Мое безумие
Моя подруга вздохнула.
– Он слишком хорош, чтобы быть правдой.
Я была вынуждена согласиться. Шесть месяцев замужества, и пока все как нельзя лучше.
– У него случайно нет брата?
– Если бы был, я бы уже давно вас познакомила.
– Не сомневаюсь.
Наш разговор прекратился, так как рядом со мной вырос Уэс. Я подошла, чтобы обнять его, и он покачал передо мной пакетом с едой навынос.
– Проголодалась?
– Ага. Как волк.
Удивительно, но у Уэса был выходной. Он всегда был одержим работой, но стремление стать партнером лишь добавило к его одержимости совершенно новое качество. Он хватался за каждое дело, которое шло к нему в руки, и с головой уходил в него. Сколько раз мы видели друг друга на ходу, когда он только шел на работу, а я возвращалась с дежурства домой. И хотя в этом не было ничего хорошего, это заставляло нас еще больше ценить моменты, когда мы бывали вместе.
Он нежно погладил мое плечо.
– Когда у тебя перерыв?
– Сейчас.
Постоянные переходы из палаты в палату не оставляли времени скучать или голодать. Только когда у меня заурчало в животе, я поняла, что нахожусь на ногах уже много часов.
– Хочешь пообедать со мной?
– Как ты думаешь, почему я пришел сюда? – поддразнил он.
Тейлор оттолкнулась от стойки.
– Ну ладно, – вздохнула она. – Я вижу, что я здесь лишняя. До встречи, Уэс.
Пока мы шли к небольшой комнате отдыха в конце коридора, я выхватила у него пакет с едой.
– Здоровый образ жизни. Мне нравится, – саркастически заметила я.
– Для тебя только самое лучшее, – улыбнулся Уэс.
Хаос, царивший вокруг сестринского поста, был далек от этого места. Здесь всегда было тихо, врачи и медсестры пытались хотя бы несколько минут провести в тишине и покое.
Сейчас в комнате отдыха была только одна медсестра. Она сидела на другом конце стола, не отрывая глаз от лежавшего перед ней журнала. По телевизору, подвешенному почти к самому потолку, шла какая-то «мыльная опера», но звук был поставлен на минимум. На другой стене висела большая пробковая доска с пришпиленным к ней календарем. Прямо перед ней стояла полка со старыми журналами. Слева была мини-кухня, где мы обычно разогревали еду. Возле стены позади меня стояли торговые автоматы.
В этой комнате не было ничего особенного, но, как правило, проходя в ее двери, мы бывали такими усталыми и голодными, что нам было все равно. Мы просто хотели немного посидеть, дать отдохнуть отекшим ногам.
Уэс открыл пакет и начал вытаскивать из него еду.
– Когда ты заканчиваешь работу?
Роясь в сумочке в поисках мелочи, я взглянула на часы.
– Примерно через пять часов. Я сказала тебе сегодня утром, что у меня двенадцатичасовая смена.
– Я помню. Я надеялся, вдруг что-то изменится.
– Нет. – Я подошла к автомату с газировкой. – У нас сегодня нехватка персонала.
От запаха жареного картофеля у меня заурчало в животе. Взяв две бутылочки воды, я вернулась к столу и бросила одну Уэсу. Тот поймал ее одной рукой и сел. На несколько минут воцарилась тишина, мы оба набросились на еду.
Другая медсестра, наконец, встала и, выбросив за собой мусор, ушла. Дверь за ней захлопнулась. Не теряя зря времени, я наклонилась и страстно поцеловала Уэса в губы. Он был явно застигнут врасплох, его губы даже не шевельнулись. Потребовалось несколько секунд, чтобы он, наконец, отреагировал так, как я хотела.
Когда я отстранилась, Уэс остался сидеть с ошарашенным видом.
– Для чего это было?
Я пожала плечами и сделала глоток воды.
