Шумит, не умолкая, память-дождь…
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
Шумит, не умолкая, память-дождь…
«Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал…»
Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал.Я любил, размышлял, воевал.Кое-где побывал, кое-что повидал,Иногда и счастливым бывал.Гнев меня обошел, миновала стрела,А от пули – два малых следа.И беда отлетала, как капля с крыла,Как вода, расступалась беда.Взял один перевал, одолею второй,Хоть тяжел мой заплечный мешок.Что же там – за горой? Что же там – под горой?От высот побелел мой висок.Сорок лет. Где-то будет последний привал?Где прервется моя колея?Сорок лет. Жизнь пошла за второй перевал.И не допита чаша сия.«Луч солнца вдруг мелькнет, как спица…»
Луч солнца вдруг мелькнет, как спица,Над снежной пряжею зимы…И почему-то вдруг приснится,Что лучше мы, моложе мы,Как в дни войны, когда, бывало,Я выбегал из блиндажаИ вьюга плечи обнимала,Так простодушна, так свежа;И даже выстрел был прозраченИ в чаще с отзвуками гас.И смертный час не обозначен,И гибель дальше, чем сейчас…Между второй пол. 1957 и 1959
Осень
Вот опять спорхнуло летоС золоченого шестка,Роща белая раздетаДо последнего листка.Как раздаривались листья,Чтоб порадовался глаз!Как науке бескорыстьяОбучала осень нас!Так закутайся поте́плеПеред долгою зимой…В чем-то все же мы окрепли,Стали тверже, милый мой.Атлант
Не нужен гений и талант,Что сам собою горд,А нужен труженик Атлант,Что мир воздвиг на горб.Стоит он, выпятив губу,По-бычьи пяля взор.И чует на своем горбуКосые грани гор.Земля круглее казана,А в ней огонь и лед.И океанская волнаЕму за ворот бьет.А он стоит, багроволиц,Спина – под стать коню.И вдруг как гаркнет:– Люди, цыц!Неровно – уроню!1959
«Захотелось мудрым землянам…»
Захотелось мудрым землянамРаспрощаться с домом зеленым,Побродить по нездешним лонам,По иным морям-океанам.И откуда такое желанье?Почему со времен ДедалаРвутся в небо наши земляне,Неужели земли им мало?Но птенцы готовятся летомК их осенним большим перелетам.Так нас тянет к дальним планетам,К безначальным тянет высотам.Кличет осень из синих далей,Осыпаются листья клена…От великих наших печалейЗвезды манят нас с небосклона.Бурой, желтой, красной метельюЗакружились жухлые листья…От великих наших веселийМанят нас надзвездные выси.Журавли курлычут. По далямОплывают сосны, как свечи.И, раскрыв глаза, упадаем,Упадаем небу навстречу.1961
Вдохновенье
Жду, как заваленный в забое,Что стих пробьется в жизнь мою.Бью в это темное, рябое,В слепое, в каменное бью.Прислушиваюсь: не слыхать ли,Что пробивается ко мне?Но это только капли, каплиСкользят по каменной стене.Жду, как заваленный в забое,Долблю железную руду,Не пробивается ль живоеНавстречу моему труду?..Жду исступленно и устало,Бью в камень медленно и зло…О, только бы оно пришло!О, только бы не опоздало!Сентябрь 1961
Слова
Красиво падала листва,Красиво плыли пароходы.Стояли ясные погоды,И праздничные торжестваСправлял сентябрь первоначальный,Задумчивый, но не печальный.И понял я, что в мире нетЗатертых слов или явлений.Их существо до самых недрВзрывает потрясенный гений.И ветер необыкновенней,Когда он ветер, а не ветр.Люблю обычные слова,Как неизведанные страны.Они понятны лишь сперва,Потом значенья их туманны.Их протирают, как стекло,И в этом наше ремесло.1961
«Дождь пришел в городские кварталы…»
Дождь пришел в городские кварталы,Мостовые блестят, как каналы,Отражаются в них огоньки,Светофоров цветные сигналыИ свободных такси светляки.Тихо радуюсь. Не оттого ли,Что любви, и надежды, и болиМне отведать сполна довелось,Что уже голова побелелаИ уже настоящее делоВ эти годы во мне началось.И когда, словно с бука лесного,Страсть слетает – шальная листва,Обнажается первооснова,Голый ствол твоего существа.Открывается графика ветокНа просторе осенних небес.И не надо случайных чудес —Однодневок иль однолеток.Эй, листва! Постарей, постарей!И с меня облетай поскорей!Октябрь 1961
