Мое безумие
– Нет. Просто я знаю, что мне здесь больше не место.
Доктор Кэллоуэй пристально на меня смотрит. Я не вижу в ее глазах ни отказа, ни согласия.
– Чтобы уйти отсюда, тебе нужно пройти обследование у меня и у врачебной комиссии, прежде чем мы подпишем документы о выписке. Мы должны убедиться, что тебе значительно лучше по сравнению с тем, какой ты поступила сюда.
Я так и знала. И хотя я была морально готова к тому, какой серьезной будет эта битва, я все равно обескуражена.
Я не говорю ни слова.
Нас окружает молчание. Кстати, это худший вид молчания. Тот, что пожирает меня. Доктор Кэллоуэй выжидающе смотрит на меня, ожидая, что я скажу.
– Если ты уйдешь, я должна быть уверена в том, что с тобой все будет в порядке. Я не возражаю, что тебе, возможно, здесь больше не место, но…
Боже. Ненавижу это мерзкое «но». Может ли хоть одно предложение иметь положительный конец, если начинается с «но»? Вряд ли.
– Но прежде чем ты сможешь достичь этой цели, тебе предстоит потрудиться. Если ты позволишь мне помочь тебе в этом, то я готова.
– Вы хотите, чтобы я открылась и рассказала, как я себя чувствую? – скептически спрашиваю я. Уже от того, что я произношу это вслух, у меня во рту остается горький осадок.
– Нет, не это.
– Тогда что?
– Ничего страшного, Виктория. Я знаю, ты по натуре скрытная. – Она смотрит на Эвелин, и ее улыбка слегка тускнеет. – Ты любишь свою дочь и хочешь защитить ее, но мне нужно, чтобы ты открылась. Мне нужно твое доверие.
Она резко встает. В окно светит солнце, и тень моей собеседницы кажется больше моей. Я машинально вздрагиваю. Доктор Кэллоуэй этого не замечает. Она подходит к шкафу и вытаскивает папку. Сбоку на ней написано мое имя. В ней так много бумаг, что она того гляди вот-вот развалится.
– Это история моей болезни?
Она кивает и открывает папку. Некоторые бумаги скреплены вместе. По краям приклеены красные полоски. К задней обложке прикреплен карман с толстой стопкой фотографий. Она достает несколько штук и держит в руках.
– Я хочу показать тебе несколько фотоснимков.
Я пытаюсь взглянуть на них, но доктор Кэллоуэй прячет их, как будто мы играем в покер.
– Чьи это фотографии?
– Твои. Я начну медленно показывать тебе каждый снимок. Как только ты их рассмотришь, я быстро покажу другие. Если какие-то из них покажутся тебе знакомыми, скажи мне остановиться, и я остановлюсь.
– Откуда они у вас? Кто вам их дал?
Доктор Кэллоуэй опускает снимки.
– Твоя мать. Когда тебя поместили в Фэйрфакс, она дала их твоему врачу в надежде, что ты вспомнишь… что-нибудь.
– Тогда почему я их вижу только сейчас?
– Потому что каждый раз, когда тебе показывали эти фотографии, ты отказывалась на них смотреть.
Я отказывалась? Не могу вспомнить это, но у меня нет причин не верить доктору.
– Ты готова взглянуть на эти фотографии? – мягко спрашивает она.
Когда кто-то хочет повторить свой путь, с чего ему начать?
С начала.
Проблема в том, что я не знаю, где это начало.
Но вот он, мой шанс вторично прожить жизнь через призму снимков.
Я была бы дурой, если бы отказалась, но еще большей дурой, если бы не начала нервничать. Это квантовый скачок из моей повседневной рутины, и я понятия не имею, чем все это закончится.
Я медленно киваю.
– Отлично, – говорит она. – Пора распутать твое прошлое.
Первое фото: мы с Уэсом в день нашей свадьбы. Держась за руки, идем по церковному проходу. Уэс улыбается мне, а я сияю от счастья. Посмотреть на нас – мы идеальная, счастливая пары. По уши влюбленные друг в друга.
Второе: мы с мамой. Сидим на заднем дворе ее дома. Это тот самый дом, в котором я выросла. Мать держит в одной руке тонкую сигарету, в другой – фотографию. Передо мной стопки фотоснимков, а на столе во внутреннем дворике стоят напитки. Мы обе улыбаемся в объектив.
