Шумит, не умолкая, память-дождь…
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
Шумит, не умолкая, память-дождь…
«Жаль мне тех, кто умирает дома…»
Жаль мне тех, кто умирает дома,Счастье тем, кто умирает в поле,Припадая к ветру молодомуГоловой, закинутой от боли.Подойдет на стон к нему сестрица,Поднесет родимому напиться.Даст водицы, а ему не пьется,А вода из фляжки мимо льется.Он глядит, не говорит ни слова,В рот ему весенний лезет стебель,А вокруг него ни стен, ни крова,Только облака гуляют в небе.И родные про него не знают,Что он в чистом поле умирает,Что смертельна рана пулевая.…Долго ходит почта полевая.5 февраля 1949
Тревога
Долго пахнут порохом слова.А у сосен тоже есть стволы.Пни стоят, как чистые столы,А на них медовая смола.Бабы бьют вальками над прудом —Спящим снится орудийный гром.Как фугаска, ухает подвал,Эхом откликаясь на обвал.К нам война вторгается в постельЗвуками, очнувшимися вдруг,Ломотой простреленных костей,Немотою обожженных рук.Долго будут в памяти словаЦвета орудийного ствола.Долго будут сосны над травойОкисью синеть пороховой.И уже ничем не излечимПропитавший нервы непокой.«Кто идет?» – спросонья мы кричимИ наганы шарим под щекой.23 октября 1947
Телеграфные столбы
Телеграфные столбы.Телеграфные столбы.В них дана без похвальбыПростота моей судьбы!Им шагать и мне шагатьЧерез поле, через гать.Вверх по склону. И опятьВниз со склона.Но не вспять.По-солдатски ровный шагЧерез поле и овраг,Вверх по склону – и опятьВниз со склона. И опятьВверх по склону – на горбы…Телеграфные столбы.Телеграфные столбы.1956
Начало зимних дней
Прекрасная пора – начало зимних дней,Нет времени яснее и нежней.Черно-зеленый лес с прожилками берез,Еще совсем сырой, мечтающий о снеге.А на поле – снежок и четкий след колес:В ходу еще не сани, а телеги.В овраге двух прудов дымящиеся пятна,Где в белых берегах вода черным-черна.Стою и слушаю: какая тишина,Один лишь ворон каркнет троекратноИ, замахав неряшливым крылом,Взлетит неторопливо над селом…Люблю пейзаж без диких крепостей,Без сумасшедшей крутизны Кавказа,Где ясно все, где есть простор для глаза, —Подобье верных чувств и сдержанных страстей.Между 1949 и 1955
Апрель
Словно красавица, неприбранная, заспанная,Закинув голову, забросив косы за спину,Глядит апрель на птичий перелетГлазами синими, как небо и как лед.Еще земля огромными глоткамиПьет талый снег у мельничных запруд,Как ходоки с большими кадыкамиХолодный квас перед дорогой пьют.И вся земля – ходок перед дорогой —Вдыхает запах далей и полей,Прощаяся с хозяйкой-недотрогой,Следящей за полетом журавлей.Между 1949 и 1955
Первый гром
Стоят дубы с обнаженными сучьями,Как молотобойцы с рукавами засученными,Ударят кувалдой по пням-наковальням,Откликнется роща громом повальным.Как мехи, ветрами задышат тучи,И мехи загудят, запоют, заревут.И каленую молнию бросит подручныйОстывать,Как подкову готовую,В пруд.Между 1949 и 1955
Мост
Стройный мост из железа ажурного,Застекленный осколками неба лазурного.Попробуй вынь егоИз неба синего —Станет голо и пусто.Это и есть искусство.«Город зимний…»
Город зимний,Город дивный,Снег, как с яблонь,Лепестками.Словно крыльевЛебединыхОсторожное дыханье.Дворники,Как пчеловоды,Смотрят снежное роенье.И заснеженной природыПринимают настроенье.7 января 1947
Снежный лифт
