Приглашение на чашку кофе

Приглашение на чашку кофе

Веру Петровну пригласили на чашку кофе. И не кто-нибудь, а сама Ангелина Сергеевна с третьего этажа. Ангелина Сергеевна считалась в доме знаменитостью, так как много лет проработала в театре и даже снялась в кино, правда, в массовке. По пятницам, после обеда, в подъезде всегда стоял запах сваренного кофе, а также ванильных булочек, и все жильцы понимали, что у Ангелины Сергеевны посиделки. На эти посиделки допускались лишь избранные, причём все из числа «бывших»: бывшая заведующая лабораторией НИИ, бывшая директор книжного магазина, бывший главный редактор литературного журнала. Все те организации и учреждения, которыми они когда-то руководили, были закрыты или прекратили своё существование за ненадобностью в девяностые годы прошлого века.

Вера Петровна к «бывшим» не относилась. Во-первых, она никогда не занимала руководящую должность, во-вторых, в отличие от «бывших», так и не сумевших найти себе применение в реалиях новой жизни, она и сейчас продолжала трудиться вахтёром, помогая оплачивать занятия внучки в хореографической студии.

Вера Петровна была польщена приглашением Ангелины Сергеевны, а потому в гости к ней собиралась долго и тщательно, да так, что даже устала. «Будто на свидание наряжаюсь», – не без досады подумала она, в очередной раз примеряя новую кофту, специально купленную на рынке для визита к Ангелине Сергеевне. (Ей не хотелось уронить себя в глазах «бывших».) Решив отдохнуть перед выходом, Вера Петровна присела на стул в коридоре и посмотрела в зеркало. Из зеркала на неё глядела уставшая женщина с разгорячённым от переодеваний лицом.

«Да ну их, с этим их кофе!» – в сердцах воскликнула Вера Петровна и принялась снимать туфли.

Отдых в деревне

Лена Кондакова была не в духе. Она злилась на то, что дала уговорить себя отправиться вместе с родителями на всё лето в деревню, пока в городской квартире шёл ремонт. Хорошенькое завершение учёбы на искусствоведческом факультете, сердито фыркала Лена. А всё из-за соседки по лестничной площадке Венеры Аркадьевны, которая не один год расписывала Лениным родителям все прелести отдыха в деревне. Нет, Лена ничего не имела против деревни, но она предпочла бы провести лето в совсем другой деревне. В деревне, расположенной где-нибудь на берегу Средиземного моря. В деревне, от чьих камней веет многовековой историей, легендами и мифами. А где можно найти многовековую историю в обычной русской деревне? В ней даже камней нет, одни деревья. И вообще отдых должен приносить интеллектуальную пользу. Но какую пользу может принести деревня, которая гордится тем, что в ней не один, а два магазина, промышленный и продуктовый? Что же касается развлечений, то они тоже не впечатляли – пляж да волейбольная площадка.

В общем, в этот день Лена снова встала не с той ноги. Часы показывали половину первого. За окном громко и бестолково блеяли овцы. Позёвывая, Лена накинула халат и вышла на веранду. Там перед телевизором вместе с родителями сидела баба Маня, дальняя родственница Музы Аркадьевны, приносившая дачникам то молоко, то сметану с творогом, и, подперев голову кулаком, смотрела на экран, точнее, на мужчину средних лет проникновенно читавшего стихотворение Ярослава Смелякова:

Мы ещё оденем вас шелками,

плечи вам покроем соболями.

Мы построим вам дворцы большие,

милые красавицы России.

На этих словах баба Маня вздохнула. Лена насмешливо улыбнулась. Она знала, что баба Маня, отработавшая всю жизнь на колхозной ферме, живёт в небольшом домике, который никак нельзя было назвать дворцом.

Лена вышла на улицу и заглянула через ограду. В соседнем дворе, под сиренью, стоял деревянный стол, за которым пила квас соседка по даче и одновременно подруга по несчастью – Арабелла Игнатьева. Арабелла тоже была привезена в деревню, но, в отличие от Лены, не родителями, а мужем, которому, по его словам, надоело болтаться по дорогим курортам. Он давно хотел провести лето в самой обычной деревне, о чём и сообщил своей супруге. Сначала Арабелла восприняла его слова как шутку, но оказалось, что он вовсе не шутит. Тогда Арабелла, ещё зимой забронировавшая роскошный номер в одном из самых популярных отелей Испании, решила настоять на своём, припугнув мужа разводом. Муж подумал и неожиданно согласился. Насмерть перепуганная Арабелла пошла на попятную и заверила супруга, что последует за ним на отдых даже в Сибирь. Однако такой жертвы от неё не потребовали. В деревне, куда Арабеллу привез коварный спутник жизни, не было ни интернета, ни сотовой связи, зато под навесом стоял стог сена, на котором Арабеллин муж ежедневно с часу до половины четвёртого с удовольствием предавался крепкому, здоровому сну.