Соловьиная улица
Тучей шла сирень, лавиной,На заборы надвигалась.Это буйство называлосьУлицею Лакстигалас,Улицею Соловьиной.Свешивалась через стеныГроздью пышной, грузной, пьяной,И дворы вспухали пеной,Словно глиняные жбаны.Кто живет здесь – люди, птицы?И ужель в домишках чинныхЕсть под красной черепицейСтрасти кроме соловьиных?Что за слово – Лакстигалас?Птичье или человечье?..И свободно постигаласьСладость чуждого наречья.1960
Старый город
Трудолюбивые пейзажи,Возделанная красота.И все круглей холмы, все глажеИ все отраднее места.Тевтонский орден и Ливонский —Чванливых рыцарей орда —В своем ленивом пустозвонствеЗдесь не оставили следа.Зато ремесленные швабыИ местный работящий людСвои понятья и масштабыНавечно утвердили тут.Они ценить привыкли место,И город, окружен стеной,Залег извилисто и тесно,Как мозг в коробке черепной.И разум прост, и тверд, и скромен.И облик крыш над головойПодобен сомкнутым ладоням,Прошедшим обжиг вековой.1960
Дворик Мицкевича
Здесь жил Мицкевич. Как молитваЗвучит пленительное: Litwo,Ojczyzno moja. Словно мореНакатывается: О, Litwo,Ojczyzno moja.Квадратный дворик. Монолитно,Как шаг в забое,Звучит звенящее: О, Litwo,Ojczyzno moja!И как любовь, как укоризна,Как признак боли,Звучит печальное: Ojczyzno,Ojczyzno moja.Мицкевич из того окошкаГлядел на дворик,Поэт, он выглядел роскошно,Но взгляд был горек.Он слышал зарожденье ритма.Еще глухое,Еще далекое: О, Litwo,Ojczyzno moja!2 июля 1963
Над Невой
Весь город в плавных разворотах,И лишь подчеркивает дальВ проспектах, арках и воротахКлассическая вертикаль.И все дворцы, ограды, зданья,И эти львы, и этот коньВидны, как бы для любованьяПоставленные на ладонь.И плавно прилегают водыК седым гранитам городским —Большие замыслы природыК великим замыслам людским.1961
«Подставь ладонь под снегопад…»
Подставь ладонь под снегопад,Под искры, под кристаллы.Они мгновенно закипят,Как плавкие металлы.Они растают, потекутПо линиям руки.И станут линии рукиИзгибами реки.Другие линии рукиПролягут как границы,И я увижу городки,Дороги и столицы.Моя рука как материк —Он прочен, изначален.И кто-нибудь на нем велик,А кто-нибудь печален.А кто-нибудь идет домой,А кто-то едет в гости.А кто-то, как всегда зимой,Снег собирает в горсти.Как ты просторен и широк,Мирок на пятерне.Я для тебя, наверно, Бог,И ты послушен мне.Я берегу твоих людей,Храню твою удачу.И малый мир руки моейЯ в рукавичку прячу.Сентябрь 1961
Карусель
Артельщик с бородкойВзмахнул рукавом.И – конь за пролеткой,Пролетка за конем!И – тумба, и цымба!И трубы – туру!И вольные нимбыБерез на ветру.Грохочут тарелки,Гремит барабан,Играет в горелкиЦветной балаган.Он – звонкий и легкий —Пошел ходуном.И конь за пролеткой,Пролетка за конем!То красный, как птица,То желтый, как лис.Четыре копытцаНаклонно взвились.Летит за молодкойПлаточек вьюном.И – конь за пролеткой,Пролетка за конем!..Сильнее на воротПлечом поднажать,Раскрутишь весь город,Потом не сдержать.За городом роща,За рощею долПойдут раздуваться,Как пестрый подол.Артельщик хохочет —Ему нипочем:Взял город за воротИ сдвинул плечом.1961
Старик
Старик с мороза вносит в домОхапку дров продрогших.В сенях, о кадку звякнув льдом,Возьмет железный ковшик;Водой наполнит чугунок,Подбросит в печь полешки.И станет щелкать огонекКаленые орешки.Потом старик найдет очки,Подсядет ближе к свету,Возьмет, как любят старики,Вчерашнюю газету.И станет медленно читатьИ разбираться в смысле,И все событья сочетатьВ особенные мысли.1959?