Все сегодня легко, свежо…Взять хотя бы вон тот снежок,Тот, что смехом сыпучим жжетТвой полуоткрытый рот,Тот, что падает наискосокНа бульвар, на киоск,На лоток,На дома,На забор из досок.Он белее, чем белый конь,Он свежее, чем молоко,Он навален до самых стрех,Он просеян сквозь сотню сит.Вот уже неподвижно висит,Это город летит вверх.Город – вверх, мимо снежных сетей,Город – вверх, на забаву детей.Мимо снегаЛетят фонари,Окна,Трубы,Часы,Карниз —Прямо в медленную пургу.Эй, держись!Не свалисьВниз!Там все тоже в снегу!В снегу!Если ты сегодня счастлив,Я возьму тебя в снежный лифт.Февраль 1949
«Город зимний…»
Город зимний,Когда все серо и темно,Просветом синевы счастливойСредь туч откроется окно.И мгла расходится кругамиОт восходящих сквозняков,Над низовыми облаками —Паренье верхних облаков.Но вот уже через мгновеньеСомкнулся дождевой навес,И скрылось легкое строеньеТысячеярусных небес.28 апреля – май 1957
Ночлег
Однажды летним вечеркомЯ со знакомым старикомВ избе беседовал за водкой.Его жена с улыбкой кроткойНам щей вчерашних подала,А после кружево плела.Старухи грубая рукаБыла над кружевом легка.Она рукою узловатойПлела узор замысловатый.Старик был стар – или умен,Он поговорки всех временВплетал умело в дым махорки.Или, наоборот, емуВсе время чудились в дымуПословицы и поговорки…Его прекрасное смиреньеПохоже было на презреньеК тому, что мучило меня.Он отвергал легко и грубоФантазии народолюба,Не возмущаясь, не кляня.Старуха кружево плела.И понял я, что мало стою,Поскольку счастье ремеслаНе совместимо с суетою.Потом стелила нам постель.Кричал в тумане коростель.И слышал я на сеновале,Как соловьи забушевали!Забушевали соловьи!Забушевали соловьи!Что за лады, что за рулады!Как будто нет у них беды,Как будто нет у них досады…Забушевали соловьи…Я спал, покуда птицы пели,Воображенье распалив.Потом рассвет струился в щели,А я был молод и счастлив…1957
Гончар
Продавали на базаре яблоки, халву, урюк,Полосаты, как халаты, запотели арбузы.А разгневанное солнце било в медные тазы.И впервые я услышал, что лучи имеют звук.Как развенчанный владыка, гордо щурился верблюдНа сурового узбека из колхоза «Кзыл юлдуз».Тот, не глядя на прохожих, молча вспарывал арбуз.А вокруг горшков и блюд волновался разный люд.Ах, какие это блюда – и блестят, как изразец,И поют, как колокольчик, и звенят, как бубенец.Их безоблачному небу взял Аллах за образец.Это маленькое небо за десятку продают.А какие там узоры по глазури завиты!Красноперые пичуги в синих зарослях поют,И прохладные озера меж цветами налиты.Эти милые озера за десятку продают.Он, как глина, мудр и стар, этот каменный гончар.Он берет ломоть арбуза – красноватый хрусткий снег,Он к прохожим безучастен, этот старый человек:Пусть, мол, сам себя похвалит звонкий глиняный товар.Он недаром желтой глиной перепачкан по утрам,Веселясь своим удачам и грустя от неудач.А болтливость не пристала настоящим мастерам.Суетливость не пристала настоящим мастерам.1949
«Извечно покорны слепому труду…»
Извечно покорны слепому труду,Небесные звезды несутся в кругу.Беззвучно вращаясь на тонких осях,Плывут по вселенной, как рыбий косяк.В раздумье стоит на земле человек,И звезды на щеки ложатся, как снег.И в тесном его человечьем мозгуТакие же звезды мятутся в кругу.В нас мир отражен, как в воде и стекле,То щеки уколет, подобно игле,То шоркнет по коже, как мерзлый рукав,То скользкою рыбкой трепещет в руках.Но разум людской – не вода и стекло,В нем наше дыханье и наше тепло.К нам в ноги летит, как птенец из гнезда,Продрогшая маленькая звезда.Берем ее в руки. Над нею стоим,И греем, и греем дыханьем своим.1946