– Какая жара! – зевнув в очередной раз, произнесла Лена.

– Здесь такое грубое солнце, – пожаловалась Арабелла.

Несмотря на бестактное поведение небесного светила, решено было совершить послеобеденную прогулку.

– Мне не хватает здесь света, – произнесла Арабелла, когда они шли в сторону пляжа.

– Отчего же? – пожала плечами Лена. – Здесь света достаточно.

Арабелла под словом «свет» понимала другое. Она хотела поделиться с Леной наболевшим: о том, как ей не хватает людей, в лексиконе которых никогда не встречается слово «деревня», но не успела, так как наступила на острый камешек и ойкнула от боли.

– Какие ужасные дороги! – воскликнула Арабелла. – И мосты, – добавила она, глядя на шаткий мостик, перекинутый через высохшую канаву. – Я уже две набойки потеряла.

– Да, римскими виадуками здесь не пахнет, – согласилась с ней Лена. – Впрочем, как и акведуками. – И она с сочувствием посмотрела на Арабеллу, точнее на её туфли, совсем не предназначенные для деревенских дорог.

На пляже было людно, но это был совсем не тот свет, от отсутствия которого страдала Арабелла, а потому они прошли мимо него, даже не посмотрев в его сторону. Однако когда они свернули по тропинке и, углубившись в лес, забрели на небольшую поляну, то неожиданно наткнулись на молодого мужчину с мольбертом.

Лена удивилась: она не ожидала встретить в этой глуши художника. Услышав за спиной шорох, он оглянулся и, увидев двух спутниц, вежливо поздоровался с ними. Дачницы решили взглянуть на этюд и увидели спящую на траве девушку, в которой Лена признала Психею.

«Неудачник», – подумала Лена, разглядывая уснувшую со склянкой в руке красавицу. Трудно было определить, к кому конкретно относится её высказывание: то ли к тому, кто выбрал себе в жёны эту чересчур наивную, по мнению Лены, простушку, то ли к изобразившему её художнику.

«Мне бы сейчас такие босоножки», – мысленно вздохнула Арабелла, позавидовав Психее, обутой в греческие сандалии. Она, в отличие от Лены, в искусстве была не сильна.

Вечером оба семейства отправились на волейбольную площадку. Арабелла пошла в кедах, которые купил ей в промтоварном магазине муж. На площадке Лена заметила художника. Он внимательно наблюдал за игрой, точнее за девушкой, игравшей в одной из команд. «Да, – с укором подумала Лена. – Вместо того чтобы искать натуру в Италии, он ищет её в богом забытом месте». Неожиданно к игрокам присоединился муж Арабеллы. Лене окончательно опротивело зрелище, и она вернулась домой.

На следующий день она столкнулась в магазине с художником. Тот весело переговаривался с продавщицей, в которой Лена признала вчерашнюю волейболистку.

– А вы, по-моему, уже нашли свою Психею, – насмешливо произнесла она, когда художник поздоровался с ней.

Он удивлённо приподнял бровь, но, бросив взгляд за спину Лены, тут же ответил ей в тон:

– А вы своего Амура.

Лена оглянулась и увидела на пороге лохматого пса по кличке Амур, ухажёра и поклонника всех деревенских дворняг женского пола. Впрочем, назван он был своим хозяином, в молодости служившим на Тихоокеанском флоте, отнюдь не в честь бога любви, однако художнику это совпадение показалось забавным.

– Ну знаете! – возмущённо воскликнула Лена и, бросив гневный взгляд на живописца, вылетела из магазина. Местный ловелас разочарованно пролаял ей вслед.

– Какое лицо! – восхищённо пробормотал художник. – Какие глаза!

Осенью журнал, в который Лена устроилась работать, вернувшись из деревни, отправил её с заданием на только что открывшуюся выставку.