Аленушка
Когда настанет расставаться —Тогда слетает мишура…Аленушка, запомни братца!Прощай – ни пуха ни пера!Я провожать тебя не выйду,Чтоб не вернулась с полпути.Аленушка, забудь обидуИ братца старого прости.Твое ль высокое несчастье,Моя ль высокая беда?..Аленушка, не возвращайся,Не возвращайся никогда.1960
«Музыка, закрученная туго…»
Музыка, закрученная тугов иссиня-черные пластинки, —так закручивают черные косыв пучок мексиканки и кубинки, —музыка, закрученная туго,отливающая крылом вороньим, —тупо-тупо подыгрывает тубарасхлябанным пунктирам контрабаса.Это значит – можно все, что можно,это значит – очень осторожнорасплетается жесткий и черныйконский волос, канифолью тертый.Это значит – в визге канифолиприближающаяся поневоле,обнимаемая против воли,понукаемая еле-елев папиросном дыме, в алкоголежелтом, выпученном и прозрачном,движется она, припав к плечу чужому,отчужденно и ненапряженно,осчастливленная высшим дароми уже печальная навеки…Музыка, закрученная туго,отделяющая друг от друга.1962
«Странно стариться…»
Странно стариться,Очень странно.Недоступно то, что желанно.Но зато бесплотное весомо —Мысль, любовь и дальний отзвук грома.Тяжелы, как медные монеты,Слезы, дождь. Не в тишине, а в звонеЧьи-то судьбы сквозь меня продеты.Тяжела ладонь на ладони.Даже эта легкая ладошкаНошей кажется мне непосильной.Непосильной,Даже для двужильной,Суетной судьбы моей… Вот эта,В синих детских жилках у запястья,Легче крылышка, легче пряжи,Эта легкая ладошка дажеДавит, давит, словно колокольня…Раздавила руки, губы, сердце,Маленькая, словно птичье тельце.1962
Ночная гроза
Тяжелое небо набрякло, намокло.Тяжелые дали дождем занавешены.Гроза заливает июльские стекла,А в стеклах – внезапно – видение женщины.Играют вокруг сопредельные громы,И дева качается. Дева иль дерево?И переплетаются руки и кроны,И лиственное неотделимо от девьего.Как в изображенье какого-то мифа,Порывистое изгибание стана,И драка, и переполох, и шумихаС угоном невест, с похищением стада.Она возникает внезапно и резкоВ неоновых вспышках грозы оголтелой,Неведомо как уцелевшая фрескаНочного борения дерева с девой.С минуту во тьме утопают два тела,И снова, как в запечатленной искусствомКартине, является вечная тема —Боренья и ребер, ломаемых с хрустом.Июль 1962
Красная осень
Внезапно в зелень вкрался красный лист,Как будто сердце леса обнажилось,Готовое на муку и на риск.Внезапно в чаще вспыхнул красный куст,Как будто бы на нем расположилосьДве тысячи полураскрытых уст.Внезапно красным стал окрестный лесИ облако впитало красный отсвет.Светился праздник листьев и небесВ своем спокойном благородстве.И это был такой большой закат,Какого видеть мне не доводилось.Как будто вся земля переродилась —И я по ней шагаю наугад.Таланты
Их не ждут. Они приходят сами.И рассаживаются без спроса.Негодующими голосамиЗадают неловкие вопросы.И уходят в ночь, туман и сыростьСтранные девчонки и мальчишки,Кутаясь в дешевые пальтишки,Маменьками шитые на вырост.В доме вдруг становится пустынно,И в уютном кресле неудобно.И чего-то вдруг смертельно стыдно,Угрызенью совести подобно.И язвительная умудренностьВдруг становится бедна и бренна.И завидны юность и влюбленность,И былая святость неизменна.Как пловец, расталкиваю ставниИ кидаюсь в ночь за ними следом,Потому что знаю цену давнимНашим пораженьям и победам…Приходите, юные таланты!Говорите нам светло и ясно!Что вам – славы пестрые заплаты!Что вам – низких истин постоянство!Сберегите нас от серой прозы,От всего, что сбило и затерло.И пускай бесстрашно льются слезыУмиленья, зависти, восторга!1961
