Таинственный дом на Монмартре
А еще через час все уже стало ясно: черная точка превратилась в шлюпку, и шлюпка эта держала курс прямо к берегу.
Дело, можно сказать, для этих мест вполне обычное.
Через два часа шлюпка уже находилась на расстоянии винтовочного выстрела от берега, так что можно было без труда разглядеть сидящего в ней человека.
Человек был в шлюпке один и греб изо всех сил, налегая на оба весла. Время от времени гребец бросал весла, и казалось, что он пытается разглядеть какое-то определенное место на берегу, к которому ему обязательно надо пристать.
Заметить таможенников, притаившихся на самом верху скалистого берега, он никак не мог.
Вскоре гребец наконец обнаружил то, что искал. Во всяком случае, он решительно пристал к берегу, выпрыгнул на землю и немного протащил шлюпку по песку, чтобы ее не смыло волной.
Затем он внимательно оглядел берег, словно хотел убедиться, что вокруг нет ни души, и, удовлетворившись результатами осмотра, пустился бежать со всех ног по песчаному пляжу в направлении нависшей над берегом скалы.
Таможенники решили, что за этим типом стоит понаблюдать, и стали внимательно следить за его перемещениями.
Человек между тем решительно карабкался по узкой тропинке, которая вела непосредственно к роднику.
Теперь, когда он был уже совсем близко, таможенники смогли как следует его рассмотреть. Он не был местным рыбаком. Все рыбаки были им хорошо известны.
Его появление выглядело по меньшей мере странно.
Забравшись по крутому склону, человек на мгновение остановился, осмотрелся и, не заметив никого вокруг, бросился к роднику, с разбега упал плашмя на землю и, припав губами к воде, стал жадно пить прямо из родника.
Он, несомненно, умирал от жажды.
Пил он долго, затем окунул голову в родник, а потом еще добрых четверть часа плескал в лицо и на голову холодную воду.
Освежившись таким образом, человек встал, вновь огляделся по сторонам и, судя по всему, вознамерился вернуться к своей шлюпке.
Вот тут таможенники и решили, что пришло время показаться на глаза незнакомцу.
Сам по себе он не вызывал никаких определенных подозрений. Но очень уж странно выглядел человек, явившийся из открытого моря специально для того, чтобы попить воды из родника.
Таможенники мгновенно выросли, как из-под земли, прямо перед ним, и их внезапное появление произвело на утолившего жажду незнакомца ошеломляющее действие.
Он бросился бежать со всех ног вниз по крутому склону в сторону шлюпки. Бежал он легко, словно горная козочка, а его уверенные движения выдавали в нем человека, хорошо знакомого с этой местностью.
Каждый, кто пытается спастись бегством, всегда вызывает подозрения, и в любой точке мира за таким человеком неминуемо снаряжается погоня.
Наши таможенники, не мешкая ни секунды, поступили именно так, как того требует обычай.
Они настигли беглеца и схватили его как раз в тот момент, когда он уже почти домчался до шлюпки.
Человек отчаянно отбивался от преследователей, но после короткой схватки был повержен на землю и крепко связан по рукам и ногам.
Лежа на земле, он бросал по сторонам испуганные взгляды, словно дикий зверь, попавший в западню. На лбу у него зияла свежая рана.
Вся одежда незнакомца состояла из парусиновых штанов и дырявой, как решето, соломенной шляпы.
На нем не было ни куртки, ни рубахи, ни ботинок. Конечно, провансальские моряки одеваются совсем не так, как лодочники с берегов Сены, но все-таки они всегда во что-нибудь да одеты. А на этом незнакомце не было практически никакой одежды.
Его скудный наряд сам по себе вызывал серьезные подозрения. А после осмотра шлюпки подозрения еще больше усилились. Можно сказать, что шлюпка была такая же голая, как и приплывший в ней человек. В ней имелось только два весла и больше ничего.
Не было ни мачты, ни паруса, ни провизии. Не было даже фляги с водой. А у самого суденышка не было ни названия, ни номера на корме.
