– Да, да… – заохал испуганно собеседник. – Как такое забудешь?
Центурион тем временем рассказывал о гибели сына Красса. Патриции в ужасе слушали, а когда он закончил, долгое время молчали.
– Ты сам это видел? – наконец, спросил кто-то.
– Нет, я видел только их головы… Публия, Октавия и Мегабакха, – хриплым голосом произнёс он. В Сенате воцарилась гробовая тишина. Этого было достаточно, чтобы признать их мёртвыми.
– Хм-м, а легат Лаций Корнелий, который спас тебя? Он выжил? – осторожно спросил Мессала Руф. Он знал, что вечером ему зададут этот вопрос в другом месте.
– Не знаю. Я точно не могу сказать. Наверное, он погиб. Они с Варгонтом прикрывали наш отход. Он приказал мне взять лошадь и ехать в Синнаки. Они остались там. Вокруг были горы тел, я видел это. Когда я поскакал, он был живым. Дальше – не знаю. Может быть, их взяли в плен. Но я не знаю, честно, не знаю… Клянусь Марсом! – на него жалко было смотреть – центурион снова переживал то сражение, в котором, как он считал, ему, к несчастью, удалось выжить. Он сглотнул слюну, чувствуя, как пересохло в горле. – Он спас мне жизнь. Два раза… я должен был погибнуть, но он прикрыл меня щитом, – было видно, что ему очень трудно говорить.
– Жаль, – пробормотал консул Мессала, но его никто не услышал.
– Воистину, парфяне готовились к войне с Крассом, а он – нет! – назидательно заметил Катон Младший громким голосом, однако его никто не поддержал. Сенаторы продолжали переживать и обдумывать то, что услышали.
Когда центурион описал гибель Марка Красса, на задних рядах стали перешёптываться о его наследстве и количестве оставшихся вилл.
– А что случилось с орлами? – этот вопрос с задних рядов прозвучал, как гром, и его эхо ещё долго звучало под сводами огромного зала, не желая стихать. Все сенаторы заёрзали на своих местах. Наконец, центурион Марк Октавий собрался с духом и произнёс еле слышным голосом:
– Кажется, почти все, кроме одного… Кроме орла второго легиона. Это был легион легата Октавия, который там… остался наверху под Синнаками… и не вступил в бой… а остальные… все у парфян… – сгоравший от стыда воин опустил голову и замолчал. Он готов был умереть, лишь бы не отвечать на этот вопрос. Гай Кассий предупреждал его об этом, но выбора не было.
– И это всё?.. – с наивным удивлением спросил второй консул Гней Домитий. В его голосе была какая-то непонятная растерянность. В этот момент из глубины рядов кто-то выкрикнул: «Позор!», и его лицо сразу же изменилось. Он не мог поверить, что все орлы, которые представляли собой дух и символ легионов, оказались в руках врага. Этого не ожидал никто, потому что их потеря означала расформирование легионов и несмываемый позор для всех оставшихся в живых, даже если они были не легионерами, а простыми гражданами Рима. Неожиданно Марк Октавий воспрянул, как будто вспомнил что-то важное, что могло бы хоть как-то спасти его от позора и презрения сенаторов. Он с жаром воскликнул:
– Двух орлов и знамя спасли легат Лаций Корнелий и Варгонт Рукумон! Они отбили их у железных всадников на склоне, во время отступления! Им помог один либертус, он умел стрелять из парфянских луков. Он ранил двоих железных всадников, а Лаций Корнелий бросил меч и сбил ещё одного с лошади! Но это было после первого боя, когда консул отдал приказ к отступлению. В пустыне, под Каррами…
– Этого легата надо найти и спасти, – осторожно предложил консул Мессала Руф, но в ответ услышал жёсткий ответ Катона:
– Надо было защищать орлов, а не спасать их! Если все они у парфян, какая разница, что было до этого?
Выслушав рассказ центуриона до конца, сенаторы ещё долго задавали вопросы, но ужасная картина происшедшего уже была ясна: Рим потерял огромную армию, Армения перестала быть союзницей, и в Азии теперь возникла новая сила, которая стала угрожать этой восточной провинции Римской Республики.