Третье: я в больнице. На мне больничная пижама. Рядом со мной стоит неизвестная блондинка. Я прислонилась к стойке и выгляжу измученной, но очень счастливой.
Как она и обещала, процесс ускоряется. Один за другим возникают новые снимки, все быстрей, быстрей и быстрей. Вскоре цвета начинают сливаться, и я не знаю, где заканчивается одна картинка и начинается следующая.
У меня кружится голова. Я чувствую себя как на американских горках за несколько секунд до крутого поворота. К горлу подступает тошнота. Я опасаюсь, что меня вот-вот вырвет.
– Хватит, – говорю я. Но картинки сменяются еще быстрее. – Я сказала, хватит.
Доктор Кэллоуэй останавливается на фото, на котором изображены мы с Уэсом, но мой разум этого не видит. Он цепляется за все эти воспоминания, цепляется, как голодное животное за еду. Мое сердце бьется со скоростью миля в минуту. Я не в состоянии сделать глубокий вдох. Стены медленно надвигаются на меня, и я чувствую себя в ловушке.
Память затягивает меня, как в воронку, и я с каждой секундой становлюсь все меньше и меньше, в то время как фото увеличивается в размерах и постепенно окружает меня. Кабинет доктора Кэллоуэй тускнеет. Она все еще говорит, но ее слова уже невозможно разобрать.
В моих ушах стоит звон. По краям моего поля зрения возникает яркий, ослепительный свет и вскоре я вижу только его. Я чувствую, что отрываюсь от настоящего и растворяюсь в прошлом. Мой спортивный костюм растворяется, ему на смену приходит летнее хлопчатобумажное платье. Мои волосы блестят, моя кожа начинает сиять. Легкий ветерок щекочет мне кожу. И на моих глазах Эвелин начинает исчезать. Я кричу ей вслед, но, увы, слишком поздно… Меня уже нет.
4
Май 2012 года
В тот день, когда я встретила Уэсли Донована, я понятия не имела, как сложится моя жизнь. Я познакомилась с ним год назад. Мы столкнулись с ним на улице. Буквально столкнулись. Я торопилась, неся букет цветов, который купила у флориста. Я спешила к своей машине и на ходу взглянула на часы. Я хотела вернуться к себе и еще немного прибраться до ужина с мамой. Цветы я хотела поставить в вазу и украсить ими стол, чтобы мать грузила меня хотя бы одной вещью меньше. Знаю, мне следовало позаботиться об этом раньше. Пять часов – худшее время, если вам надо что-то сделать, но у меня в больнице была поздняя смена, и я вернулась домой около шести утра. Я сказала себе, что посплю несколько часов, но в итоге проспала до трех часов дня.
Водители ждали в дорожной пробке. Гудели клаксоны. Радиоприемники орали на всю мощь. Казалось, будто земля дрожит подо мной. Все это жутко раздражало и отвлекало.
А потом я налетела прямо на него. Он тоже торопился, на ходу разговаривая по мобильному. Телефон выскользнул из его руки, упал на тротуар и, пролетев по бетону, остановился рядом с отверстием ливневой канализации. Мои цветы разлетелись в разные стороны.
– Извините, – посетовал он и опустился на колени, чтобы помочь мне собрать все двадцать роз на длинных стеблях.
Одна за другой те вернулись в бумажный пакет. Передо мной был красавец-мужчина, и он бережно собирал мои цветы. Я тотчас оцепенела и уставилась на него. Его белокурые волосы были коротко стрижены на висках и длиннее на макушке. Все пряди лежали волосок к волоску. Светло-каштановые ресницы касались щек, затеняя карие глаза. Он был гладко выбрит, и его скулы четко выделялись на фоне лица. Он взглянул на меня из-под ресниц, и мой мир изменился.
В один миг.
Он смотрел на меня так, словно хотел овладеть каждой частью меня. Безумием было то, что я была не против. Смутившись, я подняла его телефон и передала ему в тот момент, когда он вернул мне цветы.
– Ваш телефон цел?
Он сунул его обратно в карман, пожал плечами и лениво улыбнулся.
– Не имеет значения. Я могу купить себе новый.
Дрожащим голосом я поблагодарила его, а он, прежде чем зашагать прочь, нежно взял меня за руку. В его крупной ладони та казалась такой маленькой, такой хрупкой.
– Уэс Донован, – представился он.
– Виктория Олдридж.
Его пальцы соскользнули с моего запястья, на миг задержались на моей коже, и он пожал мне руку. Одно простое рукопожатие, и мое сердце чуть не выскочило из груди. Я поняла, что хочу увидеть Уэса снова.