Таможенники попытались допросить незнакомца, но все их вопросы остались без ответа. Не зная, как поступить с этой обременительной добычей, они решили отвести его в ближайший городишко, в котором имелись мировой судья и тюрьма.
Задержанный безропотно подчинился своим конвоирам. В пути он не оказывал сопротивления и не произнес ни единого слова. И лишь оказавшись в камере, он наконец открыл рот и сказал: «Я голоден».
Ему выдали арестантский хлебный паек, и он мгновенно его проглотил. Затем послали за мировым судьей. Тот попытался допросить незнакомца, но, не получив ответа ни на один вопрос и не понимая, что с ним дальше делать, судья объявил, что он задержан за бродяжничество, и отправил в сопровождении двух жандармов в окружной административный центр.
На том и закончились странствия морского бродяги.
Его доставили по назначению, и теперь уже следователь сделал попытку разговорить странного арестанта. Но при всей своей ловкости этот опытный служитель закона, знающий как свои пять пальцев любые ухищрения подследственных, оказался бессилен, столкнувшись с весьма простым способом защиты.
Незнакомец не лгал и не изворачивался. Он попросту молчал.
Из-за этого упорного молчания даже такое вульгарное правонарушение, как бродяжничество, выглядело теперь как серьезное уголовное преступление.
Ведь если человек отказывается сообщить, кто он такой, что натворил и откуда появился, то у него должны быть очень веские причины, чтобы упорно хранить молчание, понимая при этом, что его не выпустят из тюрьмы, пока он не начнет отвечать на вопросы. А еще нельзя не учитывать, что не принято являться из моря в полуголом виде лишь затем, чтобы освежиться на пустынном берегу. К тому же морская прогулка без одежды, воды и продуктов, да еще в шлюпке без номерного знака, тоже вызывает вопросы.
Выглядело все очень таинственно, и вполне можно было предположить, что за всем этим скрывается какое-то преступление.
Но какое именно?
Сразу напрашивалась мысль о кровавом преступлении в открытом море, совершенном взбунтовавшимся экипажем какого-нибудь корабля. Но как в таком случае этот несчастный оказался совершенно один в обшарпанной посудине?
И еще одно обстоятельство добавляло таинственности этому странному делу.
Необходимо очень хорошо знать береговую линию, чтобы отыскать родник, который невозможно увидеть со стороны моря.
Значит, этот человек уже бывал в этих местах, но никто из местных жителей не смог его опознать. Все попытки выяснить его личность не дали никакого результата.
Сам он был ни старым, ни молодым, ни красавцем, ни уродом, ни толстым, ни худым.
Он совсем не походил на человека из приличного общества, но и крестьянином или матросом его тоже нельзя было назвать.
Одним словом, можно было точно сказать, кем он не является. Но кто он такой по-прежнему было непонятно.
Столкнувшись с этой живой загадкой, следователь понял, что попал в тупик.
Человек он был молодой и по молодости лет весьма усердный. Закон наделил его столь многочисленными и эффективными инструментами расследования уголовных преступлений, что он решил задействовать сразу все предоставленные ему возможности.
Начал он с того, что вызвал из Тулона надзирателей из тамошних мест заключения, полагая, что его подопечный есть не кто иной как обычный беглый каторжник.
Но надзиратели заявили, что незнакомец никогда не был их «клиентом».
Тогда следователь направил запросы во все прокуратуры Франции и Италии. Он сообщил прокурорам приметы незнакомца и просил их ответить лишь на один вопрос: совпадают ли они с приметами беглых преступников, разыскиваемых соответствующими прокуратурами. Все полученные ответы были отрицательными.
Затем следователь направил запросы во все соседние порты побережья с требованием предоставить сведения о случаях угона подобных шлюпок.
Но ни в одном сообщении об угоне судна не содержалось сведений, совпадающих с характеристиками шлюпки, на которой прибыл задержанный.
Тогда следователь решил прибегнуть к помощи парочки негодяев, которых на тюремном жаргоне именуют «наседками». Обычно подобных персонажей подсаживают в камеру к какому-нибудь бедолаге с поручением шпионить за ним и дают им задание разговорить его и вытянуть нужные сведения.