– Я не знаю, сколько времени мы будем тут одни, и я решила рискнуть, пока оно у меня есть.
Уэс откинулся на спинку стула и сложил на груди руки. В эти мгновения, сидя с таким серьезным лицом, он выглядел едва ли не трогательно. Честное слово, в какой-то момент я была готова бросить работу и пойти с ним домой.
– И когда же закончатся эти сумасшедшие смены?
– Тогда, когда закончится твоя работа, – поддразнила я.
Он улыбнулся и протянул руку, его пальцы переплелись с моими.
– Я серьезно.
В ответ я мягко сжала его пальцы.
– Я знаю. Но это обычная история. Несколько недель сумасшедших смен. Небольшое затишье, а затем снова череда безумных дежурств.
– Только не переутомляйся.
Мне нравилась его забота.
– Не буду. Обещаю.
– Потому что как только ты почувствуешь, что устала, ты можешь перестать работать, верно?
Я встала и выбросила мусор.
– Зачем мне это делать? – спросила я через плечо. – Я люблю свою работу.
– А я люблю тебя. И хочу, чтобы ты была только моей. В этом мире нет ничего, что я не могу тебе дать.
Я шагнула к нему. Его руки тотчас обвились вокруг моей талии, прижимая меня к его телу. Он сжал мое бедро. Я поцеловала его в макушку.
– Я люблю тебя, Виктория.
Его взгляд говорил: это – правда. Пусть на мне больничная пижама, рядом с ним я чувствовала себя красавицей.
* * *Какое блаженство вернуться домой после двенадцати часов на ногах!
Я с волнением скинула туфли и босиком прошла мимо них, даже не удосужившись поставить их в один ряд с остальной обувью. На кухне было темно, но в коридор проникал свет из гостиной. Было необычно тихо. Странно. Обычно телевизор был включен, просто ради фонового шума.
– Уэс? – позвала я.
Ответом мне была тишина.
Шагая по коридору, я практически не чувствовала ног. Мне хотелось одного: поскорее скользнуть под одеяло и уснуть.
Войдя в спальню, я моментально рухнула на кровать и прижалась щекой к цветастому одеялу. С тех пор, как мы с Уэсом стали жить вместе, нам пришлось искать компромисс по поводу того, какие вещи оставить, что отправить на хранение, а что – выбросить. Его таунхаус был типичной холостяцкой берлогой – начиная с черной кожаной мебели и кончая картинами на стене. Мне нравились яркие цветовые пятна, обилие цветов. Впервые увидев бледно-желтое одеяло в цветочек, Уэс посмотрел на него с ужасом. В конце концов, он уступил, и холостяцкой квартиры больше не стало. Мы сошлись на чем-то среднем, устраивающем обоих, чтобы создать уютное пространство, которое было нашим общим.
Дверь ванной открылась, и из нее, с обернутым вокруг талии полотенцем, вышел Уэс. Мою усталость волшебным образом как рукой сняло. По его бокам стекали ручейки воды. Влажные волосы падали на лоб, с них скатывались капли и струились по лицу, как слезы.
Он вытер волосы и, наклонившись ко мне, сказал:
– Привет. Наконец-то ты дома.
– Наконец-то! Я подумала, что тебе, наверно, не стоило приходить ко мне, чтобы пообедать вместе.
Он вопросительно приподнял бровь.
– Это почему?
– Потому что я считала часы до окончания смены. Чаще, чем обычно.
Я поедала его глазами. Его тело было поджарым, на животе кубики пресса, грудь широкая. Мускулы на спине туго натянуты под кожей. Он вытащил пару трусов-боксеров и повернулся ко мне. Без тени смущения я продолжала смотреть на него.
– Ты устала? – спросил он.
– Да.
– Тогда перестань так на меня смотреть, иначе мне хочется одного – трахнуть тебя.