Крылья холопа
Стоишь, плечами небо тронув,Превыше помыслов людских,Превыше зол, превыше тронов,Превыше башен городских.Раскрыты крылья слюдяные,Стрекозьим трепетом шурша.И ветры дуют ледяные,А люди смотрят, чуть дыша.Ты ощутишь в своем полетеНеодолимый вес земли,Бессмысленную тяжесть плоти,Себя, простертого в пыли.И гогот злобного базара,И горожанок робкий страх…И Божья, и людская кара.О человек! О пыль! О прах!Но будет славить век железныйТвои высокие мечты,Тебя, взлетевшего над безднойС бессильным чувством высоты.14 мая 1947
Стихи о царе Иване
В тумане
Из стихов о царе Иване
Ты мало грозен был, Иван,Тебе бы надо быть лютей,Учил бы разуму людей —Не удержаться головам!А если кровь кругом течет,Да пот, да горькая слеза,Свистит лоза, топор сечет —Так это, царь Иван, не в счет.Вставай, Иван, седлай, скачи,С метлой да с песьей головой,В лесу по-волчьему завой,В степи по-птичьему вскричи.Не видно света в слободе,Не скрипнут двери в темноте,Ни разговора, ни огня…Вставай, Иван, седлай коня!Ты черным вороном летиСо сворою своей вокруг!Ты вора-ворога найди,Найди за тридесять округ.Ты лютым зверем стань для всех —Хватай, как волк, юли, как лис,А дело сделаешь – за грехСвой человечий помолись.Не скрипнут двери в слободе,Темно и тихо, как в воде.И скачет по полю Иван.А вкруг него туман, туман…Июль 1947
Мечта о море
Он видел лес,Где распевают птахиИ где ночами ухают сычи.И этот лес шумел, шумел в ночи.И этот лес лежал до синя моря.Он видел степь,Где ястреб и орелНыряют в травы.Холм за холм и дол за долСвободно уходили на просторе.И эта степь легла до синя моря.А моря он не видел никогда…Ему ночами снилась синяя вода,Над нею пена белая кипела,И словно степь дышал ее простор.И море пело, пело, пело,Как по ночам поет дремучий бор.И птицы снились не степные, не лесные —Невиданные, новые, иные —Не желтоглазый сыч,Не серый беркут,А птицы синеглазые морские,Как гуси белокрылые, белыИ с клювами кривыми, как орлы.Подобно морюПростиралась степь.Подобно морюВолновались чащи.И сны его тревожилиВсе чаще.Какие сны!А им свершенья нет!И государь державы сухопутной,Бывало, просыпался.Рядом с нимДышала женщина, как дышит море.Но пахло духом смоляным, лесным,И филин ухал в непроглядном боре.А по лесным дорогам шли войска,Шли ратники, скакали верховые,Везли в санях припасы огневые.И озирал просторы снеговыеСуровый воевода из возка.О море, море – русская мечта!Когда еще тебе дано свершиться!И государю по ночам не спится,А чуть прикроет грозные зеницы,Все чудятся ему морские птицы,И синева, и даль, и высота!Февраль 1957
Иван и холоп
Ходит Иван по ночному покою,Бороду гладит узкой рукою.То ль ему совесть спать не дает,То ль его черная дума томит.Слышно – в посаде кочет поет,Ветер, как в бубен, в стекла гремит.Дерзкие очи в Ивана вперя,Ванька-холоп глядит на царя.– Помни, холоп непокорный и вор,Что с государем ведешь разговор!Думаешь, сладко ходить мне в царях,Если повсюду враги да беда:Турок и швед сторожат на морях,С суши – ногаи, да лях, да орда.Мыслят сгубить православных христьян,Русскую землю загнали бы в гроб!Сладко ли мне? – вопрошает Иван.– Горько тебе, – отвечает холоп.– А опереться могу на кого?Лисы – бояре, да волки – князья.С младости друга имел одного.Где он, тот друг, и иные друзья?Сын был наследник мне Господом дан.Ведаешь, раб, отчего он усоп?