Глава Раб и госпожа
Жизнь в Риме продолжалась, как и раньше. Весталка Лициния, узнав о гибели Марка Красса, подала в суд. Сначала некоторые «внутренние» противоречия не позволяли судьям принять единогласное решение, хотя договор чётко и ясно определял права весталки на дом. Они долго ссылались на важное правило «habeas corpus»[12 - «Habeas corpus» – предъяви тело.], которое для вынесения судебного решения требовало наличие тела или места погребения со свидетелями. Когда же через месяц вернулись ещё несколько легионеров, которые своими глазами видели гибель консула, кто-то из судей попытался возразить, что договор нельзя исполнить, потому что «тело величайшего из римлян не было предано земле». Патетичного оратора быстро успокоили, и Лициния, в итоге, получила свой дом обратно. Когда она впервые перешагнула порог, перед ней предстали почти все те предметы, которые она помнила с самого детства и которые уже должны были потеряться или исчезнуть.
– О боги! Как же так? Мои Пенаты[13 - Пенаты – божества, которые наряду с другими (ларами) считались у римлян покровителями домашнего очага.]! Благодарные Лары[14 - Лары – божества, покровительствующие дому, семье и общине в целом. Фамильные лары были связаны с домашним очагом, семейной трапезой, с деревьями и рощами, посвящавшимися им в усадьбе.], как же так? – вместо приветствия бормотала она, не веря своим глазам.
– Госпожа, приветствуем тебя в твоём доме, – раздался низкий грудной голос, и Лициния, обернувшись, увидела высокого сильного раба средних лет, который смотрел на неё полным обожания взглядом.
– Ты кто?.. Управляющий?
– Да. Меня зовут Табер, – он склонил голову в поклоне. – Мы узнали о гибели Марка Красса и скорбим об этом. Мы старались всё здесь сохранить. Мы думали, что тебе будет приятно увидеть свой дом таким.
– Но где вы всё это взяли? Мне уже столько лет, а этим вещам и того больше… – Лициния от удивления моргала глазами и постоянно оглядывалась, чем несказанно радовала присутствовавших в атриуме слуг. Табер тем временем стал рассказывать, как они искали и восстанавливали старые вещи с другими слугами, а потом долго отвечал на её вопросы. И тут Лициния вдруг вспомнила, что в доме Марка Красса, кажется, тоже служил раб с таким же именем…
– Табер, – с замиранием сердца спросила она, – ты был рабом Марка Красса?
– Да, – опустив взгляд, ответил он.
– Ты был в доме Марка Красса в тот день, когда я приезжала обсудить продажу дома? – вдруг вспомнила она, вновь испытав испуг и боль, которые хранила в сердце все эти долгие годы.
– Ты приезжала несколько раз, госпожа, – уклончиво ответил тот. – Но я всегда был рядом, – большая кучерявая голова склонилась в поклоне. Сердце Лицинии бешено заколотилось, и на лице выступил румянец. Она не понимала, что с ней происходит, но чувствовала, что от этого раба исходят только добрые намерения.
– А в тот день, когда у Красса был накрыт фруктовый стол? Ты был там? – прошептала она.
– Я сам готовил этот стол. Справа от входа стояли персики из Капуи, дальше, до самого центра – цизальпинские яблоки, слева были финики из Сирии, ближе к проходу – виноград с южных склонов…
– Не надо! – вспыхнув, как факел, прервала его Лициния и задохнулась на вдохе, не зная, что сказать.
