Габдулла Тукай и русская литература XIX века. Типологические параллели
Основные антитезы, на которых строится образность текста, преодолеваются побудительной интонацией финала.
В соответствии с точкой зрения Н. Лаисова, произведения Г. Тукая конца 1905 – начала 1906 г. «О единстве», «Слово друзьям», «Шакирд, или Одна встреча» и др. написаны с целью пропаганды просветительских идеалов молодого поэта, вместе с тем в них воссозданы социально-политическая атмосфера эпохи, события периода Первой русской революции, ставятся актуальные проблемы времени: «Актуальность призывов, романтика борьбы, устремлённость в будущее, страстное желание свободы… выводили отдельные стихи Тукая за рамки дидактического морализаторства. Не нравоучение, не мораль, а высокое гражданское слово или призыв берут верх в лучших стихах молодого поэта»39.
Этой цели служат и посвящения конкретным личностям, событиям, новым явлениям в татарском обществе. Так, идеи просвещения и служения делу национального возрождения татарского народа утверждаются в ряде стихотворений, адресованных представителям различных слоёв татарского общества и имеющих призывно-публицистический характер: «Гәзитә мөрәттибләренә» («Наборщикам газет», 1906), «Мөхәрриргә» («Редактору», 1906)40, «Әдәбият ахшамы ясаучы яшьләремезгә» («Молодёжи, организовавшей литературный вечер», 1906).
Дугъры сөйлә, дугъры яз – хәүфитмә һичбер кемсәдән.<…>Канигъ улма бу кадәрлә, ит тәрәкъкый, алга бас;Насбидер әбхаре гыйльмең иң дәрин бәхри сәңа41.(Правду говори, редактор. Правду не боясь пиши.<…>Глубочайшим морем знанья надо стать. Иди вперёд.Пусть тебя просторы манят, пусть претит застой тебе42.)«Мөхәрриргә» («Редактору», 1906). Перевод Р. МоранаӘбәд тәрк итмәңез, зинһар, бу раһи,Будыр чөн милләтең раһе рәфаһи43.(С пути, что вы избрали, не сходите,Вперёд, к прогрессу, нацию ведите!)44«Әдәбият ахшамы ясаучы яшьләремезгә» («Нашей молодёжи, устроившей литературный вечер», 1907). Перевод С. БотвинникаВ лирическом субъекте этих стихотворений голос оратора, трибуна, одушевлённого высокими гражданскими идеалами, сочетается с бытовой, социально-исторической и психологической конкретикой. Например, поэту важно передать впечатление, которое произвёл на него литературный вечер, организованный передовой татарской интеллигенцией:
Ниһаятьсез гүзәл ахшам – бу ахшам,Бәнем ядымда бу ахшам – сабах, шам45.(Прекрасный вечер видел я воочию,Его я помнить буду днём и ночью.)«Әдәбият ахшамы ясаучы яшьләремезгә» («Нашей молодёжи, устроившей литературный вечер», 1907)Послание «Наборщикам газет» завершается признанием:
Бу шигърем, шөбһәсез, кәлмештер афакы хыялымнан;Сези тәкъдирә мәҗбүрем, дәгел кәнде хыялымнан.Бу сүз ахыр сүземдер: сагъ улың, дустлар, мөрәттибләр;Сезә даир бераз яздым – кәләнчә икътидарымнан46.(Этот стих для вас написан, он согрет мечтой высокой,Вас, наборщики, хвалю я с благодарностью глубокой.Говорю я в заключенье: будьте счастливы, здоровы,Как могу и как умею, я составил это слово!47)«Гәзитә мөрәттибләренә» («Газетным наборщикам», 1906). Перевод С. БотвинникаПо мнению Н. Лаисова, высокая художественность подобных стихотворений Г. Тукая достигается слиянием публицистического слова с эмоционально-личным началом, умением общее выразить через личный опыт – опыт человека, осознавшего свою причастность к судьбе нации48.