Весело мне? – вопрошает Иван.– Тяжко тебе, – отвечает холоп.– Думаешь, царь-де наш гневен и слеп,Он-де не ведает нашей нужды.Знаю, что потом посолен твой хлеб,Знаю, что терпишь от зла и вражды.Пытан в застенке, клещами ты рван,Царским клеймом опечатан твой лоб.Худо тебе? – вопрошает Иван.– Худо, – ему отвечает холоп.– Ты ли меня не ругал, не честил,Врал за вином про лихие дела!Я бы тебя, неразумный, простил,Если б повадка другим не была!Косточки хрустнут на дыбе, смутьян!Криком Малюту не вгонишь в озноб!Страшно тебе? – вопрошает Иван.– Страшно! – ему отвечает холоп.– Ты милосердья, холоп, не проси.Нет милосердных царей на Руси.Русь – что корабль. Перед ней – океан.Кормчий – гляди, чтоб корабль не потоп!..Правду ль реку? – вопрошает Иван.– Бог разберет, – отвечает холоп.1947–1950
Томление Курбского
Над домами, низко над домамиМедным ликом выплыла луна.Во тумане, близко во туманеБрешут псы, сошедшие с ума.Только совесть бродит под туманом,Как изветник, смотрится в пробой.Не доспорил князь с царем Иваном,Не поладил князь с самим собой…Пишет Курбский в лагере литовском —И перо ломает на куски.Сторожа по деревянным доскамБьют – и то, наверно, от тоски.«Огляди меня, как саблю, на свет,Выспроси бессонницу мою.Предаю тебя, проклятый аспид,Но с тобою Русь не предаю.Не иду к льстецам твоим в науку,Не плутаю с хитростью лисы.Награжден за муку, за разлуку,Говорю прямыми словесы.Оглядись! Среди непрочных топейТы столбы трухлявые забил.Воспитал вокруг себя холопей,А высоких духом погубил.Отворил ли правду властью царской?Водворил ли счастье и покой?Времена жестокости татарскойВоцарились под твоей рукой!Годы – суть для вечности минуты,Перейти их мыслями сумей.Гневом Божьим не родятся ль смуты,Царь Иван, за гибелью твоей?..»Оплывая, свечи плачут воском,Под глазами тени-медяки.Пишет Курбский в лагере литовскомИ перо ломает на куски.За домами, низко за домами,Засветилась алая черта.Во тумане, близко во тумане,В час рассвета кличут кочета.Октябрь 1947
Смерть Ивана
Помирает царь, православный царь!Колокол стозвонный раскачал звонарь.От басовой меди облака гудут.Собрались бояре, царской смерти ждут.Слушают бояре колокольный гром:Кто-то будет нынче на Руси царем?А на колокольне, уставленной в зарю,Весело, весело молодому звонарю.Гулкая медь,Звонкая медь,Как он захочет, так и будет греметь!«Где же то, Иване, жены твои?» —«В монастырь отправлены,Зельями отравлены…» —«Где же то, Иване, слуги твои?» —«Пытками загублены,Головы отрублены…» —«Где же то, Иване, дети твои?» —«Вот он старший – чернец,Вот он младший – птенец.Ни тому, ни другомуНе по чину венец…» —«Где же, царь-государь, держава твоя?» —«Вот она, Господи, держава моя…»А на колокольне, уставленной в зарю,Весело, весело молодому звонарю.Он по сизой зареРаспугал сизарей.А может, и вовсе не надо царей?Может, так проживем,Безо всяких царей,Что хочешь – твори,Что хошь – говори,Сами себе цари,Сами государи.Лежит Иван, в головах свеча.Лежит Иван, не молитву шепча.Кажется Ивану, что он криком кричит,Кажется боярам, что он молча лежит,Молча лежит, губами ворожит.Думают бояре: хоть бы встал он сейчас,Хоть потешил себя, попугал бы он нас!А на колокольне, уставленной в зарю,Весело, весело молодому звонарю.Раскачалась звонница —Донн-донн!Собирайся, вольница,На Дон, на Дон!Буйная головушка,Хмелю не проси!..Грозный царь преставился на Руси.Господи, душу его спаси…1950–1952?