– Говорят, художник подаёт большие надежды, – сказал редактор. – Особенно хвалят его картины на мифологические сюжеты.

– Посмотрим, – тоном опытного рецензента произнесла Лена.

В первом же зале она увидела знакомую картину со спящей Психеей. Переступив порог второй комнаты, Лена замерла: прямо напротив неё висело большое полотно, изображавшее Атласа и Персея, державшего в руке голову горгоны Медузы, в лице которой Лена с ужасом узнала свои черты.

Банка кофе

Дарья Спиридоновна опять перестаралась. И ничего поделать с этим было нельзя. Ибо по старой привычке, придя в магазин, она взяла всего понемногу, потому что в глубине души всегда опасалась, что завтра этого «всего» на прилавке может и не оказаться. Мало ли что за ночь в стране произойдет. Дарья Спиридоновна хорошо помнила тот день, когда первый российский президент, яростно колотя себя в грудь, кричал, что сам ляжет на рельсы, но не допустит падения рубля. Чего, однако, несмотря на его громкие и выразительные заверения, не случилось: президент на рельсы не лег, а рубль с треском обвалился.

После того как все покупки были сделаны, оказалось, что сумки Дарьи Спиридоновны весьма тяжелы. Пришлось возвращаться домой привычным способом – перебежками. Уже давно дорога от магазина до дома была разделена ею на отрезки – фонарные столбы, возле которых она отдыхала. Последним привалом в маршруте значилась скамейка во дворе дома, где жила Дарья Спиридоновна, а далее ей предстоял завершающий этап – подъём на пятый этаж, сопровождавшийся уже краткими, незначительными передышками на каждой лестничной площадке.

Когда до скамейки оставалось всего два фонарных столба, Дарью Спиридоновну будто током ударило. Кофе! Она забыла купить банку кофе со скидкой! А ведь сегодня последний день акции! Дарья Спиридоновна даже вспотела. Она стояла под фонарём и не знала, что делать. Вернуться в магазин? Но сумки такие тяжёлые, что на обратную дорогу ей просто не хватит сил. Продолжить путь домой без кофе, а потом ещё раз сходить в магазин? Но скоро должна прийти в гости старая подруга, и тогда она свой фирменный пирог не успеет испечь до её прихода. Дарья Спиридоновна уже была готова расплакаться, как вдруг увидела вышедшего из-за угла поликлиники соседа по подъезду Павла Ивановича Буракова. Бодро орудуя тростью, Павел Иванович нёс пустую авоську, с которой всегда ходил в магазин. Дарья Спиридоновна вздохнула с облегчением и окликнула Буракова. Поведав ему о своей оплошности, она достала из кошелька деньги и попросила купить банку кофе. Павел Иванович деньги взял и горячо заверил соседку, что самым наилучшим образом выполнит её поручение.

Обрадованная тем, как она удачно вышла из затруднительного положения, Дарья Спиридоновна подхватила сумки и направилась к очередному столбу. Добравшись до него, она внезапно похолодела. Да как же она могла забыть, ведь сегодня в новостях сообщили, что в Америке умер известный советский поэт! Советские поэты, особенно шестидесятники, были самой большой слабостью Павла Ивановича. Каждая смерть становилась для него личной потерей. Оставившего этот бренный мир поэтического творца Павел Иванович обязательно должен был помянуть. И, конечно, не без горячительных напитков. Нет, Павел Иванович вовсе не был таким уж тонким ценителем стихов. Просто он всю жизнь проработал книжным наборщиком в типографии. «Мороки с ними меньше, – нередко говорил он, сравнивая поэтов с прозаиками не в пользу последних. – Не такие уж они жадные до слов».

Поминал Павел Иванович стихотворцев не дома, а на лоне природы – в запущенном садике, некогда принадлежавшем трактороремонтному заводу, закрывшемуся в середине девяностых. Павел Иванович обычно устраивался на старой скамейке и в полной тишине и уединении справлял поминальную тризну по усопшему, сопровождая каждую выпитую стопку чтением наизусть четверостишия из знаменитой элегии Томаса Грея в переводе Жуковского.

Дарья Спиридоновна оглянулась, но Павла Ивановича уже и след простыл. «Не видать мне сегодня кофе», – устало подумала она.

Бураков позвонил в её дверь ровно в половине первого ночи. В руках вместо банки кофе Павел Иванович держал пачку какао.