Содержание стихотворения Г. Тукая «Милләтә» («К нации», 1906) составляет выражение всепоглощающего чувства любви к своему народу. Для того чтобы передать силу и накал этого чувства, занимающего абсолютно главенствующее место в помыслах лирического героя, поэт широко использует суфийские мотивы потери рассудка, сумасшествия, болезни-здоровья, одержимости любовью, отказа от своего «я», метаморфозы субъекта. «Җөмлә фикрем кичә-көндез сезгә гаид, милләтем; / Сыйххәтеңде – сыйххәтем һәм гыйлләтеңдер гыйлләтем49» («Мысли все и днём и ночью о тебе, народ родной! / Я здоров, когда здоров ты, болен ты – и я больной»50). Целью каждой мысли и каждого чувствования становится не абсолютный и трансцендентный объект, а родной народ.
Һәр хыялдан татлыдыр милләт хыялы, ля мөхаль;Бу хыяләтдән кәлүр, гәр кәлсә мәҗнүниятем51.(О твоём мечтаю счастье, в мире нет светлей мечты,Одержим одной я страстью – сердцем быть всегда с тобой52.)Перевод С. БотвинникаТе же идеи высказываются и в публицистических статьях Г. Тукая. Так, в программной статье «Хиссияте миллия» («Национальные чувства», 1906) он пишет: «И наша нация нуждается в Пушкиных, Толстых, Лермонтовых <…> наша нация нуждается в настоящих писателях, художниках…»53 В статье «Безнең милләт үлгәнме, әллә йоклаган гынамы?» («Умерла ли наша нация, или она только спит?», 1906) поэт призывает: «…давайте окропим нашу нацию душистым нектаром цветов литературы, овеем её мягким ветерком газетных вееров и вольём в её уста живительную влагу объединения и совместного труда; вдохновим её музыкой, услаждающей душу, в ярких картинах отразим её собственное лицо; пусть раскроются её глаза, пусть оглядится она вокруг, соберётся с мыслями…» (Пер. И. Ахунзянова).
Стихотворение Г. Тукая «Хөрриятә» («К свободе», 1907), как считает Г. Халит, своими свободолюбивыми мотивами и возвышенно-одическим строем напоминает пушкинскую оду «Вольность» (1817)54. Для Г. Тукая, как и для А. С. Пушкина, свобода – высшая ценность бытия, имеющая всеобъемлющий, универсальный смысл: это свобода и политическая, и духовная. Свобода – это двигатель истории, в которой лирический герой Г. Тукая ищет пути к правде, справедливости, равноправию. В стихотворении татарского поэта, как и у А. С. Пушкина, разворачивается картина бедственного положения народа, которая приобретает характер вселенской катастрофы. С этой целью используются образы и мотивы, восходящие к апокалиптически-эсхатологической парадигме: затмение солнца, распад луны, трубный зов, падающие на землю звёзды, улетающая от рода людского птица Симург55. Знаки «конца света», последовательно отсылающие к событиям культурной мифологии, образуют символическую перспективу, указывающую на разрушение и гибель упорядоченного космоса, торжество над ним хаотических сил.
Өмүре әһле дөнья бунлара тәслим улынмышдыр;Табигыйдер ки, йөрмәз бу санәмләр раһе әһдадан.Дәниләр ашмыш әгъляйә, галиләр дөшмеш әднайа;Ки сән лотфыңда тәфрикъ ит – аер әгъляйи әднадан.Кыямәтдер бу көн: шәмсе хакыйкать мөнхәсиф улды;Камәрләр иншикакъ итде, гакыллар шашты гаугадан.Нөҗүме иттихад күкдән дүкелде йирләрә шимди;Җиһанда хиссе инсият озак кәрратлә Ганкадан56.(Судьбы народов вершили бездушные ложные боги,В сумрак вели их дороги, обмана исполнены злого.Низкий и подлый – возвышен, унижен – высокий душою.Пусть твоя воля поставит на место того и другого.Света конец наступает, и правды светило померкло.Луны распались, и разум затмился от трубного зова.Звёзды единства низверглись, и, как легендарная птица,Ты, человечность, всё дальше от рода людского!57)Перевод Р. МоранаЮ. Г. Нигматуллина констатирует: «Всю глубину отчаяния человека и общества, не получивших долгожданной свободы, выражают метафоры в стиле классического восточного романтизма»58. Она выделяет в стихотворении элементы поэтической системы, характерной для древнетюркской поэзии: изобразительность, равнозначность образов и деталей, синхронность развития лирического действия как чередования одномоментных картин и др.59 В последнем издании под названием стихотворения автор добавил пояснение: «Из «Мухаммадии»60, тем самым указав на интертекстуальные связи с мусульманской культурой, с турецкой литературой, значимые для понимания его идейной концепции».