– Госпожа, – тихо, почти шёпотом, произнёс Табер, приложив руку к груди, – не бойся в этом доме никого. Послушай меня, прошу тебя… Я долго ждал этого дня… Но сейчас я решил тебе всё рассказать… Видят боги, моя любовь к тебе настолько сильна, что все эти годы я хранил её в своём сердце. Я боялся сказать тебе, – неожиданно признался он. Лициния слушала его, поражённая не только этим признанием, но и тем, как изысканно и красиво говорил этот раб. Он поднял на неё взгляд, и, увидев его глаза, она всё поняла. Табер знал об их тайной встрече с Крассом. И все эти годы хранил тайну. Вдруг он улыбнулся и сказал: – Подожди! Если ты не веришь, я докажу тебе это. Подожди, пожалуйста! – с этими словами он быстро вышел, не дав ей даже возможности что-то возразить. Вернувшись, он с улыбкой протянул какой-то предмет. – Вот, я храню это с тех пор, – на столике перед Лицинией лежали небольшая брошь и тонкий пояс-подвязка. Несколько мгновений она немигающим взглядом смотрела на эти вещи, не в силах признаться себе, что это была именно та брошь и тот пояс, которые она по неосторожности выронила из корзинки в тот злополучный день, а потом так долго искала повсюду…
Лициния долго молчала. Голова была тяжёлой, и в висках сильно стучало. Табер тоже не решался прервать её молчание и ждал.
– Я должна подумать, – наконец, выдавила она из себя сухие, холодные слова и сразу же увидела, как ужасно они прозвучали для Табера. Он вздохнул и сник, плечи опустились, руки безвольно повисли вдоль тела и на лбу залегли две глубоких складки. – Табер! – резко позвала она. – Табер! Ты – очень хороший человек! Я, наверное, обидела тебя. Но если ты столько лет хранил эти… эти вещи, то… – она сама задыхалась от переполнявших её чувств, – то как я могу отблагодарить тебя? Ты достоин самой большой награды… Я решила… – Лициния на мгновение замолчала, ещё раз прислушиваясь к своему сердцу. Но оно билось радостно и ровно. – Я решила, что ты должен быть свободным человеком, – решительно произнесла она. Эти слова вызвали в его душе ответные чувства. Он сделал шаг вперёд, потом протянул к ней руки, как бы желая обнять, остановился, оглянулся по сторонам, затем развёл руки в стороны и снова опустил их, схватился за голову, запустил пальцы в волосы и рассмеялся.
– Это правда, госпожа?
– Да. С сегодняшнего дня ты – Лициний Корнелий Табер. И, поверь, все члены семейства Сцеволы поддержали бы меня в этом решении.
– Госпожа, госпожа… – качая головой, повторял потрясённый Табер. Он упал на колени и обнял её ноги, потом стал целовать сандалии.
– Не надо, встань! – приказала она. Табер медленно поднялся, и, посмотрев ему в глаза, Лициния почувствовала себя маленьким деревцем под высоким утёсом. Она обняла его за шею и прижала к себе большую, кучерявую голову. Табер неудобно согнулся, ткнувшись лбом ей в плечо, потом вдруг подхватил Лицинию под руки и крепко прижал к груди. Она рассмеялась, болтая сандалиями в воздухе, и впервые в жизни почувствовала себя по-настоящему счастливой.
Глава Трудное решение Эмилии
В это время в другой части Рима Эмилия Цецилия молча слушала рассказ Марка Мессалы Руфа. Она не проронила ни слова, и когда он закончил, тихо ушла на свою половину. Там она подошла к большому сундуку и достала несколько вещей, которые принадлежали Лацию.
На следующий день она принесла дары в храме Весты и Юпитера, отдала весталкам белого петуха, в которого должна была переселиться душа умершего, и оставила его в храме. Там же она оплатила два десятка наёмных плакальщиц, которых доставили туда либитинарии[15 - Ответственные за похороны.]. Женщины под звуки флейт и лиры до самого вечера пели в честь покойника погребальные песни, и Эмилия слушала их до появления первых звёзд. Никто не упрекнул её в нарушении традиций и обрядов похорон, потому что всё было щедро оплачено золотом. Остальные семь дней из восьми она провела в доме одна, со своими рабынями, скорбя и вспоминая прошлое. Но никто, кроме Марка Мессалы Руфа, этого не видел. На восьмой день жрецы должны были совершить обряд с петухом. На следующее утро к Эмилии пришёл главный авгур. Он сказал, что птица оказалась слишком злой и несколько раз вырывалась из рук помощников. Она явно не хотела умирать. Даже когда петуху отрубили голову, он вскочил и отбежал к стене храма. Причём без головы! Все были испуганы таким знамением. Но жрец знал, что душа не хотела вселяться в тело петуха, потому что она не умерла. Она ещё была в теле того человека, которого оплакивала Эмилия. Такими были его слова. После этого она полдня не могла прийти в себя, а потом сразу же поспешила к Марку Мессале Руфу. Несколько месяцев они безуспешно пытались найти хоть кого-то, кто знал, где находится Лаций Корнелий, чтобы выкупить его из плена. Люди Руфа добрались даже до арабского города Эдессы, где продавалось больше всего рабов, но Лация среди них не оказалось. Единственное, что им удалось узнать, так это то, что небольшую часть легионеров погнали на север Парфии, но куда и в какой город, никто сказать не мог.