Болдинская осень
Везде холера, всюду карантины,И отпущенья вскорости не жди.А перед ним пространные картиныИ в скудных окнах долгие дожди.Но почему-то сны его воздушны,И словно в детстве – бормотанье, вздор.И почему-то рифмы простодушны,И мысль ему любая не в укор.Какая мудрость в каждом сочлененьеСогласной с гласной! Есть ли в том корысть!И кто придумал это сочиненье!Какая это радость – перья грызть!Быть, хоть ненадолго, с собой в согласьеИ поражаться своему уму!Кому б прочесть – Анисье иль Настасье?Ей-богу, Пушкин, все равно кому!И за́ полночь пиши, и спи за полдень,И будь счастлив, и бормочи во сне!Благодаренье Богу – ты свободен —В России, в Болдине, в карантине…Дом-музей
Потомков ропот восхищенный,
Блаженной славы Парфенон!
Из старого поэта…производит глубокое…
Из книги отзывовЗаходите, пожалуйста. ЭтоСтол поэта. Кушетка поэта.Книжный шкаф. Умывальник. Кровать.Это штора – окно прикрывать.Вот любимое кресло. ПокойныйБыл ценителем жизни спокойной.Это вот безымянный портрет.Здесь поэту четырнадцать лет.Почему-то он сделан брюнетом.(Все ученые спорят об этом.)Вот позднейший портрет – удалой.Он писал тогда оду «Долой»И был сослан за это в Калугу.Вот сюртук его с рваной полой —След дуэли. Пейзаж «Под скалой».Вот начало «Послания к другу».Вот письмо: «Припадаю к стопам…»Вот ответ: «Разрешаю вернуться…»Вот поэта любимое блюдце,А вот это любимый стакан.Завитушки и пробы пера.Варианты поэмы «Ура!»И гравюра: «Врученье медали».Повидали? Отправимся дале.Годы странствий. Венеция. Рим.Дневники. Замечанья. Тетрадки.Вот блестящий ответ на нападкиИ статья «Почему мы дурим».Вы устали? Уж скоро конец.Вот поэта лавровый венец —Им он был удостоен в Тулузе.Этот выцветший дагерротип —Лысый, старенький, в бархатной блузе —Был последним. Потом он погиб.Здесь он умер. На том канапе,Перед тем прошептал изреченьеНепонятное: «Хочется пе…»То ли песен? А то ли печенья?Кто узнает, чего он хотел,Этот старый поэт перед гробом!Смерть поэта – последний раздел.Не толпитесь перед гардеробом…Белые стихи
(Рембо в Париже)
Рано утром приходят в скверыОдинокие злые старухи,И сердитые пенсионерыНа скамейках читают газеты.Здесь тепло, розовато, влажно,Город заспан, как детские щеки.На кирпично-красных площадкахБьют пожарные струи фонтанов,И подстриженные газоныРазмалеваны тенью и солнцем.В это утро по главной дорожкеШел веселый и рыжий пареньВ желтовато-зеленой ковбойке.А за парнем шагала лошадь.Эта лошадь была прекрасна,Как бывает прекрасна лошадь —Лошадь розовая и голубая,Как дессу незамужней дамы,Шея – словно рука балерины,Уши – словно чуткие листья,Ноздри – словно из серой замши,И глаза азиатской рабыни.Парень шел и у всех газировщицПокупал воду с сиропом,А его белоснежная лошадьНаблюдала, как на стаканеОседают озон с сиропом.Но, наверно, ей надоелоНаблюдать за веселым парнем,И она отошла к газонуИ, ступив копытом на клумбу,Стала кушать цветы и листья,Выбирая, какие получше.– Кыш! – воскликнули пенсионеры.– Брысь! – вскричали злые старухи. —Что такое – шляется лошадь,Нарушая общий порядок! —Лошадь им ничего не сказала,Поглядела долго и грустноИ последовала за парнем.Вот и все – ничего не случилосьПросто шел по улице парень,Пил повсюду воду с сиропом,А за парнем шагала лошадь…Это странное стихотвореньеПосвящается нам с тобою.Мы с тобой в чудеса не верим,Оттого их у нас не бывает…Между второй пол. 1957 и 1959