– Говорил же, что принесу! – пошатываясь, гордо произнёс он.

– Да я ведь тебя просила кофе купить! – чуть не плача воскликнула Дарья Спиридоновна.

– Ну ты даёшь, соседка, – укоризненно покачал головой Павел Иванович, – а ведь не молоденькая. Врачи же нам всё время твердят: кофе пить вредно. Давление подскочит, и всё, нет тебя! – Он неожиданно всхлипнул. – Так что пей лучше какао!

Предложение

В одном старинном романе написано: «Холостяк, если он обладает солидным состоянием, должен настоятельно нуждаться в жене, такова общепризнанная истина». Лучше и не скажешь. Если только намерение обрести эту самую жену не обернётся какими-нибудь неприятностями.

Михаил Лукич считался завидным женихом в Брюквине. Во-первых, ему было всего семьдесят шесть лет. Не самый преклонный возраст, не правда ли? Во-вторых, он, хоть и не обладал солидным состоянием, каким обычно обладают английские джентльмены, проживающие в родовых поместьях, имел добротный дом и, по меркам брюквинских дам, получал хорошую пенсию, так как довольно долго прожил на Крайнем Севере. Жена его умерла несколько лет назад, и вот, посчитав, что срок траура по покойной супруге выдержан и что человеку в пожилых летах, независимо от того, мужчина он или женщина, требуется тот, кто скрасит его одиночество, он решил жениться во второй раз. Сделать это было не так уж и сложно, так как в Брюквине, как и в любом другом городе, мужчин всегда меньше, чем женщин. Особенно их число уменьшается, когда они переступают пенсионный порог – тогда представители сильной половины человечества становятся просто на вес золота.

Михаил Лукич адекватно оценивал свои физические, духовные и материальные возможности, а потому в поисках новой спутницы жизни сразу же отмёл в сторону легкомысленных особ в возрасте от тридцати до пятидесяти. Затем он посчитал, что ему не следует рассматривать в качестве соискательницы на его сердце и пенсию дам с различными физическими недостатками, а также обременённых многочисленным семейством в виде детей и внуков, ибо всё их внимание будет уходить не на супруга, а на беспокойных и нередко проблемных отпрысков. Сам Михаил Лукич имел всего лишь одного сына, да и тот жил довольно далеко. В результате у него на заметке остались две дамы: Муза Евдокимовна и Анна Тимофеевна. И та, и другая были на десять лет моложе Михаила Лукича – оптимальная разница, как считал наш герой, между супругами. Обе обладали приятной внешностью, так что с будущей женой не стыдно было выйти в люди, то есть в магазин, так как кроме магазинов в Брюквине посещать больше было нечего. Но между невестами имелись и различия, что затрудняло выбор Михаила Лукича. Например, Муза Евдокимовна, хоть и была весьма образованна и хорошо разбиралась в искусстве (она много лет преподавала мировую художественную культуру в брюквинском ПТУ), совершенно не умела готовить, разве только яичницу. Так что Михаил Лукич опасался, что бутерброды и пряники, которыми она обычно угощала, не слишком благотворно скажутся на его здоровье. А вот у Анны Тимофеевны, наоборот, стол всегда был заставлен всякой снедью. С Анной Тимофеевной его желудку ничего не угрожало. Правда, кроме еды и огородничества, она больше не могла разговаривать ни на какую тему, да и книг совсем не читала, что несколько огорчало Михаила Лукича. «Вот если бы к кругозору Музы Евдокимовны да прибавить кулинарные способности Анны Тимофеевны…», – вздыхал Михаил Лукич.

Но вот в последнее время он стал замечать некоторое охлаждение со стороны как Музы Евдокимовны, так и Анны Тимофеевны. Обе они уже не так радушно зазывали его к себе в гости, а при встречах на улице или в магазине ограничивались лишь приветственным кивком. Обеих дам можно понять: любой женщине, независимо от возраста, хочется определённости. Михаил Лукич решил больше не тянуть кота за хвост и сделать предложение, выбрав одну из них довольно простым и незатейливым способом. Нет, он вовсе не собирался подкидывать монету или вынимать из шапки заранее записанное на бумажке имя. Михаил Лукич решил довериться природе, точнее барометру: если на следующий день барометр покажет, что давление растёт, он идёт к Музе Евдокимовне, если падает – к Анне Тимофеевне. Барометр у Михаила Лукича был старинный, середины девятнадцатого века, в тяжёлом дубовом корпусе. Достался он ему в наследство от тестя и никогда не подводил, точно предсказывая погоду.

