стал замечать какие-то странности в поведении сына, но отнёс их на переходный возраст. Вот и в эти выходные Олег работал на пару со мной практически без отдыха, правда, ненадолго сбегал за забор, наверное, по нужде. Он и в прошлые приезды иногда туда убегал: туалет построить ещё не успели, а потому за забор лётали многие.

День стоял просто чудесный, баня истоплена, завтра − выходной. Так хотелось, чтоб мы вместе переночевали в саду, но ближе к вечеру, когда все запланированные работы были завершены, Олег с какой-то неясной тревогой в лице подошёл и взял меня за руку:

− Папа, пойдём в машину, надо поговорить.

Это было что-то необъяснимо новое и пугающее.

В машине сын повернулся ко мне – по щекам катились слёзы. Потом он разрыдался.

Что такое? Я его не обижал, мать тоже работала где-то в стороне, а сейчас готовит ужин. Так в чём причина?

«Папа, помоги мне!» − эти слова я часто вспоминаю снова и снова, и кляну себя: как мог я проспать? Почему не отнёсся внимательней к его порой неадекватному поведению?

Когда Олег закатал рукава, всё встало на свои места: обе руки были испещрены следами уколов.

− Папа, ты сейчас отпусти меня домой. Потому что у меня нет дозы, и мне будет тяжело, ты со мной замучаешься, а завтра, папа, я на всё согласен! У тебя же есть хорошие врачи. Я буду делать всё, что они скажут. Ты только сейчас меня отпусти: я доеду и буду дома, − упрашивал он, − ведь ты же отпускал меня не раз, и я всегда добирался нормально…

В голове у меня смешался винегрет, вспомнились слова Вовки Монгола: «Владик, если я в третий раз сяду на иглу, то даю тебе слово: вскрою вены или повешусь». А ещё его напутствие: «Владик, в жизни никогда не делай двух вещей: не колись и не играй в стиры».

− И давно ты колешься?

− Больше года, папа.

− И чем ты колешься? − я помнил, что Монгол кололся морфием.

− Мы, папа, варим ханку, − для меня это было китайской грамотой.

− А кто, Олега, тебе поставил первый укол? − спросил я. Дело в том, что сын всегда страшно боялся самого вида шприцев. Даже во время болезни врачи не могли его уколоть, если меня не было рядом. А тут − сам!

− Комаров, папа. Он сказал, что я − слабак… При парнях… И я дал ему уколоть меня.

С Комаровым они ходили в одну группу детского сада, и из их группы именно этот парень первым уйдёт из жизни. Потом на кладбище выстроится очередь.

Слёзы из глаз Олега текли ручьём, смотреть на это не было сил. Я понимал: нужно всё сопоставить, обдумать и тогда принимать решение.

Отпустив Олега, я ещё долго сидел в машине и вспоминал то, на что должен был обратить внимание раньше. Стало ясно и то, почему он отпрашивался в город после работы в саду, и то, почему начал носить рубашки с длинными рукавами и даже в жару не надевал футболки.

Куда подевались двести долларов и другие, менее значительные суммы, пропажу которых я относил на свою забывчивость, тоже стало понятно. Тут большого ума не надо…

Подошла Надя и позвала ужинать:

− А где Олег?

− Я отпустил его домой. Работа сделана − он отпросился. Я сейчас приду, только за забор схожу.

Далеко ходить не пришлось. Искал я минут десять-пятнадцать. Нашёл поваленное дерево, а в траве возле него − несколько использованных шприцев, которыми наверняка и кололся мой сын.

Пришёл на участок. Баня уже была не нужна, хоть без неё, наверное, было ещё хуже. Разлили с Надей немного водки, выпили, и я задал вопрос:

− Скажи, Надя, почему Олег, даже когда на улице жара, носит рубашки только с длинным рукавом?

− Не знаю. Ну, хочет − пусть носит, − был ответ.

− А ты руки у него видела? Посмотри: они все в уколах! − и увидел её застывшее лицо.

Ночь тянулась нескончаемо долго. Водка уснуть не помогала. В голове ворочались самые тяжёлые мысли.

Рано утром сели в машину и помчались домой. У меня родился небольшой план, который требовал обсуждения и, конечно, не с Надей.

Дома увидел мирно спящего Олега, и всё, произошедшее накануне, показалось дурным сном. Но это была жестокая явь.

Игорь в эту ночь дома не ночевал, видимо, гулял со своими школьными друзьями.