Бертольд Шварц
(монолог)
Я, Шварц Бертольд, смиреннейший монах,Презрел людей за дьявольские нравы.Я изобрел пылинку, порох, прах,Ничтожный порошочек для забавы.Смеялась надо мной исподтишкаВся наша уважаемая братья:«Что может выдумать он, кроме порошка!Он порох выдумал! Нашел занятье!»Да, порох, прах, пылинку! Для шутих,Для фейерверков и для рассыпныхХвостов павлиньих. Вспыхивает – пых! —И роем, как с небесной наковальни,Слетают искры! О, как я люблюИскр воркованье, света ликованье!..Но то, что создал я для любованья,На пагубу похитил сатана.Да, искры полетели с наковален,Взревели, как быки, кузнечные меха.И оказалось, что от смеха до грехаНе шаг – полшага, два вершка, вершок.А я – клянусь спасеньем, Боже правый! —Я изобрел всего лишь для забавыСей порох, прах, ничтожный порошок!Я, Шварц Бертольд, смиреннейший монах,Вас спрашиваю: как мне жить на свете?Ведь я хотел, чтоб радовались дети.Но создал не на радость, а на страх!И порошочек мой в тугих стволахОбрел вдруг сатанинское дыханье…Я сотворил паденье крепостей,И смерть солдат, и храмов полыханье.Моя рука – гляди! – обожжена,О Господи, тебе, тебе во славу…Зачем дозволил ты, чтоб сатанаПохитил порох, детскую забаву!Неужто все, чего в тиши ночейПытливо достигает наше знанье,Есть разрушенье, а не созиданье,И все нас превращает в палачей?1961
Шуберт Франц
Шуберт Франц не сочиняет —Как поется, так поет.Он себя не подчиняет,Он себя не продает.Не кричит о нем газета,И молчит о нем печать.Жалко Шуберту, что этоТоже может огорчать.Знает Франц, что он кургузыйИ развязности лишен,И, наверно, рядом с музойОн немножечко смешон.Жаль, что дорог каждый талер,Жаль, что дома неуют.Впрочем – это все детали,Жаль, что песен не поют!..Но печали неуместны!И тоска не для него!..Был бы голос! Ну а песниЗапоются! Ничего!1961
«Хочется мирного мира…»
Хочется мирного мираИ счастливого счастья,Чтобы ничто не томило,Чтобы грустилось не часто.Хочется синего небаИ зеленого леса,Хочется белого снега,Яркого желтого лета.Хочется, чтоб отвечалоВсе своему назначенью:Чтоб начиналось с начала,Вовремя шло к завершенью.Хочется шуток и смехаГде-нибудь в шумном скопище.Хочется и успеха,Но на хорошем поприще.Июль 1961
«И снова будут дробить суставы…»
И снова будут дробить суставыИ зажимать кулаками ртыПоэты ненависти и славыПоэтам чести и доброты.И снова в злобе полночных бденийЗлодейство будет совершено.И снова будет смеяться генийИ беззаботно тянуть вино…1960–1962
«Давай поедем в город…»
Давай поедем в город,Где мы с тобой бывали.Года, как чемоданы,Оставим на вокзале.Года пускай хранятся,А нам храниться поздно.Нам будет чуть печально,Но бодро и морозно.Уже дозрела осеньДо синего налива.Дым, облако и птицаЛетят неторопливо.Ждут снега. ЛистопадыНедавно отшуршали.Огромно и просторноВ осеннем полушарье.И все, что было зыбко,Растрепано и розно,Мороз скрепил слюною,Как ласточкины гнезда.И вот ноябрь на свете,Огромный, просветленный,И кажется, что городСтоит ненаселенный, —Так много сверху неба,Садов и гнезд вороньих,Что и не замечаешьЛюдей, как посторонних.О, как я поздно понял,Зачем я существую!Зачем гоняет сердцеПо жилам кровь живую.И что порой напрасноДавал страстям улечься!..И что нельзя беречься,И что нельзя беречься…Советчики