Доисламский период истории – время войн, кровопролития и беспорядков, прямо соотносится с современной поэту действительностью. Лирический герой верит, что и для его нации наступит период благоденствия, как тогда, когда был принят ислам. Это событие оказывается равнозначным освобождению личности, обретению свободы. По мнению Ю. Г. Нигматуллиной, «главная функция лирического размышления – понять трудности пробуждения политического сознания масс. Поэтому ход мыслей лирического героя – цепь причинно-следственных связей – развивается во времени»61.
Позиция лирического «я» Г. Тукая, раскрывающего всю остроту противоречий современной ему действительности, поначалу лишена личностных примет. Но глубина отчаяния и боли человека, судьба которого неотделима от судьбы народа, выявляет субъективно-лирическую основу гневных обличений поэта, мысль которого накаляется страстью, ужас и негодование возрастают с каждым новым разворотом картины. Уровень эмоционального напряжения в стихотворении продолжает повышаться с каждым новым циклом в развитии темы. Г. Тукай всё называет «своими именами», заключая в этих номинациях огромную взрывную силу. Зло пригвождено отточенными обозначениями: «попран закон», «как люди, и вера затоптана в прах», «звероподобные люди, как прежде, господствуют в мире», «злобно на нас нападают», «кровь нашу пьют они жадно», «стоим мы голодной толпою», «связан язык у поэта» и т. д.
В конкретно-исторических иллюстрациях своих положений Г. Тукай обращается к примерам из современной ему действительности, прямо соотнося их с событиями культурной мифологии. Поэт отсылает своего читателя к 96-му аяту суры Корана «Аль-Анбийа», в котором говорится о приближении Судного Дня и о том, что «язычники» игнорируют возможность этого события. Упоминаемые поэтом Яджу`дж и Маджу`дж – в исламской эсхатологии племена, наводящие порчу на земле, нашествие которых предвещает конец света62. Г. Тукай, с одной стороны, конкретизирует ситуацию, наполняя её актуальными аллюзиями, с другой – органически вписывает в эсхатологическую проблематику и образную систему. Опираясь на характерную для исламской эсхатологии концепцию противопоставления земной жизни Концу Света, поэт показывает проницаемость границы между мирами и зависимость второго от первого.
Зөбанилар, кылыч, туп, казак, мылтык, палачларлаМөхатыз һәр җәһәтдән: сагъ вә сулдан, зир вә балядан.<…>Тәмамән фәсех улынмышдыр мәкаль: «Әһле йир чөн йир»;<…>Йидермә кяинати, сакла бу Яэҗүҗе-Мәэҗүҗдән,Вә чәкдер сәдде Искәндәр бөтен әсхабе Думадан63.(Ружья, и пушки, и сабли, штыки, палачи и казакиСправа, и слева, и сзади – кольцом окружают нас снова.<…>Попран закон: «Кто возделывал землю – тот ею владеет!»<…>Не отдавай нас язычникам! В Думе заставь депутатовВал Искандера построить – ограду от зла векового64.)Напряжение в лирическом сюжете нарастает, и кульминационной точкой являются восклицания, исполненные страстного порыва к идеалу:
Ачыл, гөлзаре әхрар! Нәгъмә саз улсын бәлабилең,Ки истикъбале милләт раушан улсын ләйле камрадан.Гомумән мөслимини һәр заман мәэмүре вөҗдан ит;Азад ит сакымыз багълаян әгълялы чалмадан65.(Сад распахни свой, свобода! Да будет светлей полнолуньяНации нашей грядущее, доля народа родного!Совесть буди, пусть не знают оков наши ноги,Сбей эти – словно чалмою – обвившие всех нас оковы!66)Художественная система рассмотренных стихотворений Г. Тукая вырастает на путях перекодировки в свете просветительских идей и концепций широко разработанного предшествующей традицией поэтического языка. Коранические и суфийские сюжеты, образы и мотивы прямо проецируются на реальные ситуации и события современной поэту общественно-политической действительности и наполняют их мифологическим подтекстом. Окружающий лирического героя мир со всеми присущими ему гротескными чертами включается в контекст Божественного космоса – арену борьбы Добра и Зла, Хаоса и Порядка, Света и Тьмы, демонических и небесных сил. Религиозно-мистические, эсхатологические темы и мотивы не только углубляют «просветительские» наставления и призывы Г. Тукая ракурсом иного измерения и видения событий. Между «тем» и «этим» мирами устанавливаются причинно-следственные связи. Наступление Конца Света, «последних времён» ставится в прямую зависимость от реализации просветительских проектов и преобразований.