Подсадные агенты старательно вели пространные беседы со своим сокамерником.
Но вышло так, что сокамерник охотно поддерживал разговоры на любые отвлеченные темы, но буквально, как вода, ускользал сквозь пальцы при малейшей попытке хоть что-то узнать о его похождениях.
Наконец решили прибегнуть к крайнему средству. Составили список преступников, сбежавших из мест заключения или находящихся в розыске, чьи приметы хоть в чем-то совпадали с внешними данными незнакомца, и по ночам, когда задержанный крепко спал, принялись внезапно будить его, обращаясь к нему по имени кого-либо из этих преступников.
Надежда следователя строилась на том, что, услышав свое настоящее имя, незнакомец от неожиданности не сможет совладать с собой.
Но его ни разу не удалось застать врасплох.
Тайна незнакомца так и оставалась нераскрытой, дело не сдвигалось с мертвой точки и уже грозило перерасти в войну самолюбий между следователем и упрямым подследственным.
Но все это не могло тянуться бесконечно, да и держать человека в предварительном заключении до тех пор, пока он не соблаговолит заговорить, тоже было невозможно.
В конце концов служителям правосудия надоела эта бессмысленная борьба, и незнакомец, обвиненный в бродяжничестве, предстал перед судом по делам об уголовных проступках.
На судебное заседание явились все проживавшие в городке: и местные жители, и приезжие, проводившие осенние месяцы в Провансе.
Среди последних был виконт Анри де Сервон, школьный товарищ следователя, к которому он приехал на месяц погостить в его доме. Эта история заинтересовала Сервона из чистого любопытства, вполне характерного для мающегося бездельем парижанина.
Он навещал незнакомца в тюрьме, а в зале суда занял место в первом ряду.
Понятно, что на судебное заседание подсудимый явился не в том скудном одеянии, в которое он был облачен в своей шлюпке. Ему выдали тюремную одежду, состоящую из фуфайки и штанов из грубой шерстяной ткани.
Подсудимый был человек среднего, и, пожалуй, даже высокого, роста. На вид ему было от сорока пяти до пятидесяти лет. В его черных волосах и обширной бороде еще не было заметно седины. Черты лица незнакомца были неправильные, но довольно приятные, а в карих глазах светились ум и доброта.
От сильного загара кожа подсудимого приобрела темно-бронзовый оттенок. Это свидетельствовало о том, что профессия незнакомца сродни профессии охотника или моряка и связана с пребыванием на свежем воздухе.
Руки его не были похожи на руки рабочего, но все говорило о том, что это руки труженика.
Выговор у незнакомца был совершенно правильным, без какого-либо акцента.
Все ждали, что на судебном заседании случится что-то сенсационное. Но ожидания оказались напрасными.
Подсудимый был спокоен, непроницаем и не произнес ни единого слова.
Его засыпали вопросами, постоянно пытались на чем-нибудь подловить, угрожали, что упрямство не доведет его до добра. Но все было тщетно.
Незнакомец упорно сохранял благодушие и, выслушав решение суда, приговорившего его к максимальному наказанию за бродяжничество – один год и один день тюремного заключения, – показал всем своим видом, что он смиренно соглашается с любым принятым судом решением.
Между тем требовалось дать ему какое-нибудь имя, чтобы, если можно так выразиться, персонифицировать приговор, и его назвали Жаком. Так его уже успели окрестить тюремные надзиратели, испытывавшие затруднения в общении со своим узником.
Через несколько дней человека без имени перевели в арестантский дом, расположенный в соседнем департаменте.
Тем и закончилось это дело, которое так и не смогли довести до окончательной развязки.
Анри де Сервона загадка бессловесного анонима захватила так же сильно, как прежде в игорном клубе захватывали партии с крупными ставками. Он даже оставил в канцелярии суда пятьсот франков, чтобы их передали узнику по окончании срока заключения.
Это была своего рода плата за любопытство.
Виконт думал, что, покончив счеты с правосудием, незнакомец захочет отблагодарить его за проявленную щедрость и расскажет о своих похождениях.