Но тут он сказал мне:
– У вас кровь.
Я моргнула, прогоняя туман, которым он меня окружил.
– Что?
Он поднял мой указательный палец, и я увидела, как по его кончику медленно стекает ярко-алая кровь.
– Должно быть, вы укололись о шип розы, – сказал он.
– Думаю, да, – ответила я, чувствуя, как у меня перехватывает дыхание.
Не спрашивая, Уэс нежно взял мою руку и обвязал ее платком с монограммой. Затем, неся мои цветы, проводил до машины. Я уже почти села за руль, когда он прислонился к машине плечом и, нагнув голову ниже, сказал, что хотел бы увидеть меня снова.
Я сказала «да». Конечно, ответила я. Мне казалось, что только полная дура ответит отказом такому мужчине, как Уэс Донован.
Таков был пролог наших отношений.
Уэс был на десять лет старше меня, мне же было двадцать три. Тогда разница в возрасте меня нисколько не беспокоила. Более того, это было еще одно очко в пользу Уэса. Я даже не заметила, как его непоколебимая самоуверенность поглотила меня. В моих глазах Уэс был олицетворением зрелости. Мудрости. Он знал, чего хочет и когда.
У нас было так много общего: книги, даже наше детство. Мы идеально подходили друг другу.
Он был… само совершенство.
Я же хотела быть той, что ухватила себе недосягаемого Уэса. Когда я говорила, он внимательно слушал, впитывая каждое мое слово. Время от времени он выдавал информацию о себе, и когда он это делал, я неизменно чувствовала себя избранной.
Уэс вырос в Маклине, штат Вирджиния. Он сказал мне, что был единственным ребенком в семье. Его родители посвящали ему все свое время. Он усердно учился, закончил Пенсильванский университет. Затем вернулся в Фоллс-Черч, где стал работать в юридической фирме «Хатчинс и Келли». Его целью было стать партнером фирмы.
Через подруг я узнала, что до меня у него было много женщин. Разве меня это беспокоило? Нет. Скорее, я еще больше возгордилась, что он выбрал именно меня. Меня.
Через полгода мы обручились. Мне нравилось быть его невестой. Это было блаженство. Я отказывалась верить, что проведу остаток жизни рядом с ним. Я все время ждала подвоха, что кто-нибудь скажет мне, что все это всего лишь сон.
Мы наметили дату на 18 мая.
Я хвасталась своим обручальным кольцом, с гордостью демонстрируя его всем и каждому. Я ощущала себя победительницей. Возможно, даже слишком высоко задирала нос – я сделала то, чего не смогла до этого ни одна женщина. У меня был Уэс. Но что еще лучше, у меня была его любовь.
Я всегда хотела свадьбу на открытом воздухе, на заднем дворе дома моей матери, вечером, на закате. С белыми стульями и фестонами прозрачного тюля между рядами. В конце прохода будет арка из цветов. Ветви огромных дубов, что росли вокруг нашего участка, будут украшать фонарики.
И я все это получила.
В присутствии сотни наших самых близких друзей и родственников за двумя большими дубами мы сказали друг другу «да». Взявшись за руки, мы прошли по проходу. Казалось, улыбка на моем лице будет сиять вечно. Не знаю, была ли я когда-либо счастливее в моей жизни.
Я замужем.
Мы муж и жена. Мне с трудом в это верилось.
Мои родственники улыбались нам. В толпе гостей были также мои друзья: с одними я вместе росла, с другими познакомилась в колледже. Были там и подруги моей матери по ее клубу. Пришло довольно много друзей Уэса, а вот его родственников можно было пересчитать по пальцам.
Я кивала и улыбалась всем. Мое сердце стучало как бешеное. От счастья я была вся на чистом адреналине.
Идя по проходу, я отсчитывала шаги.
Двадцать четыре шага.
В конце прохода Уэс поднял вверх наши руки с переплетенными пальцами. Фотограф едва успевал щелкать фотоаппаратом, делая снимок за снимком.
Уэс посмотрел на меня. В солнечном свете его белокурые волосы отливали золотом. На лоб упала непослушная прядь. Карие глаза искрились весельем.
Мы оба светились счастьем и даже не пытались это скрывать.
Чего фотограф не уловил, так это того момента, когда мы, пройдя по дорожке, свернули в сторону внутреннего дворика. Кусты роз и прочая зелень на миг скрыли нас от глаз окружающих.