Утром барометр показал дождь. Михаил Лукич купил коробку конфет и отправился делать предложение.

У Анны Тимофеевны вкусно пахло запечённой курицей, а ещё у неё в гостях была Муза Евдокимовна, чего никак не ожидал Михаил Лукич. Он собирался делать предложение в камерной обстановке, то есть тет-а-тет, и, конечно же, растерялся и даже немного покраснел, когда увидел вторую даму из своего короткого списка. Обе женщины сразу же поняли, зачем он явился с конфетами, однако по-разному отреагировали на это: Анна Тимофеевна, что было совершенно естественно, обрадовалась, а Муза Евдокимовна, поджав губы, произнесла:

– Ну, не буду мешать вам, молодые люди. – И направилась к порогу, оставляя за собой шлейф тяжёлых сладковатых духов.

Оживлённая Анна Тимофеевна не стала ее удерживать и проводила до калитки, по дороге заглянув в курятник и перекрестив петуха Юрия, разбудившего её сегодня своим пением на час раньше обычного. Вернувшись в дом, она тут же принялась накрывать на стол.

Едва она перестелила скатерть и расставила свою самую лучшую посуду, как под окнами неожиданно раздалось грозное блеянье, а затем не менее грозное хрюканье. Анна Тимофеевна выглянула в окно и ахнула:

– Батюшки, опять Стёпка с Гришкой сцепились! Пойду разниму их, а то все цветы мне в палисаднике перетопчут.

Стёпкой звали козла Анны Тимофеевны. Имя Гришка носил кабанчик, которого она специально выращивала к торжественному мероприятию: Анна Тимофеевна нисколько не сомневалась, что Михаил Лукич сделает предложение ей, а не Музе Евдокимовне.

– А вы пока вишнёвой настойки отведайте, – сказала она, принеся из кухни небольшой запотевший графин. – На водочке делала, как покойная мама научила.

Пока Анна Тимофеевна разгоняла по разным отгородкам непримиримых недругов – козла и кабана, Михаил Лукич налил в рюмку настойки и выпил. Настойка оказалась довольно крепкой и немедленно потребовала закуски. Михаил Лукич завертел головой по сторонам в её поисках и увидел на серванте хрустальную вазочку с маринованными грибами. Взяв со стола вилку, он тут же аппетитно закусил.

В комнате всё ещё пахло духами Музы Евдокимовны. Михаилу Лукичу невольно припомнились её поджатые губы. «Да, неловко получилось», – подумал он и, налив настойки, снова заел её грибками. Пройдясь по комнате, Михаил Лукич присел на стул и неожиданно увидел стоящий в углу зонтик Музы Евдокимовны, который та, уходя, забыла. «Да, нехорошо вышло», – вновь расстроился Михаил Лукич. «Да, что тут нехорошего? – неожиданно прозвучал в его голове раздражённый голос. – Ты же ей предложение не делал». – «Не делал!» – кивнул Михаил Лукич. – «Вот и пей спокойно, закусывай», – произнёс голос. Михаил Лукич опять выпил настойки и доел грибы.

Спустя некоторое время он вдруг почувствовал себя дурно: к горлу подкатила тошнота, а в животе появились неприятные рези. Михаил Лукич покрылся испариной и понял, что нужно как можно скорее покинуть гостеприимный дом Анны Тимофеевны.

– Куда же вы? – услышал он растерянный голос хозяйки, торопливо сбегая с крыльца, но ему было не до объяснений.

Едва он добрался до дома, как в глазах у него потемнело. Цепляясь за стены и постанывая, Михаил Лукич попытался дойти до телефона, стоявшего на журнальном столике, чтобы вызвать «скорую помощь». Последнее, что запомнил несчастный страдалец, теряя сознание, был барометр, за который он ухватился и который рухнул вместе с ним на пол, больно придавив его сверху.

Очнулся Михаил Лукич на больничной койке. Рядом с ним сидела Анна Тимофеевна.

– Это всё грибы её проклятые, – наклонившись к нему, прошептала Анна Тимофеевна. – Мы же в тот день пообедать с ней сговорились.

«О чём это она?» – вяло подумал Михаил Лукич.