Дует ветер
Дует ветер однолучныйИз дали, дали степной,Ветер сильный, однозвучный,Постоянный, затяжной.Этот ветер обдуваетГород с ног до головы.Этот ветер навеваетПыль земли и пыль травы.И вокруг легко и гулкоПодпевают целый деньВсе кларнеты переулков,Все органы площадей.Как оркестры духовые,Трубы города гудят,Даже окна слуховыеСловно дудочки дудят.Окна с петель рвутся в гуде,Двери бьют о косяки.И бегут навстречу люди,Распахнув воротники.Январь 1957
«Я наконец услышал море…»
Я наконец услышал море, —Оно не покладая рукРаскатывало у БомбориЗа влажным звуком влажный звук.Шел тихий дождь на побережье,И, не пугая тишины,Пел только мужественно-нежный,Неутомимый звук волны.Я засыпал под этот рокот,И мне приснился сон двойной:То слышал я орлиный клекот,То пенье женщины одной.И этот клекот, это пеньеИ осторожный шум дождяСплелись на грани сновиденья,То приходя, то уходя…Апрель или май 1956
Цирк
Отцы поднимают младенцев,Сажают в моторный вагон,Везут на передних сиденьяхКуда-нибудь в цирк иль в кино.И дети солидно и важноВ трамвайное смотрят окно.А в цирке широкие двери,Арена, огни, галуны,И прыгают люди, как звери,А звери, как люди, умны.Там слон понимает по-русски,Дворняга поет по-людски.И клоун без всякой закускиГлотает чужие платки.Обиженный кем-то коверныйНесет остроумную чушь.И вдруг капельмейстер проворныйОркестру командует туш.И тут верховые наядыСлетают с седла на песок.И золотом блещут наряды,И купол, как небо, высок.А детям не кажется страннымЯвление этих чудес.Они не смеются над пьяным,Который под купол полез.Не могут они оторватьсяОт этой высокой красы.И только отцы веселятсяВ серьезные эти часы.1956
Золушка
Веселым зимним солнышкомДорога залита.Весь день хлопочет Золушка,Делами занята.Хлопочет дочь приемнаяУ мачехи в дому.Приемная-бездомная,Нужна ль она кому?Белье стирает Золушка,Детей качает Золушка,И напевает Золушка —Серебряное горлышко.В окне – дорога зимняя,Рябина, снегири.За серыми осинамиБледнеет свет зари.А глянешь в заоконныеПросторы без конца —Ни пешего, ни конного,Ни друга, ни гонца.Посуду моет Золушка,В окошко смотрит Золушка,И напевает Золушка:«Ох, горе мое, горюшко!»Все сестры замуж выданыЗа ближних королей.С невзгодами, с обидамиВсе к ней они да к ней.Блестит в руке иголочка.Стоит в окне зима.Стареющая ЗолушкаШьет туфельку сама…1957
Сказка
Мальчик строил лодку.И построил лодку.И поплыл по речкеВ тихую погодку.Лодка острым носомВоду бороздила.Облако дорогуЕй загородило.Мальчик въехал в облако,В белое, густое.А за первым облаком —Облако второе,Облако пуховое,Облако из снега.А за третьим облакомНачиналось небо.Мальчик плыл не речкою,Мальчик плыл по Млечному,По небу проточномуВ сторону восточную.Мальчик плыл по звездам,К месяцу тянулся.Покатался по небуИ домой вернулся.«О, много ли надо земли…»
О, много ли надо землиДля дома, для поля, для луга,Чтоб травами пела округаИ море шумело вдали?О, много ли надо земли,Чтоб очи продрать на рассветеИ видеть, как шумные детиПускают в ручьях корабли;Чтоб в зарослях возле селаЧеремуха жарко дышалаИ ветвь поцелуям мешала —И все ж помешать не могла?О, много ли надо землиДля тропки, проселка, дороги,Чтоб добрые псы без тревогиДремали в нагретой пыли?О, много ли надо землиДля истины, веры и права,Чтоб засека или заставаЛюдей разделять не могли?1957
Элегия