В душе я была этому рада. Единственный миг, когда мы оказались наедине. Я уже коснулась первой ступеньки, когда Уэс схватил меня за руку и, удерживая на месте, прошептал мне на ухо:
– Я буду любить тебя до самой смерти.
5
Июнь 2012 года
– Как поживает счастливая пара?
Я сделала большой глоток лимонада и застенчиво улыбнулась.
– Прекрасно.
– О, Виктория, не красней, – сказала мама, просматривая фотографии. – Теперь вы муж и жена.
Муж и жена. Супруги.
Всего несколько дней назад мы с Уэсом вернулись из медового месяца, проведя две чудесные недели в Париже. Это было блаженство! Мы проводили каждое мгновение вместе, не думая об окружающем мире. Все заботы мы оставили, как только вошли в самолет. И хотя теперь мы снова были дома, вернулись к работе и вновь вошли в повседневную колею, нас все еще окружал заряд электричества. На дежурстве я постоянно смотрела на часы, отсчитывая часы и минуты до того мгновения, когда снова увижу его.
– Взгляни. – Мать подтолкнула ко мне фотоснимок. – Мне нравится, как ты здесь получилась.
Я взяла фото и посмотрела на себя. Я буквально лучилась счастьем.
– Мне тоже.
– А можно его сделать в формате восемнадцать на двадцать четыре?
– Мам, есть целая стопка фотографий, которые ты еще не просмотрела.
– Не имеет значения. Это мое любимое фото. Я уже это вижу.
Моя мать была на седьмом небе от счастья. Она была типичной женой, которая, увы, родилась на свет не в свою эпоху. Когда женщины сжигали бюстгальтеры и боролись за равные права с мужчинами, она мечтала о том, какая у нее будет семья. И она ее получила: мужа, сына и дочь. Идеальную семью. Ей нравилась замкнутая жизнь домохозяйки, и она ожидала, что я захочу того же самого. Она воспринимала мои годы в колледже как некий бунт, кошмарное черное пятно на моей биографии. Она не понимала, почему я не хочу довольствоваться супружеской жизнью. Я же отказывалась понять, почему до нее не доходит, что я уже довольна тем, что у меня есть.
Впрочем, мое замужество нанесло на это позорное пятно слой чистой, белой краски.
Я продолжала просматривать фотографии, улыбаясь каждой из них. Моя мать была более придирчивой. Надев очки, она внимательно рассматривала каждый снимок, время от времени бормоча себе под нос:
– Кто этот человек? Зачем мне здесь фото незнакомца?
– О! Какая прелесть! – Она показала мне фото. Я наклонилась вперед, чтобы получше рассмотреть. Это был черно-белый крупный план меня и Уэса. Он целовал меня в щеку. Я же закрыла глаза и чуть повернула голову влево. – Это я тоже возьму себе!
Я показала предыдущее фото.
– Ты только что сказала, что тебе не нужно смотреть все остальное, потому что эта твоя любимая фотография.
Мать пожала плечами.
– Я передумала.
Она продолжала перебирать фотографии, я же никак не могла сосредоточиться. Я бросила взгляд на безупречный задний двор моей матери. Вдали садовник подстригал кусты. Спринклеры продолжили увлажнять траву. Перед тем как упасть на землю, крошечные бусинки воды зависали в воздухе. Сразу за верандой находился бассейн, его лазурно-голубая вода сверкала на солнце.
Я могла посчитать по пальцам, сколько раз мы пользовались бассейном и задним двором. Моя мать коллекционер, обожает собирать вокруг себя красивых людей и вещи, но никогда ими не пользуется. Она родилась в обеспеченной семье и за всю свою жизнь не работала ни дня. Зато она жизнерадостный и общительный человек. Она скользит от одного события к другому, а когда событий нет, то сама их создает. В детстве я с трепетом наблюдала за ней; она была совсем не такой, как я! Я не любила суету и обитала в собственном воображении.
Но, несмотря на всю свою общительность, она никогда не была близка к своим детям. Она наблюдала за нами со стороны: всегда рядом, но неизменно на некотором отдалении. Думаю, так и должно было быть.
Но она всегда была начеку, зорко оберегала меня и моего старшего брата Митчелла. Наш отец умер, когда мне было семь лет.
– Теперь, когда вы притерлись друг к другу, скажи, когда вы собираетесь подарить мне внука?