Тема поэтической миссии
В татарской литературе начала ХХ в. складываются новые принципы образного мышления и новая философия творчества. Благодаря ряду исследований, посвящённых данной теме, можно с достаточной определённостью говорить о том, что в это время в татарской литературе формируется новая картина мира, которая находится в сложных диалогических отношениях с предшествующей художественно-эстетической традицией67. Г. Тукая, как и А. С. Пушкина, на протяжении всего его творческого пути волновали вопросы назначения поэта и поэзии, взаимоотношений поэта и общества, искусства и жизни, славы и вдохновения. В стихотворениях и А. С. Пушкина, и Г. Тукая, посвящённых теме творчества, утверждается великая миссия поэта – служить людям, нести им слово правды, обличать зло, сеять добро. Гуманистическая направленность творчества предстаёт основой пророческой миссии художника. Г. Халит полагает, что Г. Тукай продолжает пушкинско-лермонтовские традиции в осмыслении темы поэта и поэзии: «Какое сходство может быть в отношении к образу поэта у таких литераторов, как Пушкин и Тукай, относящихся к разным историческим эпохам? Без всякого сомнения, общим для них был идеал личности художника, не склоняющего головы перед жизненными невзгодами и злом, т. е. гуманистический идеал, крепко связанный с общественно-политическими обстоятельствами времени»68.
В ранней лирике А. С. Пушкина поэт предстаёт в облике то «меланхолического певца», то безмятежного эпикурейца, воспевающего радости жизни, то «бедного стихотворца», то «философа ленивого», то «смелого жителя небес», воспаряющего к солнцу, то «друга человечества», потрясённого при виде всепроникающего невежества, то трибуна, открыто выражающего стремление «воспеть свободу миру», «на тронах поразить порок». Это разнообразие ролей отражает напряжённые поиски юным поэтом своей дороги в искусстве и жизни.