Но его расчет не оправдался.
Через год он узнал, что незнакомец отсидел в тюрьме все двенадцать месяцев, так и не раскрыв своего имени, а выйдя на свободу, уехал на жительство в Марсель под надзор полиции.
На этом все и кончилось. Человек без имени не давал о себе знать. Он даже не написал письма и не поблагодарил виконта, хотя по выходе из тюрьмы деньги ему были выплачены полностью.
А через некоторое время, в феврале 1848 года, в Париже произошла революция, и Анри де Сервон, уже успевший позабыть обо всей этой истории, внезапно оказался участником иных весьма странных и драматических событий.
Глава I
Революционные выступления во Франции в первой половине 1848 года происходили столь бурно, что для каких-либо дел, не связанных с политикой, просто не оставалось места.
Если в прежние времена внимание публики в основном привлекали громкие судебные процессы, то с началом революции общественный интерес переключился на уличные бои и схватки политических оппонентов. В результате весьма необычные дела, творившиеся в тот период в высших кругах парижского общества, остались практически незамеченными.
После февральских событий аристократические клубы в Париже долгое время пустовали. Но уже к концу лета приверженцы жизни на широкую ногу начали возвращаться к привычному парижскому укладу.
Возобновились обеды в «Кафе де Пари», публика потянулась в театры, все опять почувствовали вкус к игре и поздним ужинам.
Но главным образом к игре.
Казалось, что люди хотят вознаградить себя за вынужденное воздержание, и посему игра пошла с невиданным размахом, что, возможно, объяснялось еще и тем, что будущее виделось в весьма неопределенном свете.
Именно так обстояло дело в одном из самых именитых в те годы клубов Парижа, где собирались большие любители игры по-крупному. В салоне клуба, оклеенном красными обоями, был установлен стол для игры в баккара, и каждую ночь люди, сидевшие вокруг стола, проигрывали или выигрывали громадные суммы денег.
Достаточно было взглянуть на груды золота и банковских билетов, вываленных на зеленое сукно, чтобы понять, что стоимость промышленных активов катится вниз, а арендную плату уже давно никто не вносит.
Деньги припрятывали, изымали из оборота, и они всплывали в игорных заведениях, где между часом ночи и пятью часами утра переходили из рук в руки с необычайной легкостью.
Однажды в конце октября в разгар всей этой игорной лихорадки один из самых усердных посетителей клуба внезапно перестал в нем появляться.
Это был молодой дворянин, весьма богатый, родом из Лангедока, приехавший в Париж, чтобы провести в нем зиму. За последний месяц он выиграл очень значительную сумму денег.
Поначалу никого не озаботило его отсутствие, ведь отношения между игроками редко продолжаются за пределами зеленого сукна. Но вскоре стало известно, что и дома он не появлялся все последние дни.
Члены его семьи были крайне обеспокоены и организовали поиски пропавшего родственника.
Господин де Сьерак, так звали пропавшего дворянина, покинул клуб поутру, примерно в четыре часа, и с того момента, как он вышел на улицу, его следы окончательно затерялись.
Вероятнее всего, он по привычке сел в наемный экипаж и отправился домой в Сен-Жерменское предместье. Опросили кучеров личных экипажей игроков и кучеров наемных экипажей, но ни у кого не удалось получить никаких точных сведений.
И только один из них утверждал, что в ту ночь отвез на Руанскую станцию дилижансов пассажира, приметы которого совпадали с приметами пропавшего молодого человека.
Но было трудно поверить, что в такой час господин Сьерак без багажа и в вечернем наряде мог уехать в неизвестном направлении.
Кто-то решил, что он покончил жизнь самоубийством.
Такое всегда возможно, когда речь идет об игроке.
Но помимо того, что господин Сьерак был весьма богат, ему еще и везло в игре, и как раз в ту самую ночь он выиграл очень значительную сумму денег.
К тому же никто и не слышал, чтобы он был чем-то сильно опечален.