Приходили ко мне советчикиИ советовали, как мне быть.Но не звал я к себе советчиковИ не спрашивал, как мне быть.Тот советовал мне уехать,Тот советовал мне остаться,Тот советовал мне влюбиться,Тот советовал мне расстаться.А глаза у них были круглые,Совершенно как у лещей.И шатались они по комнатам,Перетрогали сто вещей:Лезли в стол, открывали ящики,В кухне лопали со сковород.Ах уж эти мне душеприказчики,Что за странный они народ!Лупоглазые, словно лещики,Собирались они гурьбой,И советовали мне советчики,И советовались между собой.Ах вы, лещики, мои рыбочки,Вы, пескарики-голавли!Ах спасибо вам, ах спасибочки,Вы мне здорово помогли!Октябрь 1961
«Я вышел ночью на Ордынку…»
А<нне> А<хматовой>
Я вышел ночью на Ордынку.Играла скрипка под сурдинку.Откуда скрипка в этот час —Далеко за полночь, далекоОт запада и до востока —Откуда музыка у нас?Утро. Старая Вильна
Когда еще над старой ВильнойНе слышен гром автомобильный,Как будто прячась от людей,Старуха кормит голубей.Дурак в окне, не слыша фальши,Чуть свет разыгрывает марши,Угрюмо выпятив губу,Играет в медную трубу.На красной мостовой кирпичнойСияет отблеск необычныйИ, черная от всех скорбей,Старуха кормит голубей…Воркует голубь толстый, сытыйНад мостовой, дождем промытой.Долдонит дурень: до-ре-ми!Дудит над спящими людьми.Так было и при Гедимине:Дымился огонек в камине,И толстый голубь ворковал,И парень девку целовал.И дул в трубу дурак упорный,И шла старуха в шали черной…И вправду, много ль мы постиглиС тех пор, когда варился в тиглеВолшебный корень колдуна?Плыла зеленая лунаНад старым университетом,И, помолясь перед рассветом,Брела старуха по двору,А дурень дул: туру-туру!2 июля 1963
«Я рано встал. Не подумав…»
Я рано встал. Не подумав,Пошел, куда повели,Не слушая вещих шумовИ гулов своей земли.Я был веселый и странный,Кипящий и ледяной,Готовый и к чести бранной,И к слабой славе земной.Не ведающий лукавства,Доверчивый ко словам,Плутал я – не заплутался,Ломал себя – не сломал.Тогда началась работаХарактера и ума,Восторг, и пот, и ломота,Бессонница, и луна.И мука простого помолаПод тяжким, как жернов, пером,И возле длинного мола —Волны зеленой излом…И солоно все, и круто,И грубо стало во мне.И даже счастья минута.И ночь. И звезды в окне.1962
«Я стал теперь зависим от погоды…»
Я стал теперь зависим от погоды,Как некогда зависел от страстей.Напоминает прежние походыЛомота, гуд, бессонница костей.Вот здесь в плече болота Лодвы ноют,И мгинской стужей руку мне свело,Осколок Склобы ногу беспокоит,А что-то прочно в глубь меня вошло.И ночью будит, и томит незримо,И будоражит, не смыкая глаз.И уж ничто не пролетает мимо,А, словно пуля, задевает нас.1960
«Если вычеркнуть войну…»
Если вычеркнуть войну,Что останется? Не густо.Небогатое искусствоБередить свою вину.Что еще? Самообман,Позже ставший формой страха.Мудрость, что своя рубахаБлиже к телу. И туман.Нет, не вычеркнуть войну,Ведь она для поколенья —Что-то вроде искупленьяЗа себя и за страну.Правота ее начал,Быт жестокий и спартанский,Как бы доблестью гражданскойНас невольно отмечал.Если спросят нас юнцы,Как мы жили, чем мы жили,Мы помалкиваем илиКажем раны и рубцы.Словно может нас спастиОт стыда и от досадыПравота одной десятой,Низость прочих девяти.Ведь из наших сорокаБыло лишь четыре года,Где нежданная свободаНам, как смерть, была сладка…Октябрь 1961
«Становлюсь постепенно поэтом…»