Я поперхнулась лимонадом.
– Внука? Мы женаты всего месяц!
Мать посмотрела на меня так, как будто хотела сказать: И что?
– Дети – в планах на будущее, – быстро поправилась я. – Далекое будущее, на расстоянии нескольких световых лет.
– Виктория, я лишь хочу сказать, что скоро тебе станут сниться розовые и голубые комбинезончики. Это все, чем будут заняты твои мысли. К тому же дети превращают жизнь в чудо.
– То же самое можно сказать и про алкоголь, но это не значит, что я должна срочно бежать и начать пить, – парировала я и даже улыбнулась собственному остроумию.
Увы, моя мать его не оценила.
– Я говорю совершенно серьезно.
– Знаю… знаю.
Впрочем, шутки в сторону: мне хотелось детей. Двух девочек. Я без труда представляла, как люблю моих малышек, как вытираю им нос, как прекращаю их ссоры, когда они совсем маленькие, как назначаю им комендантский час, когда они становятся подростками. Я уже заранее заготовила все эти воспоминания для моих будущих детей. Но в том-то и дело: эти воспоминания могли подождать. Пока же у меня не было желания стремиться к ним.
Я потянулась через стол и взяла мать за руку.
– Пока об этом речь не идет.
Она покачала головой.
– Что ж, очень жаль.
– Я не говорю, что мы об этом совсем не думаем. Я хочу детей. Просто пока мне хорошо вдвоем с мужем. Да, я эгоистка, и я хочу, чтобы он был только моим. – Я улыбнулась. – Разве я не могу какое-то время побыть эгоисткой?
Мать улыбнулась в ответ.
– Конечно, можешь. – Мы вновь погрузились в молчание и начали перебирать фотографии. И вдруг моя мать сказала: – Просто я забыла, как это бывает в самом начале.
Я подняла голову.
– Что?
Она подалась вперед и затушила в пепельнице окурок.
– Ну, ты знаешь… свежая любовь. Жизнь новобрачных. – Она вздохнула и запрокинула голову, подставляя лицо солнцу. – Дивное время.
– Еще какое! – прошептала я.
Во время нашего медового месяца мы с Уэсом дали друг другу обещание. О том, каким будет наше будущее и как мы всегда будем поступать правильно. Через несколько лет мы построим дом нашей мечты. Если мы вдруг поссоримся, мы загладим ссору и никогда не ляжем спать, злясь друг на друга. У нас были планы, и я была исполнена решимости выполнить их все до единого.
Я оглянулась на мать и поняла, что она все это время что-то говорила.
– …И тогда у тебя будет семья и дом, как этот, в котором ты выросла. – Она указала на уродливое строение в стиле английского загородного особняка. Расти в нем было все равно что жить в лабиринте. Я постоянно находила новые уголки и тупики. Думаю, именно здесь родилось мое живое воображение. Между моим братом и мной была такая большая разница в возрасте, что в те дни, когда мои друзья не могли приходить и играть, я заводила воображаемых друзей. Они никогда не жаловались. И не ссорились. Они были в восторге от всех моих игр и идей.
Эх, если бы воображаемые друзья оставались с вами в зрелом возрасте! Наверняка все было бы гораздо легче.
Я не знала, почему мать продолжает жить в этом жутком доме. Я выпорхнула отсюда после колледжа, а мой брат покинул его стены на три года раньше меня. Думаю, ее держали здесь воспоминания. Знаю, она хотела того же и для меня, мне же не хватило духу сказать ей, что у меня нет никакого желания иметь такой большой дом, где можно легко потеряться.
– О чем вы двое говорите?
Услышав голос Уэса, я обернулась. Он закрыл за собой заднюю дверь и стоял, улыбаясь мне. Черная рубашка заправлена в такие же темные брюки. Рукава закатаны до локтей. На часах на левом запястье играют солнечные блики. Он подошел ко мне сзади и обнял меня за плечи. Мой затылок теперь упирался в твердые мышцы его живота.
– Да так, – весело ответила мать. – Просто о том, как тебе повезло с моей дочерью.
Уэс схватил стул и, сев рядом со мной, одарил меня своей восхитительной улыбкой. Той, что подобно магниту притягивала меня и никогда не отпускала.
– Да, мне повезло, это верно.
6
Декабрь 2012 года
Она была вся в синяках.
Ее губа была разбита.
