– Ага, – Майк щёлкает пальцами. – Шутки ещё дебильные. И вечно как заладит…
– «Мы же рокеры, бунтари!» – передразнивает Тати.
– «Это войдёт в историю», – весело поддакивает добрый Ральф.
– Хрен претенциозный, – снова бубнит Майк, чётко выговаривая слова, но взгляд его становится хмурым.
Они сидят на пляже вдвоём: Тати и Трой. Все привыкли к пляжам – никакой романтики. Подумаешь, море. Подумаешь, песок под ногами. Ральф и Майк так и не пришли; она уткнулась в книжку, а он демонстративно скучает, разбавляя досуг мыльными пузырями.
– Думаю, Микки наконец-то похитили пришельцы. По ошибке. Приняли за своего. Будем надеяться, что скоро вернут.
Он плюхается перед ней на колени, взбалтывает пузырёк.
– Хочешь, фокус покажу? – и, не дожидаясь ответа, хлебает мыльный раствор.
Она вскакивает как ужаленная, бьёт его по руке.
– Совсем спятил?!
А он хохочет так, что мыльная пена изо рта лезет; пытается выдуть кругленький пузырь, но тщетно.
– Почти получилось! – смеётся всё ещё, пытается увернуться от её подзатыльника. – Ай! Почему ты всё время меня бьёшь?
– Потому что ты дурак такой!
– Сама обещала мне рот с мылом вымыть!
– Отравишься.
– Ой да ладно, что со мной станет? Радугой буду блевать?
Оказывается, что совсем не радугой.
– Почему сразу не обратились? – спрашивает строгая тётя доктор, а он отвечает чистосердечно:
– Я думал, это бабочки в животе.
В конце концов, это попросту нечестно. Дело даже не в том, что рука у неё тяжелее, чем она думает, а у него в голове гудит от низкокалорийной диеты. И бабочки совсем ни при чём. Просто это нечестно – и всё тут.
– Вот можно подумать, что твой Кобэйн не бухал, не матюкался и вообще солнце у него из жопы светило!
Она качает головой, рассыпая локоны по плечам.
– Дурак, вот нашёл с кем сравнивать…
– А что? Твой же любимка!
– Так нельзя.
– Нельзя? Нельзя лечь и умереть, когда тебя любит столько народу!
– Ты ничего не знаешь…
– Ну если я лягу и умру, ты будешь любить меня больше, да?
Она хмурит брови, только и знает, что повторять:
– Иди ты… Дурак. Дурак вообще.
– У меня есть план, – доверяется она рассудительному Ральфу.
– Он тебе нравится?
– Конечно, это же мой план.
Ральф должен понимать. Они слишком похожи, чтобы он не понял.
– У меня тоже есть план, – делится он.
– Надёжный?
– Нет. В нём замешано слишком много людей.
Конечно, Ральф всё понимает. Он единственный, у кого она просит прощения.
В последний раз она видит Троя на подоконнике собственной комнаты, и это всё глупо и неловко, потому что он долго кидал камушки в её окно, а она делала вид, что спит, пока не услышала звук разбитого стекла. Теперь он сидит на подоконнике; растрёпанный, серьёзный, с букетом «чупа-чупсов».
– Ты пьяный или просто дурак? – Тати мечется в негодовании и поисках скотча.
– Я пришёл сказать, что ты обязана поехать с нами в тур.
Тур. Вот оно – яблоко раздора. Они уже имели этот разговор вчера. Трой сказал, что это их первый тур и он, разумеется, «войдёт в историю!»; она, разумеется, сказала, что не поедет, потому что не может бросить учёбу, а Трой ответил, что у них у всех учёба, но никого это не останавливает. Потом они ещё много чего друг другу сказали, довольно громко и не по делу, а теперь он сидит на её подоконнике с дурацкими конфетами на палочках и зачем-то запускает болезненный разговор по второму кругу.
– Я же сказала, – напоминает она. – Я не могу. Ты можешь.
– Да с чего все взяли, что я могу всё? Я что, грёбаный волшебник Оз?
– Страны Оз.
– Что?
– Волшебник страны Оз.
– Нет, – Трой хлопает ладонью по колену, вздыхает, почёсывает взлохмаченную макушку. – Дело в том, Солнышко… Дело в том, что, если ты не поедешь, мы возьмём другого барабанщика. Мы поедем в тур, мы прославимся, а тебя с нами не будет, понимаешь?
– Ну и ладно, всё равно я не собиралась прославиться, когда записывалась в группу. Я так… просто хотелось побарабанить.
– Ты не понимаешь…