Становлюсь постепенно поэтом.Двадцать лет привыкаю к тому,Чтоб не зеркалом быть и не эхом,И не тетеревом на току.Двадцать лет от беспамятства злогоЯ лечусь и упрямо учуТри единственно внятные слова:Понимаю, люблю и хочу.Декабрь 1962
«Вновь стою перед лицом событий…»
(1963–1970)
Перед снегом
И начинает уставать вода.И это означает близость снега.Вода устала быть ручьями, быть дождем,По корню подниматься, падать с неба.Вода устала петь, устала течь,Сиять, струиться и переливаться.Ей хочется утратить речь, залечьИ там, где залегла, там оставаться.Под низким небом, тяжелей свинца,Усталая вода сияет тускло.Она устала быть самой собой.Но предстоит еще утратить чувства,Но предстоит еще заледенетьИ уж не петь, а, как броня, звенеть.Ну, а покуда в мире тишина.Торчат кустов безлиственные прутья.Распутица кончается. РаспутьяПодмерзли. Но земля еще черна.Вот-вот повалит первый снег.10 сентября 1964
«Вода моя! Где тайники твои…»
Вода моя! Где тайники твои,Где ледники, где глубина подвала?Струи ручья всю ночь, как соловьи,Рокочут в темной чаще краснотала.Ах, утоли меня, вода ручья,Кинь в губы мне семь звезд, семь терпких ягод,Кинь, в краснотале черном рокоча,Семь звезд, что предо мной созвездьем лягут.Я притаюсь, притихну, как стрелок,Боящийся спугнуть семью оленей.Ручей лизнет мне руку, как телок,И притулится у моих коленей.1965
Память
Е<вгении> Л<аскиной>
Я зарастаю памятью,Как лесом зарастает пустошь.И птицы-память по утрам поют,И ветер-память по ночам гудит,Деревья-память целый день лепечут.И там, в пернатой памяти моей,Все сказки начинаются с «однажды».И в этом однократность бытияИ однократность утоленья жажды.Но в памяти такая скрыта мощь,Что возвращает образы и множит…Шумит, не умолкая, память-дождь,И память-снег летит и пасть не может.1964
Фейерверк
Музыкантам, музыкантамБыло весело играть.И под небом предзакатнымТрубам весело сиять.Но окрестности темнели,Угасал латунный сверк.И, когда сомкнулись ели,Вдруг ударил фейерверк.С треском, выстрелом и шипомОн распался на сто звезд.Парни в танце с диким шикомМяли девушек, как воск.И опять взлетел над паркомФейерверк и прянул вниз.И тогда с тревожным каркомГалки стаями взвились.И рассыпалися чернымФейерверком, прянув вверх.Но хвостом разгоряченнымВновь распался фейерверк.Светла начали крутиться,Поднимаясь к небесам.И тогда другие птицыЗаметались по кустам.Ослепленные пичугиУстремлялись от огней,Трепыхаясь словно чубыПерепуганных коней.И тогда взлетел Огромный,Словно лопнуло стекло.И сияющей коронойВсплыло нежное Светло.Как шатер оно снижалось,Озаряя небеса.С тенью тень перемежалась,Словно спицы колеса.И последняя шутихаГде-то канула на дно.И тогда настало Тихо,И надвинулось Темно.Мы стояли, рот разинув,И глядели долго вверх.И как битву исполиновВспоминали фейерверк.14 мая 1968
Красота
Она как скрипка на моем плече.И я ее, подобно скрипачу,К себе рукою прижимаю.И волосы струятся по плечу,Как музыка немая.Она как скрипка на моем плече.Что знает скрипка о высоком пенье?Что я о ней? Что пламя о свече?И сам Господь – что знает о творенье?Ведь высший дар себя не узнает.А красота превыше дарований —Она себя являет без старанийИ одарять собой не устает.Она как скрипка на моем плече.И очень сложен смысл ее гармоний.Но внятен всем. И каждого томит.И для нее никто не посторонний.И, отрешась от распрей и забот,Мы слушаем в минуту просветленьяТо долгое и медленное пеньеИ узнаем в нем высшее значенье,Которое себя не узнает.Авторизация