* * *

Я сёл в машину и поехал к Ирине, у которой сегодня был день рождения. Ещё накануне выходных мы договорились провести этот день вместе. Провели, называется… Когда она села в «Жигули» и увидела моё серое лицо, сразу поняла: что-то случилось. После того, как я рассказал Ирине о последних событиях, на неё тоже стало жалко смотреть.

Понять её тревогу было несложно. Буквально недавно, в декабре девяносто четвёртого − ещё и полгода не прошло − я с трудом выкарабкался из очередного обострения геморрагического васкулита: все те проколы и неприятности, которые пережил при организации предприятия, накопились и привели меня на больничную койку. Попасть на неё, да ещё в руки хорошего врача в то время, когда всё, включая медицину, летело в тартарары, было непросто, потому за помощью я полетел к своему другу Володе Суханову в Первую Областную больницу.

Володя − потомственный врач. Отец его сначала преподавал в свердловском мединституте, а затем − в пермском. Сам Володя к тому времени уже защитил кандидатскую и пользовался большим авторитетом в медицинских кругах.

Познакомились мы с ним через бокс: он тоже тренировался у Попырина Владимира Кирилловича в «Локомотиве». Тут и подружились. Исключительно на кулаках. И эта дружба продолжается до сих пор.

Увидев мои руки, Володя заставил меня спустить штаны: все ноги были в красных высыпаниях, а местами – в небольших язвах.

Суханов взревел:

− Ты что делаешь? Пойми, внутри у тебя – всё то же самое. Да ты же можешь отправиться на тот свет в любое время.

Тем не менее, неделю отсрочки я у него выпросил: нужно было завершить одно неотложное дело, а Володя гарантировал мне отдельную палату, за которую – в рамках нарождающихся в стране рыночных отношений – нужно будет заплатить.

Палата мне досталась непростая. В то неспокойное время в отделении челюстно-лицевой хирургии ОКБ№1 имелось три одноместных палаты. В соответствии с последними веяниями в этих помещениях были установлены металлические двери, снаружи облицованные деревом. Запирались двери на надёжные засовы. Изнутри. Таким своеобразным способом на выручку отечественному здравоохранению пришли братки, как говорится, вложились: помогли, чем смогли. Ведь восстанавливать рёбра и челюсти после стрелок и разборок следовало в условиях безопасности и комфорта руками квалифицированных специалистов, а потому денег на благое дело жалеть не стоило. Вот так, в отличие от наших депутатов и чиновников высоко ранга, привыкших лечиться за границей, бандиты поддерживали отечественную медицину.

В одну из этих палат Володя меня и устроил, хорошо, наплыва братвы на тот момент не случилось, видать, накануне Новогодних праздников было заключено временное перемирие или объявлены каникулы. Жаль только, специалиста по лечению моего недуга даже в Областной больнице не нашлось. Как сказал Володя, был один, очень перспективный, да и тот съехал в Германию. Выход попытались найти в истории болезни семьдесят пятого года – из гематологического отделения, но безрезультатно: положительной динамики в ходе болезни не случилось.

Попробовали применить новую для того времени технологию плазмафереза –очистки крови путём удаления из неё токсичных компонентов. Делалось это так: меня клали под аппарат, забирали кровь, очищали её от аутоиммунных комплексов и возвращали обратно в кровоток. Из разговора с другом понял, что этот чудо-аппарат больнице тоже помогли приобрести лихие ребята. Чтобы чистить кровь от наркоты и легче переносить ломку. И это застряло в памяти.

Процедуры плазмафереза мне помогали, но на непродолжительное время. Лечение продолжалось, прогресса практически не было, я видел тревогу глазах Володи, и это меня не успокаивало. Однажды он пришёл на обход с каким-то пожилым доктором, и, посовещавшись, они предложили попробовать гормонотерапию. На это требовалось моё согласие.

Вот тут уже взревел я:

− В медицине я, конечно, ничего не смыслю, но встречал нескольких человек после лечения гормонами! И знаете, выглядели они неважно!

Но жить-то хотелось, потому пришлось довериться знаниям и дару убеждения двух опытных врачей. И не зря. Лечение трёхдневным курсом преднизолона помогло: постепенно кожа стала очищаться. Правда, ещё некоторое время после выписки высыпания иногда появлялись, но постепенно сошли на нет.

Но, главное, остался в памяти чудо-аппарат, при помощи которого врачи помогали браткам преодолевать ломку. Потому сразу после встречи с Ириной я полетел со своей бедой к Володе Суханову. Начиналась борьба за Олега.

* * *

Прошло уже много лет, а я до сих пор не могу без содрогания вспоминать это время.