Дни становятся все сероватей.Ограды похожи на спинки железных кроватей.Деревья в тумане, и крыши лоснятся.И сны почему-то не снятся.В кувшинах стоят восковые осенние листья,Которые схожи то с сердцем, то с кистьюРуки. И огромное галок семейство,Картаво ругаясь, шатается с места на место.Обычный пейзаж! Так хотелось бы неторопливоПисать, избегая наплываОбычного чувства пустого неверьяВ себя, что всегда у поэтов под дверьюСмеется в кулак и настойчиво трется,И черт его знает – откуда берется!Обычная осень! Писать, избегая неверьяВ себя. Чтоб скрипели гусиные перьяИ, словно гусей белоснежных станицы,Летели исписанные страницы…Но в доме, в котором живу я – четырехэтажном, —Есть множество окон. И в каждомВиднеются лица:Старухи и дети, жильцы и жилицы.И смотрят они на мои занавески,И переговариваются по-детски:– О чем он там пишет? И чем он там дышит?Зачем он так часто взирает на крыши,Где мокрые трубы, и мокрые птицы,И частых дождей торопливые спицы? —А что, если вдруг постучат в мои дверии скажут: – Прочтите.Но только учтите,Читайте не то, что давно нам известно,А то, что не скучно и что интересно…– А что вам известно?– Что нивы красивы, что люди счастливы,Любовь завершается браком,И свет торжествует над мраком.– Садитесь, прочту вам роман с эпилогом.– Валяйте! – садятся в молчании строгом.И слушают. Он расстается с невестой.(Соседка довольна. Отрывок прелестный.)Невеста не ждет его. Он погибает.И зло торжествует. (Соседка зевает.)Сосед заявляет, что так не бывает,Нарушены, дескать, моральные нормыИ полный разрыв содержанья и формы…– Постойте, постойте! Но вы же просили…– Просили! И просьба останется в силе…Но вы же поэт! К моему удивленью,Вы не понимаете сути явлений,По сути – любовь завершается браком,А свет торжествует над мраком.Сапожник Подметкин из полуподвала,Положим, пропойца. Но этого малоДля литературы. И в роли герояДолжны вы его излечить от запояИ сделать счастливым супругом Глафиры,Лифтерши из сорок четвертой квартиры.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .На улице осень… И окна. И в каждом окошкеЖильцы и жилицы, старухи, и дети, и кошки.Сапожник Подметкин играет с утра на гармошке.Глафира выносит очистки картошки.А может, и впрямь лучше было бы в мире,Когда бы сапожник женился на этой Глафире?А может быть, правда – задача поэтаУпорно доказывать это:Что любовь завершается браком,А свет торжествует над мраком.Черный тополь
Не белый цвет и черный цветЗимы сухой и спелой —Тот день апрельский был одетОдной лишь краской – серой.Она ложилась на снега,На березняк сторукий,На серой морде битюгаЛежала серой скукой.Лишь черный тополь был один —Весенний, черный, влажный.И черный ворон, нелюдим,Сидел на ветке, важный.Стекали ветки как струи,К стволу сбегали сучья,Как будто черные ручьи,Рожденные под тучей.Подобен тополь был к тому жИ молнии застывшей,От серых туч до серых лужВесь город пригвоздившей.Им оттенялась белизнаНа этом сером фоне.И вдруг, почуяв, что весна,Тревожно ржали кони.И было все на волоске,И думало, и ждало,И, словно жилка на виске,Чуть слышно трепетало —И талый снег, и серый цвет,И той весны начало.Апрель 1956
Зрелость
Приобретают остроту,Как набирают высоту,Дичают, матереют,И где-то возле сорокаВдруг прорывается строка,И мысль становится легка.А слово не стареет.И поздней славы шепотокНемного льстив, слегка жесток,И, словно птичий коготок,Царапает, не раня.Осенней солнечной строкойПриходит зрелость и покой,Рассудка не туманя.И платят позднею ценой:«Ах, у него и чуб ржаной!Ах, он и сам совсем иной,Чем мы предполагали!»Спасибо тем, кто нам мешал!И счастье тем, кто сам решал, —Кому не помогали!1956
Из детства
Я – маленький, горло в ангине.За окнами падает снег.И папа поет мне: «Как нынеСбирается вещий Олег…»Я слушаю песню и плачу,Рыданье в подушке душу,И слезы постыдные прячу,И дальше, и дальше прошу.Осеннею мухой квартираДремотно жужжит за стеной.И плачу над бренностью мираЯ, маленький, глупый, больной.1956
«Жизнь пошла за второй перевал…»
(1957–1963)