В произведениях Г. Тукая 1905—1907 гг., по наблюдениям Г. Халита, преобладает тенденция к идеализации призвания поэта. Для лирического героя стихотворений «Газетным наборщикам», «О перо!», «Поэт и голос» и др. поэт – «избранник Всевышнего», получивший свой дар от Божественной силы69. Для Г. Тукая неприемлемы встречающиеся в произведениях А. С. Пушкина иронические отзывы о деятельности стихотворца (см., например, «История стихотворца»), поскольку поэтическое слово отождествляется с Божественным. Но для Г. Тукая, как и для А. С. Пушкина, важна просветительская направленность творчества, напоминающая о себе каждый раз, когда речь идёт о всесилии слова, его способности преображать человека и окружающую его действительность. Показательна в этом плане чрезвычайная продуктивность светоносных образов в лирике Г. Тукая. Так, в стихотворении «Пушкинә» («Пушкину», 1906) он сравнивает стихотворения классика русской литературы с ярким солнцем – источником жизни и света, символом демиургической силы космического разума. Н. М. Юсупова, анализируя традиционную для татарской литературы систему символов, отмечает, что распространённый в арабо-мусульманской поэзии образ солнца являлся символом божественного величия70. В данном значении он функционирует и в этом произведении Г. Тукая:
Нә шагыйрьдер у кем әшгар аңа Мәүлядан ихсандыр.Кәсавәт кәлмәйер кальбә, – сәнең шигърең мөнафиһа,Нәчек кем шәмсә каршы парлайыр дөнья вә мафиһа.<…>Кәлер рәүнәкъ колүбә сүзләреңдән, җанә сайкаллар!71(Бог столько сил в тебя вложил, исполнил вдохновенья!Моя душа не знает тьмы: ты жизнь в неё вселяешь,Как солнце – мир, так душу ты стихами озаряешь!<…>От слов твоих исходит свет, и ты в веках прославлен…72)Перевод С. БотвинникаВ татарском литературоведении данное произведение рассматривается как написанное в жанре оды (мадхии73). Светоносные образы соответствуют жанровой эмоции восторга перед творениями великого русского поэта. Сравнения Пушкина и его произведений с солнцем, творений поэта с цветами, плодами деревьев, соловьями создают ощущение величия, грандиозности, всесилия гения, определяют принадлежность его сочинений к категории прекрасного. Р. К. Ганиева отмечает: «Бакча, чәчәклек, былбыллар, төрле-төрле яктылык сурәтләре ярдәмендә Тукай романтикларча Пушкин поэзиясенең матурлык эстетикасы үрнәге («рәүнәкъ-гүзәллек, нур чәчү») икәнлеген күрсәтергә тырыша»74 («Тукай, подобно романтикам, с помощью образов сада, цветов, соловьёв, разных источников света пытается показать, что поэзия Пушкина является образцом эстетики красоты («озарение красотой, светом»)»75).
Высокой тональности восхищения соответствует и принцип эмоциональной градации, когда каждый новый поворот темы, поднимая дух лирического «я» вверх, способствует эмоциональному сгущению, концентрации высокого. Т. Н. Галиуллин подчёркивает: «Тукай аны нәзыйрсыз (тиңдәшсез) шигырь дип күтәрү белән генә чикләнми, сынландыру-чагыштыруларны куерта, тыгызлый барып, синең, илһамны Алладан алган, якты кояш кеби шигъриятең алдында «агач һәм таш» биергә мәҗбүр була, «Сүзләреңнән күңелгә хушлык, җанга яктылык килә», ди. Кыскасы, ул Пушкинга карата хөрмәте, соклануы, иҗади мәхәббәте гадәттән тыш көчле булуны яшерми. Пушкин – Тукай өчен олы, үрнәк алырдай шагыйрь»76 («Тукай не ограничивается только тем, что поднимает его на уровень неповторимого стиха, но, сгущая приёмы выразительности (олицетворения и сравнения), говорит, что солнечная поэзия, вдохновлённая Аллахом, заставляет «дерево и камень» танцевать, слова поэта радуют душу, озаряют её светом. Таким образом, он не скрывает своего уважения, восхищения, чрезмерной творческой любви по отношению к Пушкину. Пушкин для Тукая – великий, образцовый поэт»77).