Уэс завладел моим вниманием, как только вышел из ванной, но теперь я была сражена наповал. Я медленно села, протянула руку и, зацепив пальцем край полотенца, притянула его ближе и хитро улыбнулась.
– Странно, но я больше не чувствую усталости.
Через пару секунд его теплое тело уже лежало на моем, прижимая меня к кровати. Я с закрытыми глазами улыбнулась потолку и обняла его за шею. Я отчаянно хотела, чтобы он поцеловал меня, но у него были другие идеи. Он поцеловал меня в шею. Затем за ухом. Затем в щеки.
К тому моменту, когда его губы накрыли мои, мои ногти впились ему в кожу, оставляя отметины в форме полумесяца. Дыхание сделалось частым и судорожным.
Выждав еще секунду, он, наконец, поцеловал меня в губы. В отличие от предыдущих поцелуев, в этом не было ни ласки, ни нежности. Он был пылким, как будто Уэс думал, что если поцеловать меня достаточно крепко, то, возможно, тем самым он сумеет укротить наше взаимное всепоглощающее желание. Опершись на локти, я ответила на его поцелуй с неменьшей страстью.
Его руки скользнули мне под рубашку, затем вверх по моему животу и властно сжали мою грудь.
Вот что сводило меня с ума. На публике Уэс держал все свои чувства в узде. Наедине со мной он был совершенно другим: диким, необузданным, почти опасным. Он схватил меня так крепко, что его пальцы буквально впились в мою кожу. Он отдавал команды, и я послушно выполняла их все до одной. Узнавать эту неизвестную его сторону было сродни квесту, от которого захватывало дух.
Наш взаимный голод продолжал усиливаться. Я немного замешкалась, снимая топик. За топиком настала очередь трусов. Я протянула руку, чтобы прикоснуться к нему, и он схватил мои запястья и сжал их так крепко, что я никак не могла вырваться, и поднял их над моей головой.
– Еще рано, – выдохнул он.
Любовная погоня кружила голову, пьянила. Соблазнение было для Уэса игрой, и он отлично в нее играл.
Я улыбнулась, чувствуя, что схожу с ума. Полотенце упало с его талии, и я увидела, насколько тверда его эрекция. Его хватка слегка ослабла. Я высвободила одну руку и обвила его член. Опустив тяжелые веки, Уэс посмотрел на меня. Я сжала пальцы чуть крепче. Его рот приоткрылся, и он резко втянул в себя воздух. Я была не в силах отвести взгляд, даже если бы попыталась.
Уэс всегда стремился быть хозяином всех сторон своей жизни, но в такие моменты хозяйкой была я, и я наслаждалась каждой секундой.
– Я хочу тебя, – простонал он сквозь стиснутые зубы.
Он раздвинул мне ноги и, упершись руками по обе стороны от моей головы, вошел в меня. Я блаженно закрыла глаза и резко втянула в себя воздух.
Боже, как мучительно медленно он входил и выходил из меня! Я уперлась пятками в матрас и выгнулась дугой. А Уэс с собственническим блеском в глазах наблюдал за каждым моим движением.
Внутри меня нарастал экстаз: кровь, словно бешеная, бежала по жилам; кожа стала горячей на ощупь.
Уэс энергично работал бедрами. На его верхней губе и на лбу выступил пот. Его темп ускорился, и на какой-то миг мы ощутили себя единым целым. Наши жизни переплелись, и ничто не могло нас разлучить.
Я закрыла глаза, но за прикрытыми веками видела только Уэса.
7
Ноябрь 2015 года
– Виктория?
Постепенно возвращаюсь в настоящее. Тепло солнечного света на моей коже гаснет. Радость воспоминаний тускнеет и блекнет. На мне снова черные спортивные штаны, серая футболка и халат. Прежний запах исчезает и заменяется запахом лизола.
Это проверка реальности, если такая бывает.
– Виктория? С тобой все в порядке? – Доктор Кэллоуэй с тревогой смотрит на меня.