Постепенно Эмилия смирилась с неизбежным, хотя в глубине души верила, что Лаций жив. Однако у неё была ещё одна проблема, которая начинала доставлять всё больше и больше хлопот. Беременность стала давать о себе знать плохим самочувствием и тошнотой, настроение часто менялось, и Эмилия постепенно перестала мучить Мессалу Руфа своими просьбами. Она даже разрешила принимать Квинта Орату, который старался почти каждый день приходить к ней в дом. Безнадёжно влюблённый в Эмилию, он поклялся бросить к её ногам всё богатство своего знаменитого отца, который первым изобрёл подогрев пола в термах и бассейнах, а потом – в атриумах и домах. Ради неё он даже съездил в Азию и встречался там с Гаем Кассием. Но тот, к сожалению, тоже ничего не знал. Вернувшись с его письмом и подробным описанием последней встречи с Лацием, Квинт Ората долго ждал ответа, и после этого Эмилия впервые согласилась с ним поговорить. Она осторожно пообещала ему подумать о его предложении. Однако рано или поздно, но решение всё равно пришлось бы принимать. Женское сердце разрывалось на части, но материнский инстинкт подсказывал, что ребёнку нужен был отец. Тщательно всё обдумав, она написала Квинту письмо, сообщив, что боги наконец дали ей знак и они могут встретиться и обсудить его предложение. Но сначала надо было договориться об одном условии. Квинт Ората должен был согласиться с усыновлением ребёнка. Тот был настолько рад неожиданно свалившемуся на него счастью, что пообещал Эмилии любить его как своего собственного. Так для неё началась подготовка к новой и неизвестной семейной жизни, однако неясная тревога и ощущение неправильного выбора остались в душе на долгие годы.
До Галлии новости из Рима доходили с небольшим опозданием. Гай Юлий Цезарь к моменту гибели Красса был серьёзно озабочен ухудшением положения на севере Римской Республики. Его это волновало больше всего. Здесь, на дальней границе, скапливались большие силы разных племён. Неизбежность войны становилась очевидной для всех. В Риме в это время умерла его дочь Юлия. Она была замужем за Помпеем. После этого тот перестал писать и общаться с ним. Отношения между ними охладели и полностью прервались. Гней Помпей, чтобы прекратить беспорядки, ввёл свои войска в Рим и почувствовал себя единоличным правителем. Узнав о гибели Марка Красса, Цезарь сразу понял, что теперь ему придётся бороться со вторым триумвиром. И будет это уже не за столом переговоров.
После выборов консулов Помпей встретился с Эмилией Цецилией Секундой у торговца Квинта Ораты, который устроил пир в новом доме в честь своего отца. На самом деле он праздновал свой договор с Эмилией, который она попросила его пока не разглашать. Поэтому на обеде они держались скромно. Однако Квинт не мог скрыть своё счастье. Надев белоснежную тогу из самой дорогой ткани, которую только можно было найти в Риме, он с сияющим лицом и радостной улыбкой расхаживал между гостями, хваля их одежду, обувь, фигуру, причёски женщин и даже рабов. Квинт показывал гостям бассейны с устрицами и обещал построить такие же за полцены. Все видели, что молодой Ората изрядно приумножил состояние своего деда и отца. В последние годы он не только строил, но ещё поставлял в дома аристократов редкие продукты из разных провинций. Это тоже оказалось выгодным делом.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