Было абсурдно полагать, что человек, весьма обеспеченный и находящийся в состоянии душевного покоя, вздумал бы броситься в Сену после весело и удачно проведенной ночи.
Скорее уж речь должна была идти о преступлении, тем более что содержимое бумажника господина Сьерака было очень лакомой добычей для воров, которым во времена финансового кризиса редко выпадает такая удача.
Но, с другой стороны, прошло уже почти два года с тех пор, как Париж полностью очистили от банд грабителей, наводнивших улицы города в конце царствования Луи-Филиппа.
Последние участники этих некогда грозных бандитских формирований были осуждены еще в 1846 году, и с той поры не приходилось слышать о ночных разбойных нападениях.
Полиция провела расследование, но оно не дало никаких результатов.
Удалось обнаружить лишь одно вещественное доказательство, а именно разодранный и перепачканный грязью бумажник господина Сьерака. Его нашли в пустынном месте недалеко от таможенной заставы в Руле.
Понятно, что бумажник был совершенно пуст.
Больше ничего найти не удалось.
Совершенно безрезультатно обследовали дно реки и канала. Тело господина Сьерака так и не было обнаружено.
Целую неделю в Париже только и говорили, что об этом исчезновении. Но вскоре о нем забыли, а в клубе, где господина Сьерака хорошо знали и даже любили, игра в баккара из-за его вероятной смерти не прервалась ни на одну ночь.
Не прошло и месяца, как случилось еще одно происшествие, и опять с одним из самых больших любителей игры по-крупному. Правда, к счастью, оно не закончилось столь же трагически.
На этот раз жертвой стал офицер из африканского корпуса, который на несколько месяцев приехал в отпуск в Париж.
Он был богат и страстно любил игру. Но предавался он своему любимому занятию чисто по-военному, твердо придерживаясь им же установленного порядка.
Ровно в полночь он садился за стол для игры в баккара и ровно в три часа, независимо от выигрыша или проигрыша, прекращал игру. В три часа с небольшим в любую погоду он пешком отправлялся домой, на улицу Бургонь, насвистывая на ходу марш африканского корпуса.
В игре офицеру чаще всего отчаянно не везло. Но если удача внезапно улыбалась ему, то он стремился ухватить ее за хвост с решительностью настоящего спаги2, привыкшего держаться до последнего вздоха, и иной раз даже срывал немалый куш.
Однажды вечером, а скорее утром, он возвращался домой, взяв верх в жесткой схватке, разгоревшейся в ту ночь за игровым столом, и внезапно ему показалось, что на стене большого сада, расположенного на углу набережной Орсэ, мелькнули какие-то подозрительные тени.
Капитан Лавердан приобрел в Алжире большой опыт в отражении нападений из засады. Он с опаской относился к любым темным закоулкам и твердо знал, что если дорога, по которой движешься, вызывает подозрения, то необходимо все время быть начеку.
Поэтому он благоразумно держался ближе к середине проезжей части и даже из предосторожности держал наготове короткую шпагу, обычно спрятанную в его трости.
По мере приближения к улице Бургонь он стал по-военному непрерывно проводить разведку местности, поглядывая то вправо, то влево: на каждый шаг приходился один взгляд в ту или иную сторону.
И как оказалось, делал он это не зря
Проходя через низкие ворота в стене Бурбонского дворца, он успел заметить человека, который бросился на него и ухватил сзади за шею. Одной мощной рукой нападавший сдавил шею, а другой принялся шарить у него на груди.
Но наш капитан был опытный фехтовальщик. Он четко выполнил прием «шпагой назад коли», после чего нападавший ослабил хватку, и это позволило капитану быстро обернуться и мгновенно изготовиться к отражению нападения противника.
Капитану показалось, что его удар достиг цели. Бандит зашатался, но в это время, как из-под земли, появились еще два негодяя, и офицер решил, что разумнее всего было бы отступить.
К счастью, его никто не преследовал.
На следующий день в клубе только и разговоров было, что об этой истории.
На этот раз решили дать делу ход. Поскольку ночные нападения стали совершаться регулярно, полиция, в которую капитан обратился с заявлением, активно взялась расследовать это дело.
Судя по всему, один из нападавших был тяжело ранен. На мостовой тихой улицы Бургонь осталась изрядная лужа его крови. Это обстоятельство, по мнению руководителя сыскной бригады, должно было помочь выйти на след банды.
Когда совершается такого рода преступление, профессионалам сразу становится ясно, в каких именно закоулках уголовного мира следует искать виновного, ведь рана от удара шпагой является твердой уликой, от которой невозможно быстро избавиться.
Сыщики перетряхнули все пользующиеся дурной славой меблированные комнаты и подозрительные забегаловки, но лишь понапрасну потратили время. Ни одного человека с подозрительной раной так и не удалось обнаружить.
Если банда и существовала на самом деле, то она вновь ускользнула, словно неуловимое привидение.
Ничто не указывало на то, что попытка ограбления офицера каким-то образом связана с вероятной смертью господина Сьерака. И тем не менее само совпадение обоих происшествий казалось очень странным.
Оба – и счастливо отделавшийся капитан, и трагически пропавший молодой человек – возвращались домой, имея при себе крупную сумму денег, которую каждый из них незадолго до того выиграл в баккара.
Если это было известно бандитам, то, значит, кто-то из свидетелей карточной игры поставил их в известность.
Такое предположение, разумеется, выглядело совершенно неправдоподобно, но тем не менее полиция, известная своей недоверчивостью, сочла целесообразным провести негласное расследование в самом клубе.
Стали собирать сведения об обслуживающем персонале, установили слежку за прислугой, но так ничего и не обнаружили.
Результатом действий полиции стала лишь воцарившаяся в клубе нервозная обстановка.
Все принялись следить друг за другом. Возникла атмосфера всеобщего недоверия. Но никому и в голову не пришло из-за такой безделицы прекратить игру.
Пока происходили эти события, Анри де Сервона не было в Париже.
После февральской революции 1848 года он отправился в Бретань продавать свои земли и пробыл там значительно дольше, чем планировал.
В ту пору нашему герою было тридцать лет. Это был истинный сын своего времени и типичный представитель своего круга, обладавший всеми характерными для такого рода людей недостатками и положительными качествами.
Родился он в благополучной семье, получил хорошее образование и был весьма умен. Но неисправимое легкомыслие и безудержное пристрастие к беззаботной жизни свели на нет все эти преимущества.
За короткий срок он промотал значительную часть своего состояния, так и не приобретя устойчивого положения в обществе, но не озлился и сохранил природное благодушие.
Будучи, как большинство людей его круга, человеком безответственным и неразборчивым, он совершил множество неосторожных поступков и приобрел немало сомнительных знакомств, но при этом сердце его оставалось добрым.
В общем, благодаря своему происхождению и приобретенным связям он стал тем, кого в описываемые времена называли жизнелюбом.
Человек он был любопытный, настоящий исследователь, и единственной страстью, по-настоящему волновавшей его душу, было познание неизведанных сторон жизни.
После революции от его уже изрядно промотанного состояния остались одни крохи. Поэтому, пытаясь поправить свое положение, он задержался в Бретани и возвратился в Париж, преисполненный решимостью вести отныне жизнь экономную и разумную.
Во всяком случае, сразу после возвращения он твердо воздерживался от посещения клуба и не появлялся в веселых компаниях.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды вечером он не попал в какой-то маленький театр, где давали ужасно скучный спектакль. Сервон был так расстроен, что решил поехать в клуб.
Каково же было его удивление, когда он застал членов клуба в состоянии крайнего возбуждения. Они толпились в гостиной у камина и что-то оживленно обсуждали.
С первого взгляда было ясно, что произошло какое-то чрезвычайное событие.
Все одновременно что-то говорили, и никто никого не слушал.
Поначалу Анри де Сервон не понял, из-за чего все так взволновались. Но через какое-то время до него дошел смысл отдельных фраз.
– Бедный барон! – произнес кто-то из гостей. – В кои-то веки он крупно выиграл, и надо же было, чтобы его постигло такое несчастье.