Флуоресцентные лампы ничего не скрадывали; наоборот, резко выделяли каждую отметину. Она прижимала правую руку к груди, не давая мне или доктору Пеллетье осмотреть ее. Я была почти уверена, что у нее растяжение связок.
Доктор Пеллетье был пожилой и грубоватый человек. Но если не обращать внимания на его резкость, вы поймете, что на самом деле он внимательный и заботливый. В течение последнего года мне частенько доводилось с ним работать в одной смене.
В таких случаях время пролетало незаметно.
Он в шестой раз спросил ее, что с ней случилось. Но каждый раз он задавал этот вопрос по-разному. Ее ответ был всегда один и тот же: упала с лестницы. Поскользнулась на мокром полу, когда кто-то из детей пролил воду. Ничего серьезного, просто несчастный случай.
За свою жизнь я так наслушалась самых разных объяснений синяков и переломов, что могла бы написать об этом книгу. По хмурому взгляду доктора Пеллетье было видно, что он чувствовал то же самое. Его глаза ничего не выдавали, но его плечи заметно поникли.
Велев ей немного отдохнуть, он вышел из кабинета. Я осталась и, дождавшись, когда закроется дверь, ободряюще улыбнулась ей.
Ее звали Алекс.
Она была лишь на несколько лет старше меня. Но жизнь обходилась с ней не слишком ласково. Желтоватая кожа, глаза пустые, волосы неопрятно спадают на плечи. Будь на то моя воля, я бы заперла ее в этой комнате, пока она, наконец, не согласилась бы уйти от него навсегда.
В таких случаях всегда бывал «он».
Мне давно пора привыкнуть к ситуациям, подобным этой, но я так и не привыкла. Видеть таких женщин было столь же больно, как и в первый раз. В основном потому, что я пыталась помочь им, пыталась залечить их раны. Но я знала: они сразу же вернутся в объятия насилия. Это было ужасное чувство.
– Тебе незачем оставаться с ним, – тихо сказала я.
Алекс даже не подняла головы. Как будто привыкла к таким словам.
– Есть приюты, в которые можно пойти. Можно позвонить по горячей линии. Там тебе окажут поддержку.
Она вздохнула.
– Все не так просто. – Ее голос был едва громче шепота. Мне пришлось наклониться, чтобы услышать ее. – У нас трое детей. Я не могу просто взять и уйти.
На маленьком столике высилась стопка брошюр – о том, как бросить курить, как бороться с депрессией, брошюры про беременность и домашнее насилие.
– Еще как можешь, – с жаром сказала я.
Женщина фыркнула и соскользнула со смотрового стола. Она положила брошюру в сумочку, но я знала: она ее даже не пролистает. Скорее всего, она окажется в контейнере для мусора возле входа.
Она еще вернется сюда.
А может, и не вернется.
Но если вернется, ее история будет еще короче. Ее настороженность лишь усилится, а глаза станут мертвее, чем раньше.
К сожалению, это не последняя женщина, которую я увижу в таком состоянии. Такие встречи никогда не бывают простыми. Я хотела помешать им уйти. Пыталась убедить их, что действительно можно изменить свою жизнь, главное, решиться.
Но я не смогла.
В конце концов, я вышла из комнаты. Эпизод с избитой женщиной был темной стороной моей работы. Я пыталась думать о светлой стороне: о помощи людям. О возможности утешать их. Это помогало мне ощутить себя полезной, как будто я делала то единственное, что должна была делать в этом мире.
Я шла по коридору, мимо пациентов и медсестер. У стойки одна из моих подруг, Тейлор, как раз расписывалась в журнале смен.
– Я надеялась увидеть тебя, – бросила она через плечо.
– Да? – спросила я, заходя на сестринский пункт.
Она кивнула и оперлась локтями о стойку.
– Хотела узнать, свободна ли ты в субботу. Может, пообедаем вместе?
– Ты хочешь сказать мне, что у нас выходной в один день?
– Именно. Чудеса случаются!
Я улыбнулась.
– Звучит заманчиво. Во сколько? – Мы с Тейлор познакомились в колледже. Несобранная и легкомысленная. Если ей что-то дать, она непременно это потеряет. Зато она была самой доброй и заботливой, из тех друзей, которые всегда во всем будут с тобой рядом.
– Пока не знаю. Позвоню тебе позднее.
Она подтолкнула меня локтем в бок и кивнула в сторону коридора.
К нам шагал Уэс. Он подмигнул мне, как будто точно знал, какие мысли крутились у меня в голове.