Я держу свадебное фото.
– Я помню этот день.
– В первый раз?
Я киваю и подробно объясняю, что я увидела. Она все записывает. Ни разу не перебивая меня. Когда я заканчиваю говорить, она кладет ручку и слабо улыбается мне.
Мои руки дрожат, и я с трудом удерживаю Эвелин. Все было так ярко, так реально. Даже не верится, что это было много лет назад, а не сейчас.
– Это замечательно, – говорит доктор Кэллоуэй с широкой улыбкой. – Ты что-то вспомнила.
Я знаю, доктор Кэллоуэй думает о более широкой картине, но мое терпение на исходе. Я готова на все, чтобы выбраться из этого места. Мне нужны мгновенные результаты.
Вытащишь одно воспоминание, вытащишь и все.
– Сколько там фотографий?
Доктор Кэллоуэй перебирает снимки. Явно для показухи. Я знаю: она заранее просмотрела их все до единого.
– Около двадцати.
– Могу я взять те, что вы показали сегодня?
– Конечно. Они ведь твои.
Я кладу фотографии в карман. Я знаю: на фотографии я, но это какой-то сюрреализм – смотреть на запечатленное воспоминание и не помнить момент съемки. Я медленно встаю, не зная, что сказать или сделать. Похоже, Эвелин улавливает мою нервозность. Она смотрит на меня голубыми глазами, выражение ее лица говорит: «Ну как, это тебе вообще помогло?»
Я трусливо отвожу глаза.
– Мы просмотрим все эти снимки? – спрашиваю я доктора Кэллоуэй.
– Если хочешь, то да. Думаю, что они все важны, чтобы помочь тебе вспомнить что-то из твоего прошлого.
Это заставляет меня вновь подумать о том, что я просто обязана к чертям выбраться из этого места. Это солнечная сторона всей этой канители. Я иду к двери. Моя рука зависает над дверной ручкой. Я смотрю на доктора Кэллоуэй, не зная, как выразить свои мысли.
– Что будет, если я вспомню что-то нехорошее?
– Мы разберемся с этим по ходу дела. – Доктор Кэллоуэй улыбается. – Все будет хорошо.
Я киваю и говорю «ладно», но, честно говоря, я настроена скептически. Это три года воспоминаний, спутанных в один клубок. И я должна распутать их все до единого.
Элис ждет за дверью. Не говоря ни слова, я сворачиваю в сторону комнаты отдыха. Она не спрашивает меня, как проходит мой день. Как дела у Эвелин. Или как прошла встреча с врачом. Впрочем, ей всегда все это было до лампочки. Но в данный момент я благодарна ей за это. У меня есть возможность по-настоящему освежить каждое воспоминание. Теперь, когда они вернулись, я ошеломлена тем, что могла все забыть. И если я так легко потеряла приятную часть моих воспоминаний, то что я сделала с плохими?
Я смотрю на свои руки. Теперь я вспоминаю, что когда-то они служили для помощи другим людям: я держала за руки напуганных пациентов, перевязывала раны…
Какая ирония в том, что роли поменялись.
Войдя в комнату отдыха, я сажусь за свой обычный стол, но вместо того, чтобы играть в карты или смотреть телевизор, как все, я разглядываю людей.
Я никогда не задавалась вопросом, как и почему люди попадают в Фэйрфакс.
Новые имена появлялись в списке на дверях ежедневно. Лица приходят и уходят. Я никогда не пыталась познакомиться с ними. Но сейчас это все, о чем я думаю. Вот девушка, раскачивается в углу: неужели она хотела попасть сюда? Или вон та пожилая женщина – кажется, ее зовут Лотти, – которая живет здесь намного дольше меня. Она без остановки поет «Боже, благослови Америку». Что вынудило ее сделать Фэйрфакс своим домом?