Ю. Г. Нигматуллина выделяет три значения, в которых выступает образ солнца в стихотворении «Өмид» («Надежда», 1908): это символ мысли-разума, истины и вдохновения, неиссякаемой творческой энергии поэта78. В суфийской литературе путь познания, который проходит суфий, рассматривается как приближение к солнцу (Аллаху). В ряде стихотворений Г. Тукая развёртывается тема эквивалентности «творчества» и «горения» как приближения к Божественному. Мотив горения раскрывает состояние высшего творческого напряжения, духовного энтузиазма и воодушевления:
Заманың инкыйлабатыйна бән һәр дәмдә калканым;Бәхак бән нар сачар әтрафә бер атәшле вулканым.Чәкәм дине мөбиннең бән тәдәннисенә аһ-ваһлар,Идәм бән башка милләтең тәрәкъкыйсенә ваһ-ваһлар79.(Как вулкан я силён и огонь в моём сердце пылает!Я щитом предстаю на путях суетливых времён.Только плачет душа, что в народе так тускло мерцаетВеры чистый огонь, той, которой уж мир пробуждён80.«Шагыйрь вә Һатиф» («Поэт и небесный голос»), 1906) Перевод Н. АхмероваЭстетико-художественный дар в ряде стихотворений Г. Тукая осмыслен в образах света, огня, пламени:
Күкрәгемдә минем шигырь утым саумы?!81Огонь поэзии, гори в душе моей!82«Поэт», 1908. Перевод А. ЧепуроваАрхетипическая память, связанная с символикой огня и света, имеет принципиальное значение для метафорической и обобщённо-философской трактовки сущности и назначения поэтического творчества. Таким образом акцентируются божественное происхождение литературы и божественная сила слова, способного совершенствовать людей и вести общество к миру и свободе. Дума о возможностях слова, его способности возрождать к жизни в стихотворении «Китап» («Книга», 1909)83 высвечивает картину душевного состояния человека, измученного борьбой, не находящего себе места в мире, одинокого и страдающего:
Һич тә күңлем ачылмаслык эчем пошса,Үз-үземне күрәлмичә, рухым төшсә,Җәфа чиксәм, йөдәп бетсәм, бу башымныКуялмыйча җанга җылы һичбер төшкә;Хәсрәт соңра хәсрәт килеп алмаш-алмаш,Күңелсез уй белән тәмам әйләнсә баш,Күзләремдә кибеп тә җитмәгән булсаХәзер генә сыгълып-сыгълып елаган яшь…84(Когда душа измучится в борьбе,Когда я ненавистен сам себе,Когда я места в мире не найдуИ, утомясь, проклятье шлю судьбе;Когда за горем – горе у дверейИ ясный день ненастной тьмы темней;Когда в печали белый свет не мил,Когда не станет сил в душе моей…85)Перевод М. ПетровыхНа этом жизненном фоне воздействие слова сравнивается с приобщением к иному, космическому измерению мира, в котором есть «путеводная звезда», исторгающая поэта из круга жизненной суеты:
Рәхәтләнеп китә шунда җаным, тәнем,Шуннан гына дәртләремә дәрман табам;Укып барган һәрбер юлым, һәрбер сүземБула минем юл күрсәткүче йолдызым;Сөйми башлыйм бу дөньяның ваклыкларын,Ачыладыр, нурланадыр күңлем, күзем;Җиңелләнәм, мәгъсумләнәм мин шул чакта,Рәхмәт әйтәм укыганым шул китапка;Ышанычым арта минем үз-үземә,Өмид берлән карый башлыйм булачакка86.(Я исцелён, я счастлив, я живу.Я пью тебя, отрада из отрад.И слово, мной прочтённое тогда,Встаёт как путеводная звезда,Бесстрашно сердце, радостна душа,И суета вседневная чужда.И, вновь рождённый чистою мечтой,«Спасибо» говорю я книге той.И, распрямлённый верою в себя,Я вдаль гляжу с надеждою святой87.Таким образом, слово, открывая в жизни прекрасное, становится той силой, которая противостоит несовершенству и дисгармонии бытия.
В середине 1820-х гг., как установлено в литературоведении, в поэзии А. С. Пушкина формируется художественный концепт поэта-пророка, получивший последовательное воплощение в тройственном образе: пророк Корана, пророк Библии (Исаия) и Дельфийский жрец88. Образ пророка и пророческое вдохновение получают в творчестве русского поэта двойственную проекцию – сакральную и демоническую. Б. М. Гаспаров приходит к выводу, что «в поэзии Пушкина конца 1810-х – первой половины 1820-х гг. мощное развитие получил образ героя-демиурга, раздираемого противоречиями, соединяющего в себе черты мученической святости и демонизма»89. Однако романтические аспекты мессианистических образов и мотивов совмещаются с «классицистическими» парадигмами, сопрягающими исторические и литературные события с космическим и метафизическим планами божественного миропорядка, а также взаимодействуют с традициями вольнодумного острословия эпохи рококо и русского апокалиптического мышления. Синтез разных по своему происхождению, идеологической направленности, жанровым и стилевым модусам художественных систем определяет, как показывает Б. М. Гаспаров, новую гибкость стилей и жанров, новую смысловую глубину поэтического слова и образа в творчестве Пушкина90.