Утром я на руках выносил сына, клал на заднее сидение своих стареньких «Жигулей» и вёз в больницу. Там укладывал Олега на стол, около двух часов ждал, пока ему чистили кровь, отвозил домой и оставлял с Надей, а сам летел на работу: зарабатывать на лечение. Ночами дежурили я или мой брат Толик. По два раза за ночь приезжал Володя и ставил Олегу внутривенный укол. Длился этот кошмар десять или двенадцать дней. Крики, стоны, жалобы утихали только на время, когда Олега клали в тёплую ванну. Как назло, в доме отключили горячую воду − пришлось греть на плите.

Я заставил старшего сына Игоря снять на видеокамеру один час этих мучений, чтобы в дальнейшем показать плёнку Олегу как напоминание о том, что и ему, и всем нам пришлось пережить. Тем самым я хотел противодействовать его зависимости и отвратить от употребления наркотиков. Думал, что это послужит уроком и старшему сыну, но снова промахнулся.

Каким же наивным и несведущим я был!

* * *

Где-то через пару недель нашей упорной борьбы за здоровье Олега Игорь опять не пришёл ночевать. Я был относительно спокоен: он старше брата на пять лет, у него − свои интересы, тем более, ни в чём предосудительном не замечен.

Причина его отсутствия стала предельно ясна утром, когда приятный мужской голос по телефону зачитал мне расписку Погадаева Игоря Владиславовича на тысячу долларов. Притом, из её содержания стало ясно, что меня просто пожалели, вовремя поставив в известность: деньги были выданы на месяц беспроцентно, но с условием, что если по истечении месяца долг не будет погашен, то каждый день просрочки накручивает на него десять процентов от первоначальной суммы.

На исходе был десятый день, и, следовательно, мне предложили выкупить эту расписку за две тысячи долларов. Если, конечно, я беспокоюсь о здоровье сына.

Информация была преподнесена самым вежливым тоном. Почему-то у меня не возникло никаких сомнений в её достоверности. Да и после, при встрече с предъявителем сего документа, я убедился: это был почерк Игоря и его подпись. Кроме того, выяснилось, что Игорёша уже давно посещает казино и освоил игровые автоматы.

Вот и второе предупреждение Вовки-Монгола не сработало: в семье появился азартный игрок.

Спустя несколько дней Игорёша нарисовался дома. С глазами, полными вины. В дальнейшем такое выражение лица у него всегда хорошо получалось.

Я орал как бешеный, с матом в три этажа, но бить не стал: понял, что это время уже прошло. Предупредил только, что в следующий раз переломаю ему челюсть, но скажу сразу: обещания не сдержал. Ещё пытался внушить, что на лечение Олега уходят приличные деньги, и игра Игоря на автоматах − нож мне в спину. На все эти слова он лишь покаянно отмалчивался, и я, ощущая своё полнейшее бессилие, закончил:

– Знаешь, сын, мне ничего от вас не надо… Ни сейчас, ни в будущем… В старости, если, конечно, доживу, мне и стакана воды от вас не надо: найдётся, кому подать. Мне нужно только одно: станьте лучше меня, и тогда даже на том свете мне будет радостно…

* * *

Ломка у Олега постепенно закончилась, а вот влечение к наркотикам − нет. Это чувствовалось по его поведению и настроению. На помощь пришёл Саша Николаев, с которым мы когда-то выступали за «Локомотив».

Тут необходимо сделать небольшое отступление и сказать несколько слов о Сане, Встретились мы после долгого перерыва совершенно случайно на боксёрских соревнованиях. Саша выглядел абсолютно счастливым, совсем как Шура Балаганов, которому Остап Бендер открыжил долю от вожделенного миллиона. Мы сидели в спортзале, вместе болели за уралмашевских боксёров, и Саша рассказывал о том, как у него в жизни всё прекрасно: комиссионка на Сороколетия Октября, директором которой он назначил собственную жену, двухкомнатная квартира – в соседнем доме, любимое дело – тренерская работа. Тренировал Саша двух сильнейших на тот момент спортсменов: Юру Бекешева и Володю Клементьева.

С тех пор связи с Сашей мы не теряли. Более того, я отдал ему на реализацию контейнер виниловых латвийских обоев – необычайно востребованный в то время товар.

Николаев договорился с главврачом психдиспансера на несколько сеансов психотерапии. Естественно, за плату, которая хоть и была относительно невысокой, но уже вовсю внедрялась в бесплатную медицину. В своё время Саша − при помощи того же доктора − сам избавился от алкогольной зависимости, и довольно успешно: вот уже несколько лет не брал этого зелья в рот.