Звук телевизора поставлен на минимум. Разговоры медсестер и пациентов почти не слышны. Я всегда думала, что тишина в этой комнате объясняется тем, что мы, пациенты, все вместе затаив дыхание ждем, что будет дальше, но каждый день, когда я здесь без лекарств, я вижу правду.
Здесь нет воздуха.
Мы вдыхаем безумие.
Мы выдыхаем безумие.
А люди вокруг меня? Похоже, им все равно. Никто не ругается с медсестрами и не пытается убежать через окно. Похоже, никто не возражает, что наши движения ограничены, что их отслеживают каждую секунду, чтобы мы никогда не нарушали порядок.
Они сидят и ходят так, будто это нормально.
Не так давно я была такой же, как они. Я закрываю глаза и растираю виски. Всего одно воспоминание, и я уже взволнована. Что будет со мной, когда я верну все свое прошлое? Я уже заранее боюсь.
– Кстати, всегда пожалуйста.
Я так резко отпрянула, что едва не упала со стула. Риган выдвигает стул и садится напротив меня. Сегодня на ней черные спортивные штаны, но она все равно в больничной пижаме. Ее руки сложены на груди и похожи на две тоненькие палки, едва поддерживающие ее. Она выглядит такой хрупкой, как будто в любой момент может сломаться пополам.
– Ты о чем? – спрашиваю я.
Риган закатывает глаза.
– О вчерашнем дне. Я это сделала ради тебя. Это такой прикол, но можешь называть это как хочешь.
– Это было ради меня?
– Более или менее.
Я прищуриваюсь. Проблема Риган в том, что она прикрывает свои слова слоями иронии. Я никогда не могу понять, когда она говорит серьезно. От нее можно ждать чего угодно, что порядком раздражает всех, в том числе и меня. Внезапно она подается вперед, и ножки ее стула громко ударяются об пол. От волнения ее глаза похожи на два темно-зеленых блюдца. Вопреки самой себе, я тоже наклоняюсь вперед.
– Обожаю злить эту чокнутую старую крысу. – Риган поворачивается на стуле и указывает на Элис. Та как раз вышла из комнаты и разговаривает с другой медсестрой.
Риган снова поворачивается ко мне.
– Из-за вчерашнего дня меня заперли в белой комнате.
Я подавляю дрожь. Белая комната – кошмар каждого пациента. Я там не была, но слышала немало жутких историй. Кто знает, вдруг все они были приукрашены для пущего драматизма, но я не жду очереди, чтобы узнать, правда ли это.
– Что ж, – медленно начинаю я. – Спасибо за вчерашний день.
Риган широко улыбается, как будто мы лучшие подруги.
– Не бери в голову.
В этот момент в комнату входит Элис. Риган вскакивает со стула и тычет в нее пальцем.
– О боже! Вот и Аттила-гунн! – театрально кричит она. – Все в укрытие! Спасайся кто может!
Элис сердито смотрит на нее. Хотя ее внимание не направлено на меня, я все равно отвожу глаза.
– Тебе нельзя здесь находиться.
– С какой это стати? – с вызовом спрашивает Риган.
– Из-за того, что ты сделала вчера. Ты потеряла много баллов.
В Фэйрфаксе принята балльная система. Это наша разновидность валюты. Если вы накопите положенные вам десять баллов в день, вы – образцовый пациент. А если потеряете баллы, то потеряете и привилегии. Вы тот, за кем нужен глаз да глаз. Бывали случаи, когда люди срывались из-за потери всего одного балла.
Риган, похоже, наплевать на ее баллы.
– А что я сделала вчера? Что же такого я сделала вчера… хм. – Риган задумчиво постукивает себя указательным пальцем по губам. – Я много чего сделала вчера. Вам придется просветить меня, рассказать, что я такого натворила.
– Вставай.
Не давая ей ответить, Элис рывком поднимает Риган за руку.