В лирике Г. Тукая получает развитие тема большого общественно-политического значения художественной литературы, призванной служить делу возрождения татарского народа.
Ушбу милләт ертыгының җөен җөйлим, —Җебем – кара, инәм каләм булсын имди91.(Прорехи нации родной я все зашью.Чернила – нить моя, перо – игла теперь92.)«Дустларга бер сүз» («Слово друзьям»), 1905. Перевод С. ОлендераОтвечая на угрозы сильных мира сего, поэт утверждает основные принципы своей деятельности:
Язам, юк, туктамыйм мин һич, алардан бер дә кот чыкмай;Нидәндер җаннарым бу куркулардан бер дә сызланмай93.(Нет, писать не перестану, их нисколько не боюсь,Не пугают их угрозы, не страшит их злобный лай94.)«Сорыкортларга» («Трутням», 1906). Перевод С. БотвинникаПродолжая пушкинские традиции в трактовке высокого призвания поэта, Г. Тукай освещает эту тему применительно к конкретным обстоятельствам современной ему татарской литературной жизни, причём не без горечи и скрытой иронии: «Дөньяда торыйммы?» дип киңәшләшкән дустыма» («Приятелю, который просит совета – стоит ли жить на свете», 1907), «Бер татар шагыйренең сүзләре» («Размышления одного татарского поэта», 1907) и др.
В стихотворении «Приятелю, который просит совета – стоит ли жить на свете» поэт противопоставляет высокие социально-нравственные идеалы: честь, справедливость, истину – низкой действительности:
Читен тормыш! – Капиталга чукынмасаң,Хәзрәтендә тезләр чүгеп укынмасаң;Тор, рәхәтлән, кәп-кәкрене туры дисәң,Истибдадның намусына тукынмасаң!Зинһар, иптәш, хаклык сөйгән булып йөрмә,Ялган сөйлә, күрмә зиндан, күрмә төрмә;Тип! Дөньяда ач-ялангачларны белмә,Иске дөнья тузанын ит күзгә сөрмә!Лязем түгел инсаф, вөҗдан – бер данә дә,Һич кирәкми гайрәт итмәк, мәрданә дә;Килешмидер Коръән уку, тәсбих әйтүФәхеш-вәхшәт берлән тулган бер ханәдәТор дөньяда: иманың сат, вөҗданың сат, —Шулай торсаң, гомрең үтәр бигрәк ансат;Алдаучылар, кяферләргә дөнья җәннәт, —Гомрең үтсен рәхәт-рәхәт, ансат-ансат95.(Жить тяжко, если ты не молишься мошне,Поклоны ей не бьёшь, не предан ей вполне.Блаженствуй, если ты – реакции слуга,«Прямое» говоришь о явной кривизне.Забудь об истине. Любить её – к чему?Лги, чтобы не попасть за истину в тюрьму.Кути! Голодных – прочь! Раздетых – прочь!Прах мира для очей ты преврати в сурьму.Что справедливость, честь? Кто здесь им будет рад?На нужды общие зачем бросать свой взгляд?Пристойно ли читать молитвы и КоранВ жилищах, где царят бесчинства и разврат?Живи! И совесть ты и веру продавай!И, поступая так, все блага дней познай!Пусть бытие твоё в усладах протечёт:Плуту и лживому на этом свете – рай!96)Перевод К. ЛипскероваПоэт и его окружение изображаются как порождение противоположных сфер общественной жизни – высокой и низкой. На вопрос: стоит ли человеку жить на свете? – поэт отвечает: жить стоит для того, чтобы выполнить своё предназначение – «вместе с истиной быть до конца миров». Эта творческая установка является способом противостояния окружающей действительности, которая трагически отпала от идеала. На истину возлагаются особые надежды. Она понимается как некая абсолютная, готовая и привилегированная точка отсчёта, приобщение к которой может изменить мир к лучшему.