Сороковые
Сороковые, роковые,Военные и фронтовые,Где извещенья похоронныеИ перестуки эшелонные.Гудят накатанные рельсы.Просторно. Холодно. Высоко.И погорельцы, погорельцыКочуют с запада к востоку…А это я на полустанкеВ своей замурзанной ушанке,Где звездочка не уставная,А вырезанная из банки.Да, это я на белом свете,Худой, веселый и задорный.И у меня табак в кисете,И у меня мундштук наборный.И я с девчонкой балагурю,И больше нужного хромаю,И пайку надвое ломаю,И все на свете понимаю.Как это было! Как совпало —Война, беда, мечта и юность!И это все в меня запалоИ лишь потом во мне очнулось!..Сороковые, роковые,Свинцовые, пороховые…Война гуляет по России,А мы такие молодые!1961
Старик Державин
Рукоположения в поэтыМы не знали. И старик ДержавинНас не заметил, не благословил…В эту пору мы держалиОборону под деревней Лодвой.На земле холодной и болотнойС пулеметом я лежал своим.Это не для самооправданья:Мы в тот день ходили на заданьеИ потом в блиндаж залезли спать.А старик Державин, думая о смерти,Ночь не спал и бормотал: «Вот черти!Некому и лиру передать!»А ему советовали: «Некому?Лучше б передали лиру некоемуМалому способному. А эти,Может, все убиты наповал!»Но старик Державин вороватоРуки прятал в рукава халата,Только лиру не передавал.Он, старик, скучал, пасьянс раскладывал.Что-то молча про себя загадывал.(Все занятье – по его годам!)По ночам бродил в своей мурмолочке,Замерзал и бормотал: «Нет, сволочи!Пусть пылится лучше. Не отдам!»Был старик Державин льстец и скаред,И в чинах, но разумом велик.Знал, что лиры запросто не дарят.Вот какой Державин был старик!Июль 1962
«Слава Богу! Слава Богу!…»
С<ергею> Б<орисовичу> Ф<огельсону>
Слава Богу! Слава Богу!Что я знал беду и тревогу!Слава Богу, слава Богу —Было круто, а не отлого!Слава Богу!Ведь все, что было,Все, что было, – было со мною.И война меня не убила,Не убила пулей шальною.Не по крови и не по гноюЯ судил о нашей эпохе.Все, что было, – было со мною,А иным доставались крохи!Я судил по людям, по душам,И по правде, и по замаху.Мы хотели, чтоб было лучше,Потому и не знали страху.Потому пробитое знамяС каждым годом для нас дороже.Хорошо, что случилось с нами,А не с теми, кто помоложе.1961
Перебирая наши даты
Перебирая наши даты,Я обращаюсь к тем ребятам,Что в сорок первом шли в солдатыИ в гуманисты в сорок пятом.А гуманизм не просто термин,К тому же, говорят, абстрактный.Я обращаюсь вновь к потерям,Они трудны и невозвратны.Я вспоминаю Павла, Мишу,Илью, Бориса, Николая.Я сам теперь от них завишу,Того порою не желая.Они шумели буйным лесом,В них были вера и доверье.А их повыбило железом,И леса нет – одни деревья.И вроде день у нас погожий,И вроде ветер тянет к лету…Аукаемся мы с Сережей,Но леса нет, и эха нету.А я все слышу, слышу, слышу,Их голоса припоминая…Я говорю про Павла, Мишу,Илью, Бориса, Николая.Деревянный вагон
Спотыкался на стыках,Качался, дрожал.Я, бывало, на нарах вагонных лежал.Мне казалось – вагон не бежал, а стоял,А земля на какой-то скрипучей осиПоворачивалась мимо наших дверей,А над ней поворачивался небосвод,Солнце, звезды, луна,Дни, года, времена…Мимо наших дверей пролетала война,А потом налетали на нас «мессера».Здесь не дом, а вагон,Не сестра – медсестра,И не братья, а – братцы,Спасите меня!И на волю огня не бросайте меня!И спасали меня,Не бросали меня.И звенели – ладонь о ладонь – буфера,И составПересчитывал каждый сустав.И скрипел и стоналДеревянный вагон.А в углу медсестра пришивала погон.А в России уже начиналась весна.По откосам бежали шальные ручьи.И летели недели, года, времена,Госпитальные койки, дороги, бои,И тревоги мои, и победы мои!1950-е – 1961
Авторизация