– Ну-у-у-у, – ухмыляется Риган. – Если вы и дальше будете так хватать пациентов, то не выиграете конкурс «Лучший сотрудник месяца».
Элис отпускает ее.
– А теперь, прежде чем вернуться в «свою комнату», могу я быстренько курнуть?
– Нет. Ты потеряла право курить.
– Что за фигня?!
– Курение запрещено. Ты знаешь правила, Риган.
Они обе выходят из комнаты, но из коридора все еще доносятся их голоса.
Я нервно смотрю на входную дверь. Это смешно, но я все еще жду, когда в нее войдет Синклер. Я его не помню. По крайней мере, пока. Но я знаю, что он может помочь мне с моим прошлым.
Его глаза преследуют меня.
Прошлой ночью мне снились эти глаза. Они смотрели на меня так же пристально, как и вчера. Но это было не в Фэйрфаксе. Моя память не зафиксировала, где именно. Помню лишь пахнущий цветами воздух и большой стол, разделяющий нас двоих. Его губы шевелились, но я не смогла разобрать ни единого слова. Затем он очень медленно потянулся через стол к моей руке. Все ближе и ближе. Он навис надо мной, а потом я проснулась.
Никогда еще я так отчаянно не хотела вновь погрузиться в сон.
Какая-то часть меня думает, что если он заглянет в гости, то я смогу собрать воедино осколки этого сна. Но время движется вперед.
В этот момент в дверь входит моя мать, как она делает каждую субботу ровно в одиннадцать. Дождь или солнце, она все равно здесь.
Она расскажет мне все последние новости, кроме Фэйрфакса: про друзей, семью, последние события, сплетни. Запретных тем нет. Кроме моего мужа. Стоит мне заговорить про Уэса и его визиты, как она умолкает и пытается сменить тему.
Я вижу, как она записывает свое имя в журнале и направляется к моему столику. Она улыбается мне. Увы, в ней ничего не осталось от той женщины, которая улыбалась мне, когда мы много лет назад рассматривали мои свадебные фотографии. Ее улыбка вымученная, она никогда не достигает ее глаз.
– Рада тебя видеть, дорогая, – говорит мать.
Прежде чем сесть, она подходит ближе и обнимает меня. Меня тотчас обволакивает цветочный аромат ее духов. Затем она отстраняется и придирчиво меня осматривает. В ней ничего не изменилось. Она безупречно выглядит. От черных волос со стрижкой каре, идеально отглаженных черных брюк до темно-синей рубашки и туфель на каблуке.
– Как ты?
– Нормально, – как обычно, отвечаю я.
В глубине души мне не терпится рассказать ей о сегодняшнем дне: о фотографиях, о воспоминаниях. Обо всем. Но если наше прошлое и научило меня чему-то, так это тому, что, по ее мнению, я тоже лгу. Она не верит мне, когда я говорю ей, что Уэс жив.
Она кивает, судорожно сжимая сумочку, как будто другие пациенты выхватят ее у нее из рук.
– Замечательно, – отвечает она.
Она обводит глазами комнату, пару секунд наблюдая, как в углу хрупкая пациентка играет в шашки. Поймав на себе взгляд моей матери, та вскакивает со своего места. Я отмечаю, что подол больничной пижамы доходит ей до колен. Девушка стоит прямо перед моей матерью.
– Бууу! – кричит она.
Моя мать вздрагивает, а медсестра немедленно уводит девушку, велев ей спокойно играть в шашки, иначе с нее снимут баллы. Девушка начинает рыдать. Глубокие, надрывные завывания, от которых болит даже мое сердце. Такие вопли обычно вырываются в коридор, проникают сквозь щели дверей и разносятся по всему зданию. Именно из-за них у психиатрических клиник дурная репутация.
– Я не видела ее там. – Она чистит рукава своей рубашки, как будто пытается стереть с себя сумасшествие.
– Как твои дела? – спрашиваю я.
Мать мгновенно оживляется.
– Превосходно! Вчера был женский обед. Просто прелесть. Тебе бы понравилось.
– Это хорошо, – говорю я, хотя внутри сомневаюсь. Вряд ли бы мне понравилось.
В течение следующих нескольких минут мать грузит меня рассказами обо всем в своей жизни. Если вы думаете, что за неделю мало что изменилось, то вы неправы. Только не у моей матери.
Она вечно перескакивает с одного события на другое.
Я ерзаю на стуле.
– Послушай, я хотела кое о чем с тобой поговорить.
– О чем?
– Просто хотела кое-что узнать о моем прошлом.
– Ну ладно… – медленно соглашается она.
– Какой была моя жизнь до Фэйрфакса?
На ее лице появляется ласковая улыбка. Она протягивает руку через стол и накрывает мои руки своими.
– Она была прекрасной. Абсолютно прекрасной.
Искренность в ее голосе невозможно подделать.
– У меня вчера был посетитель.
Ее плечи напрягаются. Спина становится прямой и жесткой, как шомпол.
– Кто?
– Синклер Монтгомери.
Его имя повисает в воздухе между нами. По ее взгляду видно: она знает, что мне известно про черный список. Но она молчит, не говоря ни слова в свое оправдание.
– У персонала есть список, кто может, а кто не может меня навещать?
– Да, но…
– Кто еще в этом списке? – перебиваю ее я.
Моя мать бледнеет.
– Не поняла?
– Кто еще в этом списке?
– Синклер и Рене.
Я делаю глубокий вдох и пытаюсь сдержать злость.
– А почему ты мне ничего не сказала? Разве ты не должна была сказать мне, что существует такой список?
Она закрывает глаза и трет переносицу.
– Виктория, я просто пыталась тебе помочь.
– Как это могло мне помочь?
В ее глазах мелькает раздражение.
– Ты сказала, что ложишься в Фэйрфакс, чтобы отдохнуть и набраться сил, и я хотела убедиться, что ничто или никто не будет тебе мешать.
– Вообще-то, это решать мне.
– Я знаю, знаю. Извини. Я думала, что поступаю тебе во благо.
Судя по боли в ее глазах, похоже, что она говорит правду. Хочется верить, что она искренна со мной.
– Так. – Она улыбается. – О чем еще мы можем поговорить?
– Мы можем поговорить про Уэса.
– Зачем?
– Потому что я пытаюсь покинуть Фэйрфакс.
Ее лицо озаряет улыбка.
– Прекрасная новость, но при чем тут Уэс?
– При том, что мне никто не верит. Ты постоянно твердишь, что якобы хочешь, чтобы меня отпустили отсюда. И вот он, твой шанс помочь мне это сделать.
Она откидывается на спинку стула, как будто я только что попросила ее пожертвовать мне почку. Я вижу, как мысли стремительно вертятся в ее голове. Она хочет мне помочь. Это хорошо заметно. Но согласится ли она?
Это главный вопрос.
– Виктория, – медленно говорит она. – Не знаю, смогу ли я это сделать.
Я смотрю на Эвелин и нежно глажу ее волосики. Мое сердце трепещет, словно птица в клетке.
– Почему нет?
– Потому что он мертв.
Ну вот, как говорится, опять двадцать пять. С чего я взяла, что на этот раз все будет иначе? Я быстро моргаю, пытаясь сдержать слезы.
Я поднимаю голову и смотрю ей прямо в глаза.
– Неправда, – с жаром шепчу я.
– Правда. Его больше нет. Дорогая… – Мать кусает губы и смотрит на стол. – Я опознала его тело.
Она это говорит не впервые. Я не поверила ей тогда, не верю и сейчас.
– Неправда. Этого не было.
Ее рука тянется через стол к моей руке. Я дергаюсь и отодвигаюсь назад. Она громко вздыхает.