Чезар

У Пикулева и Рыкованова были разные отцы. Пикулев был на восемь лет моложе, ниже ростом и как будто мягче по характеру, хотя это впечатление было обманчивым. Он носил дорогие костюмы и выглядел аккуратно, «как только из шкатулки», шутил про него Рыкованов. Я представлял себе сигарную коробку, в которой лежат такие Пикулевы с ровными причёсками и ждут своего часа.

Рыкованов смотрел на мир раскосым взором, в котором чувствовалась угроза: медведя нельзя было приручить. Он мог казаться спокойным, но через секунду взорваться и дать хорошего тумака начальнику цеха, если тот продолжал спорить или говорил что-то оскорбительное. Он не терпел, когда плохо отзываются от зоне: для Рыкованова территория на северо-востоке от АЭС была его альма-матер, давшей путёвку в жизнь. Называть её грязным местом мог только он сам и несколько оставшихся в живых участников РОЛов.

Пикулев на этом фоне казался интеллигентным и тихим и говорил вкрадчивым голосом, хотя мог завестись, становясь крикливым. Он наблюдал происходящее через тонкие оправы позолоченных очков, держался подальше от грязи и любые задачи предпочитал делегировать другим. Он управлял растущей империей через экран монитора, полагался на цифры и выстраивал вокруг себя административные редуты. Во многом поэтому я чаще общался с Рыковановым, хотя он постепенно отходил от дел, и названия его должностей становились всё менее определёнными.

Когда я пришёл в «Чезар» в 2003 году, полный сил Рыкованов был локомотивом их семейного бизнеса, а его щуплый брат воспринимался, скорее, предметом канцелярской необходимости. Сначала он отвечал за бухгалтерию, позже перешёл в ранг главного экономиста. Вскоре Пикулеву доверили возглавить совет директоров растущего холдинга, и он оказался хорошим переговорщиком, если речь шла про власти любого уровня: от городских до федеральных. Но Пикулев терялся перед начальниками цехов и простыми рабочими, и первое время заслон в виде старшего брата был ему необходим.

В последние годы Пикулев заматерел и подцепил вирус аристократизма. Он всё чаще рассуждал о своей миссии, наследии, идеалах. Для него стал важен символизм вещей и явлений, и все его новые приобретения, от автомобиля до завода, становились кусочками имперской мозаики, в центре которой был он сам. Возможно, Пикулев готовил себя к политической карьере.

Секретарь привела Ефима, который вошёл в кабинет, не зная, как себя вести. Хмурым взглядом Рыкованов усадил его рядом со мной и затушил сигарету: его брат не любил запаха табака.

Следующим в кабинет вошёл Воеводин, замначальника следственного управления полиции, и стало ясно, что Пикулев с Рыковановым готовятся к серьёзной обороне. В руках Воеводина была тонкая папочка.

За ним появился Подгорнов, и я напрягся: мы с ним плохо выносили друг друга и его присутствие здесь не было обязательным. После разделения службы безопасности на две структуры, «С» и «К», они традиционно соперничали. Подгорнов отвечал за силовое обеспечение безопасности, по сути, руководил многочисленной охраной «Чезара». Я был главой службы «К», которая занималась более тонкой работой, связанной с юридическим аспектами, конфликтами, сложными переговорами и нестандартными поручениями. Подгорнов не был слишком умён, и его присутствие здесь выглядело как повышение.

Пикулев явился последним.

– Здравствуйте, господа.

Его приветствие – это лёгкий кивок, снабжённый полуулыбкой. Ровная причёска напоминала пластмассовый парик.

Пикулев замер у стола. В кабинете Рыкованова для него не было подобающего места. Вокруг торчали низкие спинки офисных стульев, и, видя замешательство брата, Рыкованов кивнул ему на своё старое кресло, которое хотя бы отдалённо напоминало трон. Рыкованов пересел на стул рядом, и тот просел под его массой, отчего казалось, что Рыкованов сидит на ведре.

Пикулев уселся, выложил перед собой электронный планшет с пером и несколько минут щёлкал им по экрану. От клацающих звуков мы все впали в лёгкий транс. Рыкованов встал и уселся на подоконник, лениво поглядывая в окно. В начале девятого толпа у проходной поредела.

Наконец Пикулев произнёс:

– Итак, господа, у нас проблема, – он бегло окинул нас взглядом. – Для начала я бы хотел узнать все детали произошедшего. Тебе слово, Кирилл Михайлович.

Я кратко пересказал субботние происшествия, обращаясь больше к Рыкованову, который слушал молча, глядя на сцепленные пальцы. Когда я закончил, тот посмотрел на меня из-под низких бровей:

– Кирюша, никакой самодеятельности?

– Нет. Анатолий Петрович, видя состояние Самушкина, я принял решение лично везти его в больницу, чтобы избежать случайностей. В тот момент положение не казалось опасным. Я считал, что это тепловой удар. Не думаю, что мы в принципе могли что-то сделать.

Рыкованов перевёл вопросительный взгляд на Ефима и тот закивал:

– Он вообще нормальный был! Бегал там со своим рупором. Кирилл Михайлович сказал ему не мешать, мы и не мешали.

– Тебе-то сложно было удержаться, – усмехнулся Рыкованов.

По дрожанию фиминого локтя я чувствовал клокочущее в нём чувство справедливости. Он обиделся:

– Анатолий Петрович, я что, приказов не понимаю? Сказали не трогать, мы не трогали. Подгорновских вон спросите: никто этого скомороха не прессовал.

Подгорнов сухо кивнул. Из его команды в субботу с нами было человек пять на случай обострения.

– Знаю я, знаю, – смягчился Рыкованов. Он уважал военное прошлое Фимы.

Пикулев нетерпеливо обратился к Воеводину:

– Коля, а в чём всё-таки причина смерти? Что вскрытие показало?

Воеводин откашлялся, раскрыл папку, примял страницы ребром ладони и доложил:

– Самушкин Эдуард Константинович, 1991 года рождения. Смерть наступила восьмого июня 2019 года в семнадцать часов ноль три минуты. Предварительная причина – остановка дыхания и сердечной деятельности на фоне обширного кровоизлияния. К делу подключился следственный комитет России. Результаты вскрытия пока не известны. Тело находится в бюро судебно-медицинской экспертизы.

– То есть ничего у нас нет? – Пикулев застучал пером по столу. – Умер человек, а мы гадаем, малярия это или ветрянка? Почему дело не поставили в приоритет?

– Да как не поставили?.. – начал было Воеводин, но Пикулев оборвал:

– Ты интернет утром открывал? Ты видел, что там про нас пишут? Что это мы его заказали! Коля! Все уже всё знают, кроме вас, сыщиков!

Воеводин походил на студента-троечника. Через час он будет громыхать у себя в отделе голосом полководца, но сейчас он без обид и досады принимает пикулевские оплеухи. А что он, в самом деле, мог сделать? И что мог я?

– О результатах судмедэкспертизы я сообщу при первой возможности, – сдержанно ответил Воеводин. – К делу подключились специалисты федерального медико-биологического агентства.

– Что это значит? Наркота была?

– Наркотиков не было. Они подозревают отравление химически или биологически активным веществом. И ещё кое-что.

Воеводин протянул Пикулеву лист и пояснил:

– Это выписка из медицинской карты Самушкина. В 2017 году он проходил курс химиотерапии для лечения карциномы. Терапия была успешной, наступила ремиссия. В течение года он находился на поддерживающей терапии.

– Ну вот, это уже кое-что, – заинтересовался Пикулев. – А мог он от этой болячки сгореть? Может, врачи ошиблись и не было никакой ремиссии? Коля, результаты вскрытия нам нужны как можно скорее. Но для публики давай остановимся на первоначальной версии: кровоизлияние вследствие перенесённого ранее тяжёлого заболевания. А лучше что-нибудь попроще: инсульт, например. Инсульт молодеет.

– Сделаю, что могу, Альберт Ильич, – заверил Воеводин.

Некоторое время он рассуждал о том, какими путями может пойти следствие, но Пикулев слушал вполуха, потом поблагодарил и сделал жест, разрешающий уйти. Воеводин, собирая бумаги, добавил:

– Дело в следственном комитете, так что… – он посмотрел на меня. – Вас вызовут на днях, опросят, показанию снимут. Но думаю, что без пристрастия, хотя… За своих я ручаться могу, но тут вы понимаете…

– Понимаем, – раздражённо кивнул Пикулев.

Рыкованов поднял на Воеводина глаза и глухо произнёс:

– А ты Шитякову от меня привет передавай.

Тот скупо кивнул: послание дошло.

Когда Воеводин вышел, Пикулев нервно заговорил:

– Трудно представить более неудачного момента! В четверг я улетаю в Москву на встречу с сотрудниками администрации президента: будем согласовывать формат осеннего визита на трубопрокатный. Совершенно точно, мне зададут вопросы про Самушкина. А на следующий день мы будем обсуждать в правительстве проект по квотами на выбросы, и нам готовы были пойти навстречу, но эта история перетянет на себя всё внимание! – он застучал пером по столу. – Сейчас активисты поднимут вой, мол, «Чезар» такой-сякой, людей убивает. А в правительстве тоже не семи пядей во лбу: скажут, раз вы общественность разозлили, берите максимальные обязательства по квотам! Максимальные! Ради сиюминутного эффекта: чтобы министр с трибуны заявил. А квоты – это знаете что? Это когда проще заводы закрыть! Вот и всё! Приехали!

– Вой притушим, – хмуро сказал Рыкованов. – Объясним популярно. Не рискнут.

Он смотрел на Подгорнова, словно тот со своими вахтёрами способен что-то решить. Пикулев завёлся:

– Толя, да нельзя сейчас! Мы даже не понимаем, чего от нас ждут! До конца недели, возможно, у меня будут какие-то установки, но сейчас нужно тише воды! Вы видели, что творится у южных границ? Что в Кустанае происходит, под Троицком? Не сегодня, завтра… – он осёкся.

Рыкованов смотрел на него с сомнением:

– Кишка у них тонка, – проговорил он, выбивая из пачки сигарету и запихивая обратно. – Ничего не будет. Поелозят у границ и разойдутся. Цивилизованный мир.

Он вздохнул и снова уставился в окно.

– Уличные протесты нам в любом случае ни к чему, – подытожил Пикулев, которому, кажется, понравилась уверенность Рыкованова. Пикулев терпеть не мог неопределённость.

– Нужно чётко сформулировать нашу позицию, – продолжил он. – И подумать, как подать её публике, чтобы выиграть время. Кирилл, твоя версия?

– Очевидно провокация, – ответил я.

– И кто заказчик? – впился в меня Пикулев, словно я обязан был знать ответ.

– Вариантов немного, – ответил я. – Дягилевские, аристовские.

Дягилев, скупщик металлолома из Нижнего Тагила, который незаметно подчинил многие предприятия на севере Урала, казался предпочтительным кандидатом. Эдик, сам уроженец Свердловской области, работал на него все два года, что жил в Челябинске, и был, вероятно, полезен. Но Эдика вполне могли сделать разменным валетом – это вполне в духе Дягилева.

Представить, что на такое решился животновод Аристов, было сложнее, но он мог рассуждать точно также: все подумают на «Чезар», «Чезар» подумает на Дягилева. Последние годы Аристов вёл против нас агрессивную кампанию, обвиняя в загрязнении воздуха, чем отвлекал внимание от сброса фекалий со своих птицефабрик и свиноферм на местные поля. После катастрофы 1992 года Аристов претендовал на некоторые активы Рыкованова, остался ни с чем и вполне мог подложить нам одну из своих свиней.

– Дягилевские, – мрачно проговорил Рыкованов. – Войны хотят. Посеешь ветер – пожнёшь бурю.

– Погоди, – оборвал Пикулев. – Никакой войны. Сейчас не время. Ты представляешь, если всё-таки начнётся, – он кивнул куда-то вбок, – сколько понадобится металла, поковок, бронелиста, дизелей? Сейчас мы должны сплотиться. Мы должны выступить единым фронтом. Он нас этого ждут. Делёж начнётся потом.

– Что же, так оставим? – проворчал Рыкованов.

– Не оставим. Для начала нужно понять, что именно произошло. Воеводин сейчас посуетится, но толку от него, как обычно, не будет. На сыскарей тоже надежды нет: пока они раскачаются… Кирилл Михайлович, это твоя забота. Кто, как, зачем его отравил? Тихо, без шума, исключительно для нашего понимания.

– Я понял. Выясню.

– Выясни! Наизнанку всех выверни! Менты тебе помогут, но особо не рассчитывай: заволокитят всё как обычно. Мне к вечеру среды нужен полный отчёт. И готовься так, будто докладываешь президенту. Потому что так оно и есть.

– Сделаю.

Следующее собрание назначили на вторую половину дня уже в расширенном составе, но меня от участия освободили, чтобы я сфокусировался на расследовании.

Когда Пикулев, Ефим и Подгорнов ушли, Рыкованов снова закурил и пристально посмотрел на меня сквозь табачный дым:

– Кирюша, точно без самодеятельности? Не как тогда с Астраханцевым?

Прошло десять лет, а Астраханцев остался моим клеймом. Это раздражало. Я сдержанно ответил:

– Анатолий Петрович, если бы я занялся самодеятельностью, тело Самушкина так быстро бы не нашли.

– Хорошо, – кивнул Рыкованов и ухмыльнулся. Сигарета медленно тлела в его узловатых пальцах. Он стряхнул пепел в перевёрнутый поршень и снова усмехнулся.

– Что, не верите? – сухо спросил я.

Он посмотрел на меня весело:

– Тебе-то? Тебе-то верю. Ты, Кирюша, человек искренний, потому большим начальником не станешь никогда. Не умеешь ты играть.

Я хмыкнул, но он весело сверкнул глазами: не обижайся, мол. На правду не обижаются.

– Анатолий Петрович, нужно обсудить вопрос усиления вашей охраны, – сменил я тему. – Посмотрите, как брат ваш ездит…

– Чего? – по его скалистому лицу пошли морщины смешков. – Думаешь, Дягилев совсем из ума выжил? Да он только пугать мастак. Эдика шлёпнуть – вот его потолок. Не…

Рыкованов потерял естественное чувство опасности ещё в зоне, и его демонстративное пренебрежение элементарными правилами казалось мне вызывающим. Впрочем, так он и дожил до своих лет.

– Что насчёт Орды думаете? – спросил я. – Назревает?

– Назревает, – пробубнил он, затягиваясь. – Который год уже. Посверкают бронёй, побарражируют, да успокоятся, – он вдруг рассвирепел. – А надо бы шарахнуть со всех орудий, чтобы сразу! Чтобы в зачатке! Там исконно наши русские земли, где веками жили славяне. Ещё в 1992-ом надо было присоединять их к России по старой границе империи, только нам тогда не до Казахстанов было, прозевали. А теперь мы всё в дипломатию играем! Всё национальные чувства задеть боимся. Вот и получили Орду! Да не орду, а кучку бандитов с саблями. Монголы проклятые или как их там? Сарматы!

Он приоткрыл окно и харкнул в узкую щель, откуда пахнуло шершавым заводским воздухом. Успокаиваясь, он подмигнул мне:

– Раз всё равно приехал, сходи в ЭСПЦ-2. Там Дрогин повстанцев метелить собрался, проследи, чтобы всё чистенько прошло. Нам ещё один труп не нужен.

Дрогина, начальника одного из отделов трудовой безопасности, я встретил за проходной возле управления главного энергетика. Он курил у машины, дожидаясь меня и своего зама. День был пасмурным и удушал не только влагой, но и нашими собственными выбросами, которые мы научились на замечать. Рубашка Дрогина вымокла на спине, и пятно напоминало сердце, что было иронично: сердечностью Дрогин не отличался.

Он был низкого роста и неопрятный, весь состоял из складок одежды и первых морщин, а хвост его поясного ремня торчал в сторону. Будь мы в хороших отношениях, я бы посоветовал ему заправиться и не позорить службу.

Он свирепо смотрел на меня из-под кудлатых волос, липнущих на потный лоб. Дрогин не любил меня, как не любили многие, кто вызрел на заводе и считал его своей вотчиной. Они не понимали, для чего Рыкованов внедряет в их структуры таких белорубашечников с высшим образованием и ментовским прошлым – последнее было для них чёрной меткой.

Но Дрогин боялся меня и скрывал свой диковатый нрав за маской озабоченности.

– Сейчас поедем, – буркнул он вместо приветствия и отошёл в сторону.

Дрогин раздражал меня природной неряшливостью: он умудрялся терять бумаги, пачкал и мял их, и всякую отчётность считал бюрократическим излишеством. Его служебный «Вольво» всегда был грязным, с наваленными внутри спецовками и железяками, которые он то ли украл, то ли конфисковал. Я же получил прививку аккуратности в первые годы в полиции под началом педантичного полковника Мясоедова, не очень хорошего сыскаря, но прекрасного администратора. Мясоедов гнал таких Дрогиных с начальственных должностей как юродивых.

Стояли мы довольно долго. Постройки комбината тускло рыжели на фоне мрачного неба. Дым из труб, упираясь в купол атмосферы, расползался павлиньим хвостом.

– А что за проблема в ЭСПЦ? – спросил я.

Дрогин скривил губы с зажатой сигаретой:

– Проблема у нас одна: дураки и дороги.

– Это две, – заметил я, но он лишь сверкнул глазами и сплюнул.

Вскоре пришёл трудовик, мы сели в затхлую машину и двинулись вдоль трубопроводов. Эти сплетения завораживали меня с первого дня на заводе. Они опутывали комбинат как сосудистая система, ржавая, наглая, выставленная напоказ. Здесь была вена гигантской трубы для подачи кислорода, на которой можно было поставить палатку. Здесь были артерии, которые параллельным строем тянулись на километры. Здесь были мелкие капилляры, ныряющие в цеха и выныривающие из них. Иногда я представлял людей, которые проектируют заводы и понимают весь этот сложный обмен веществ – умные, должно быть, люди.

Может быть, зря я не послушал отца и не поступил на металлургический факультет. Термины, которые проскакивали в речи рабочих и начальников, увлекали меня, словно красивая музыка, словно ключ к тайнам Урала. Фурменные и колошниковые газы, шихта и шлак, футировка и легирование: значения таких слов я понимал лишь интуитивно и постепенно проникся интересом к людям, которые употребляют их осмысленно.

Но Дрогин хоть и считал себя заводским, интереса ни к чему не испытывал, и пока мы ехали, равнодушно смотрел в окно. Ехать было недалеко: вскоре мы остановились у ЭСПЦ-2, длинного узкого цеха с электросталеплавильной печью советского образца. Её ремонтировали в 2004 году и должны были заменить лет восемь спустя, но с тех пор лишь готовили к очередному обновлению, которое так и не состоялось. Печь уже не первый год доставляла нам головную боль, но у Пикулева, который видел всё в ином масштабе, всегда находились более интересные направления для инвестиций.

«Вольво» остановился у входа, и когда мы пересекли черту естественного света, из жёлтого полумрака в нос ударил едкий запах. Печь напоминала огромную пароварку с тремя электродами, заходящими в её крышку сверху. Их основания тлели жёлтым светом.

Рабочих собралось человек семь. Они стояли у печи воинственным полукругом, в фокус которого решительно вошёл Дрогин, встав лицом к лицу со стариком Пряжкиным.

Пряжкина я знал: он пришёл на завод раньше Рыкованова и пользовался авторитетом среди рабочих. Но в последнее время он окончательно потерял чувство меры.

– Ну, что, Василий, опять планы срываешь? – набросился на него Дрогин.

Тот махнул рукой в сторону печи:

– Планы твои вон, бурлят, спасу нет! Ты глянь как сифонит! Из-под электрода вон бздит! Це-о! Угарный газ! Ты что, уморить нас хочешь, а? Начальник, блин, охраны, блин, труда! Охраняй, раз взялся!

Вдоль раскалённой поверхности котла выбивались струи сизого дыма. В косом свете из окон плавала пыль.

– Сифонит! – передразнил Дрогин. – Идёт выщеливание газа! Нормальный процесс. Если тебе воздухом подышать надо, иди вон да подыши, а народ не накручивай. Тебя молодые слушают, верят твоим бредням. Сифонит у него!

– Какое выщеливание! – взвился Пряжкин. – Я что, первый день работаю? Печь уже двадцать лет как каши просит! Вчера Сафонову плохо стало, на той неделе Гирин повалился! Я что, придумываю, что ли? Возьми аппарат да померь, сколько чего!

– Померил уже! Всё в пределах нормативов для рабочих зон, – зашипел Дрогин, стараясь отвести Пряжкина в сторону, но тот отдёрнулся.

– Когда ты мерил-то? Когда ветер дул? Ты в жару померь! Город травите, дышать нечем, нас травите!

– Что я, Мирон, твоих уловок не знаю? Плеснул масла на электрод и заливаешь тут! Вот он я, стою, ничего, не упал в обморок, – Дрогин обратился ко всем. – Так, хлопцы, баламута этого не слушать, идти и спокойно работать. Начальство о вас позаботится. Всё-всё, разбежались!

– Да невозможно работать! – крикнул кто-то из задних рядов. Людей стало больше: подтянулись рабочие из соседних цехов и грузчики.