– Музы Евдокимовны грибы-то, – продолжала шептать Анна Тимофеевна. – Уж не знаю, где она их раздобыла. Наверное, на рынке у Кольки Китайца купила. Он же вечно всякой отравой торгует. От курицы-то у вас ничего бы такого не было.

Михаил Лукич закрыл глаза.      Больше он ни у Анны Тимофеевны, ни у Музы Евдокимовны не бывал и предложение никому так и не сделал.

Проклятие «Пиковой дамы»

Вера занималась в драматической студии при Доме культуры полиграфического комбината – она давно грезила сценой. Днём Вера трудилась на комбинате, а вечером ходила на репетиции, поэтому домой возвращалась поздно. Родные в её актерский талант не верили и к репетициям относились с насмешкой, считая Верино увлечение напрасной тратой времени. Тем более играла она всё время каких-то старух, романтических героинь ей почему-то не предлагали – видимо, никак не могли в ней тургеневскую барышню разглядеть. Незадолго до Нового года студия решила поставить «Пиковую даму». Вообще-то спектакль по этому произведению задумывался давно, но реализовать замысел никак не удавалось: то режиссёр ногу сломает, то актёр, репетировавший роль Германна, в монастырь уйдёт. Стали даже поговаривать о проклятии «Пиковой дамы».

Вере, как всегда, досталась роль старой женщины, то есть графини, особы не простой и с характером. Она отнеслась к роли серьёзно (она вообще ко всем своим ролям серьёзно относилась) и даже приобрела на блошином рынке духи «Пиковая дама», которые стоили недёшево. В семье таких трат, конечно же, не одобрили. «Лучше бы ты себе туфли новые купила, – покачала головой старшая сестра Анюта, – или сумочку». Однако чего не сделаешь ради любимого дела. Всё-таки театр – страшная сила.

Премьера удалась, даже несмотря на то, что у Веры разболелась голова от духов, которыми она надушилась перед выходом на сцену, – «Пиковая дама» оказались духами сложными, с сильным, терпким запахом. После спектакля выпили шампанского и разошлись по домам. Вере надо было добираться дальше всех – в пригород. Сойдя с электрички, она привычно направилась через парк, окружавший усадьбу князей Старобельских, где располагался музей.

Идя по засыпанной снегом дорожке, Вера вдруг увидела в окнах усадьбы свет. Это её насторожило: музей после шести не работал. Неужели туда проникли воры? Она подошла ближе, и тут входная дверь неожиданно отворилась, и чей-то мужской голос громко произнёс: «Пожалуйте сюда».

Вера нерешительно переступила порог. В просторном холле стояли двое мужчин в ливреях, с подносами в руках. «Съёмки у них тут, что ли», – растерянно подумала Вера. Не успела она и рта раскрыть, как к ней подошла незнакомая женщина средних лет, в чёрном платье до пят, и торопливо произнесла:

– Наконец-то! Она о вас уже спрашивала.

Поминутно крестясь, незнакомка стала подниматься по лестнице. Движимая любопытством, Вера последовала за ней и вскоре оказалась в комнате, слабо освещённой свечами. В полумраке она разглядела кресло, в котором сидела чересчур нарумяненная женщина, в парике и жёлтом платье. Несмотря на обилие румян и пудры, Вере показалось, что женщина весьма стара.

– Что-то ты, мать моя, ждать себя заставляешь! – сердито произнесла сидевшая в кресле. – Ну, привезла?

Вера от растерянности не знала, что и ответить.

– Привезла новый роман? – спросила старуха, не меняя интонации.

Мысли Веры лихорадочно закружились. Вдруг она вспомнила о «Бедной Лизе» Карамзина. Эта книжка карманного формата была недавно куплена ею для чтения в электричке. Вера всегда читала классику по дороге на работу, чтобы скоротать время, ну и мало ли – вдруг музы смилостивятся, и ей выпадет романтический образ, а у неё уже и роль готова. Она достала из сумочки повесть.

– Читай! – приказала старуха и кивнула на скамеечку, стоявшую напротив кресла.

Вера присела и, открыв повесть на той странице, где лежала закладка, с трудом разбирая в полумраке слова, принялась читать.

– Громче! – потребовала старуха. – Что с тобою, мать моя? С голосу спала, что ли?

Вера стала читать громче, но, дойдя до самоубийства Лизы, вновь была прервана грозной обитательницей комнаты: