Чезар

Но мои угрозы словно не смачивали Отраднова: он то ли устал с дороги, то ли в принципе не очень осознавал происходящее. Он удивлённо проговорил:

– Я не пытался назначить встречу, он сам попросил найти шерпа, я нашёл и хотел их познакомить.

– Шерпа? – удивился я. – Ты же сам шерп.

– Ему нужно было в северную часть зоны, за Маук, я эту территорию не очень хорошо знаю. Там много могильников и мало интересного. Эдик сам оба раза отменил встречу.

– Он хотел лезть в зону? Он ведь уже был там?

– Да, весной мы ходили к саркофагу, но в этот раз у него был какой-то свой маршрут.

Значит, 5 и 6 июня Эдик с большой вероятностью провёл в зоне.

– Зачем ему к Мауку? – спросил я.

– Он не говорил. Может быть, понравилось в зоне или разведать что-то хотел. А он точно умер? Прям совсем?

– Да, безвозвратно. Ты почему в митинге участвовать согласился? – спросил я с нажимом.

– А что, нельзя было?

– Ну, ты же не хотел, отказывался, говорил… как там? «Бесполезная клоунада»? А потом вдруг, бац – и ты со своим шатром уже у Татыша. Чего потянуло-то? Эдик тебе нужен был? Говори давай, что ему всыпал? Наркоту? Яд?

– Да не трогал я его! – окрысился Отраднов, осознав, похоже, серьёзность положения. – Любой подтвердит: я на такое никогда не соглашусь. Что я, киллер какой-то, что ли?

– Это мы выясним. Я про тебя всё знаю. Ты зарабатываешь на мифах про зону, людей туда за бабки водишь. Ты внушил Эдику интерес к зоне, заставил поверить, что там нечто важное происходит. С твоей же подачи он митинг организовал…

– Что за бред? Не было такого! Он сам вышел на меня и попросил сводить в зону. Я никого туда не тащу: и так желающих хватает! А все его митинги он сам придумывал. Зачем мне ему что-то внушать? Он и так повёрнутый был.

– А чего ты на участие в митинге согласился? Отказывался, отказывался, а потом вдруг передумал, а?

– Согласился и всё. Потому что зону действительно нельзя трогать! Чего вы туда лезете? Вы же вообще ничего о ней не знаете.

– А ты что знаешь? Как бабки на ней срубить? Ладно, это лирика. Ты с Дягилевым знаком? Предпринимателем из Екатеринбурга? Говори-говори, я всё равно выясню. Его люди на тебя вышли?

– С Дягилевым? – опешил Отраднов. – Его мой отец знает. Но мы с отцом мало общаемся, и с Дягилевым лично я не знаком.

– А с его людьми?

– Я много людей знаю, у них на лбу не написано, чьи они. Вы к чему спрашиваете?

– Выходил на тебя кто-то? Просил в «клоунаде» участвовать?

– Да никто не просил! Мои друзья собрались и я с ними! Я вообще в последний момент решил.

Я задумался. Отраднов не врал. Я знал, как ведут себя люди, которым есть, что скрывать. Или я просто не могу его дожать? Собственная усталость и хладнокровие Отраднова пустили разговор по вязкому руслу: он ничего не отрицал и ни в чём не сознался. Действительно, лис…

Я спросил:

– А мог Самушкин схватить в зоне смертельную дозу радиации? Свыше десяти грей?

– Свыше десяти? Маловероятно. Мы по-другому измеряем: за один сталк набираешь примерно 50 микрозиверт, если не повезёт – 500, но это не опасно. А 10 грей – это однозначно каюк: надо или в могильнике переночевать, или прямо к ядру подлезть. Но я сомневаюсь: Эдик вообще не очень смелый был.

– А с шерпом твоим как связаться? Он же его водил?

– Нет, нет, мой шерп не при чём. Они с Эдиком даже не познакомились.

– Ясно. Телефончик свой давай, – велел я, требовательно выставив ладонь.

Отраднов кивнул в сторону, откуда я пришёл:

– У меня друзья тут должны быть. Телефон у них. Я с компасом хожу.

– С компасом? Ты ещё астролябию бери. Пошли давай к друзьям твоим.

Мы зашагали к лагерю праноедов. Отраднов не пытался бежать: он напоминал воина, возвращающегося домой – таких уже ничем не испугаешь. Грубые ботинки шоркали по тропе, высекая из неё облака пыли. Его лицо было красным со стороны заката, а с обратной стороны землянистым, как его куртка.

– Ты откуда идёшь? – спросил я.

– От Татыша. Часть пути на попутках проехал.

– А пешком сколько?

– Километров четыреста.

– Четыреста? За две недели? Неплохо. Спортсмен? Кроссы бегаешь?

Он посмотрел удивлённо:

– Нет, не бегаю. Важнее состояние ума.

– А, ну, конечно…

Солнце опускалось к желтеющему горизонту. Толпа вокруг стала гуще и пестрее. Встречались люди в странных шляпах, в пончо, в длинных одеждах, в набедренных повязках, в перьях. Мы словно оказались на съёмках фильма, точнее, нескольких фильмов сразу: вестерна, индийского кино, римейка «Звёздных войн». Некоторые отвешивали нам лаконичный буддистский поклон-приветствие, складывая ладони у груди. Отраднов отвечал им тем же.

– Думаете, его отравили? – спросил он.

– Есть основания полагать.

– Ну, за наших я ручаюсь. Это не мы.

– Ручается он… Всё-таки, Елисей: зачем Самушкин полез в зону? Северная часть – там ведь наша дорога проходит.

– Да, – кивнул он. – Думаю, с этим и связано. Может быть, пробы грунта взять хотел или сфотографировать. Да он давно под вас копал.

Я задумался: Эдик наверняка взял с собой в зону съёмочную технику, другой телефон или экшн-камеру. Но мы проверили его сим-карты и аккаунты, так и не найдя другого аппарата.

Мы подошли к жёлто-оранжевому шатру. Завидев Отраднова, вся компания принялась визжать и улюлюкать, обнимаясь с ним по очереди, хлопая по пыльным плечам, дёргая за хвосты его банданы. Кэрол прижалась щекой к его щеке, быстро поцеловала в губы и тут же стала отплёвываться, смеясь:

– Солёный! Губы, как наждак!

На её лице был смешной макияж, стилизованный под морду кошки, с тонкими усиками, которые размазались о щетину Отраднова. Какие же они дети…

Когда заметили меня, веселье утихло. Верещагин, придурковатый шаман, вышел вперёд, светя пупом через застёгнутую на одну пуговицу рубашку. Его худое лицо выражало издёвку.

– Ого, Лис хвоста привёл. Лис, не надо тут мусорить. Ты мне настроение испортил.

Верещагин смотрел нагло. Пара шрамов на его лбу и скуле подсказывали, что в рыло он получал неоднократно, но выводов не сделал. Я ответил мягко:

– А ты дёсны чем-нибудь натри и повеселеешь. У тебя же есть там, в мешочке?

– А ты, мусорок, для себя интересуешься или на продажу? – растёкся в улыбке Верещагин, и толпа одобрительно загоготала.

Я видел, как Кэрол передала Отраднову его телефон, и хотел отвести парня в сторонку, но между нами вклинился Верещагин, держа руки навесу, как футболист, спорящий с судьёй:

– Э, э, э! – кричал он нарастающим голосом. – Друга моего не трожь!

Я схватил его за шею, и он от неожиданности хрюкнул. Я сказал ему на ухо:

– Дима, дуралей, не порти всё. У нас Отрадновым любовь и взаимопонимание. Иди, хлебни чего-нибудь за наше здоровье, понял?

Тот не понял. Едва я отпустил его, он принялся изображать то ли борца сумо, то ли индийского танцора, размахивая длинными руками на манер боксёров начала XX века.

– Чё, а? – выкрикивал он. – Драться умеешь? Слабо, да?

– Драться с тобой – только мараться, а у меня джинсы новые, – ответил я. – Давай, в стрекозу сыграем, если я проиграю – уйду, если выиграю – поговорю с Елисеем, идёт?

Игра в стрекозу требовал координации: один из игроков держал на сжатом кулаке авторучку, второй должен был схватить её и ударить соперника по руке. Ложным движением можно было заставить того уронить ручку, что тоже засчитывалось за победу. Первый раз я поддался, и под возгласы удовлетворённой толпы Верещагин заходил кругами, выпятив пузо и потрясая длиннющими руками – настоящий орангутанг. Но по итогам следующих поединков я победил со счётом 8:2 и последние разы бил с такой силой, что ручка в конце концов лопнула, поранив Верещагина. Поражение он признал, и девица с туповатым несимметричным лицом повела его бинтовать ладонь.

Остальные молча разошлись. Мы с Отрадновым сели на бревно, он протянул мне разблокированный телефон и посмотрел выжидательно. Я принялся изучать содержимое.

– Не дрейфь, – сказал я. – Сейчас проверю, что ты чист, и пойдёшь закат смотреть.

– На луну выть, – мрачно проговорил Отраднов.

Ничего подозрительного я не нашёл. Отраднов, в отличие от Эдика, мессенджерами пользовался редко, а его психоделические посты были и так на виду.

Настороженная Кэрол крутилось рядом. Я чувствовал, как закипает в ней чувство справедливости, а может быть, вины, ведь это она привела меня сюда.

Я вернул телефон Отраднову.

– Довольны? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – А чего ты такой бесстрашный? Телефоны даёшь, кому попало. Не боишься, что я тебя подставлю?

– Не боюсь, – ответил он, глядя на меня в упор.

– Ладно, сейчас подумай спокойно и составь мне список всех шерпов, с кем покойный мог лазить по радиоактивным кручам.

– Нет, – заявил Отраднов. – Они здесь не при чём.

– Слушай, Елисей, я встал часов в пять утра и проехал пятьсот чёртовых километров, а впереди у меня ещё столько же. И если ты будешь мне мешать, я перестану быть вежливым.

– Вы не там ищите. Шерпы не оставляют своих телефонов, мы связываемся по-другому. Но не в этом дело: он один ходил. Я ему предлагал лучшего шерпа, но он не захотел, значит, сам полез. У него ещё весной эта идея бродила.

Некоторое время я смотрел в лицо Отраднова, но оно и не думало смягчаться, лишь набухало, как заходящее солнце, такое же оранжевое и непримиримое. Я бы мог подключить полицию и задержать его, скажем, за перевозку наркотических веществ, но что-то подсказывало мне, что я потрачу на это неоправданно много времени.

– Иди, – кивнул я в направлении Кэрол. – Танцы с бубнами пропустишь.

Я зашагал к парковке. Был около девяти вечера, и небо, по-летнему голубое с одной стороны, с другой превратилось в кровавую гематому. Земля, вращаясь, давила закатный сок и забрызгивала им горизонт. Глядя на этот контраст, я подумал, что, может быть, заканчивается целая эпоха голубого неба и ей на смену приходит алый закат.

День летнего солнцестояния имеет смещённый центр тяжести: он наступает раньше середины лета. Я всегда считал это большой несправедливостью. Лето ещё только началось, но вот оно уже достигло апогея, и за ним – плавное увядание с краткими ремиссиями через июльский зной, через августовскую духоту. После этого дня солнце уже не светит беззаботно.

Людей на тропе стало меньше: народ перетекал на склоны курганов, чтобы наблюдать закат. С вершин доносились глухие ритмы барабанов, сыпучие звуки маракасов и заунывно-восторженное пение. Гаммы свободно переходили из минора в мажор, отрицая привычную музыкальную гравитацию.