– Ах, невозможно? – Дрогин двинулся в гущу людей, пытаясь понять, чей это был выкрик. – А деды ваши как работали? Комбинат в 42-ом запустили, думаете, тогда думали о свежем воздухе? Они о победе думали, о Родине!

– Так тогда война была… – процедил тот же голос уже без уверенности.

– И сейчас война! – загромыхал Дрогин, и я вдруг хорошо представил его в форме прапорщика. – Война идёт всегда! Это американцы вам про экологию рассказывают, чтобы вы обороноспособность страны саботировали! Интернетов поменьше читайте! Вы металл стране даёте! Вы танки делаете! Или всё это на «Сникерсы» поменять? На «Марсы»? Так не надо было идти в металлурги! Шли бы вон в ларёк сигаретами торговать! А тут не для девчонок работа!

– Ты политпропаганду кончай, – Пряжкин вытеснил Дрогина из кольца рабочих. – За спасение души потом поговорим. Тебе объясняют: люди сознание теряют от загазованности. Шутки, что ли?

– А пусть не теряют. А кто теряет, пусть ко мне приходит и будем решать индивидуально, что с падучими делать!

– Скотина! – процедил Пряжкин, но внезапно получил прямой удар в лицо.

Бил Дрогин неумело, полусжатым кулаком, в нос, но цели достиг: старик потерял равновесие и осел на пол. Рабочие оцепенели и притихли. Кто-то буркнул:

– Зачем в морду-то сразу?

Дрогин подскочил к Пряжкину, схватил за волосы и хлестнул ладонью:

– Будешь мне тут советы давать! – ревел он.

Я схватил Дрогина за влажную рубашку и оттащил от старика. Дрогин попытался ухватить меня, пришлось вывернуть ему запястье и дождаться, пока он заскрипит от боли.

– Ты чего творишь? – крикнул я в его шипящее лицо.

– Осади, ментяра! – заорал он. – Оставь свои замашки. Пусти!

Я отпустил. Дрогин, растирая руку, прохрипел:

– Це-о им мешает… Скоро и не вспомните про него. Начнётся война и будете вкалывать! Распустились! Кредиты, ипотеки, солярисы!

Я наклонился к старику. Тот сидел, качая головой и сплёвывая длинную кровяную слюну. Он смеялся весело, по-стариковски, словно внук рассказал ему смешную шутку:

– Нормально! – напевал он. – Нормально труд охраняют. Рабочий – оплот предприятия! Любуйтесь, пацаны! Даёшь плавку к годовщине Великой Октябрьской! Война у них! В башке у вас война!

– Ты мне про войну не пой! – прикрикнул Дрогин. – Ты много понимаешь!

Я помог Пряжкину подняться и оттащил в сторону:

– Знаешь меня?

– Да знаю я тебя. Рыковановский ты.

– Давай, Василь Петрович, успокой народ. Выдадим СИЗы, воздух проверим, меры примем. Предприятие всё равно не встанет. Будем искать выход, а ты пока не наглей, ясно?

– Ясно, – нехотя буркнул тот. – СИЗы твои от пыли защищают, а тут це-о, понятно, це-о! Угарный газ, розовая смерть! Тут только в противогазе.

– Противогазы раздадим. Терпите пока.

Он посмотрел на меня не зло, скорее, с жалостью. Так смотрят на умалишённых.

На обратном пути я зашёл в свой кабинет, оформил докладную на Дрогина, распорядился провести внеочередную проверку состава атмосферы в ЭСПЦ-2, а затем позвонил в отдел кадров:

– Валя? Это Шелехов. Подготовь документы на увольнение Пряжкина Василия Петровича, начальника бригады ЭСПЦ-2. По каким основаниям? По состоянию здоровья. Направьте на внеплановый медосмотр. И пусть выплатят три оклада.

Я положил трубку, подумал и набрал снова:

– Валя, пять окладов.

Ремонт печи в ЭСПЦ-2 – дело небыстрое. А Пряжкин не угомонится. Рабочие терпеливы, но такие как он, потерявшие страх, способны их разбудить. Таких надо убирать сразу, иначе в нас почувствуют слабину и зараза перекинется на весь завод.

Происшествие взбодрило меня. Я вышел из оцепенения и следующие двое суток в общей сложности спал часа четыре, но многое узнал о последних днях Эдика.