Расстрельный список

Глава 3

Хорошо все же возвращаться в обжитые места. Измотанным, оглушенным канонадой, исцарапанным и потрепанным, но живым. А какое блаженство после болот и степей поваляться в баньке на полке, да еще когда Одессит задорно хлещет тебя веником со словами:

– Коптись, рыбка, большая и маленькая.

– Скорее варись, – слабо возразил я, распаренный в диком жару и пару, на которые не поскупились.

– Варись, начальник. Будешь розовый и красивый. Хотя куда уж красивше? – похабно заржал Одессит.

– Тьфу на тебя, холера, – лениво отозвался я.

Одессит вечно балагурил, оправдывая свою кличку. Он был типичный уроженец тех мест. Острый на язык, подвижный, как ртуть, азартный, шустрый, полезный и плотно напичканный одесскими словечками. Только язык его порой становился его же врагом. В раже и шутках он мог легко зайти за границу дозволенного, грубо попрать дисциплину и служебную иерархию, что чревато. В первые дни знакомства я уже было решил, что он своими хохмочками подрывает мой командирский авторитет, и ласково поинтересовался:

– Яков Осипович, скажите, а как вы относитесь к идее физического насилия со стороны начальства к бесцеремонным подчиненным?

– Сугубо отрицательно, – отозвался Одессит, не прекращая лыбиться.

– Рад слышать. И надеюсь на понимание.

– Ой, не надо меня уговаривать, я и так соглашусь. Меня с детства приучили отступать перед грубой силой.

– Ну если вы измените этой своей привычке, то обращайтесь. Доктора я оплачу.

После этого язвить он меньше не стал, но делал это гораздо аккуратнее. Сейчас мы жили душа в душу. И легкая пикировка доставляла нам взаимное удовольствие. Я ведь тоже большой любитель праздно почесать языком и сверкнуть бриллиантом изящной словесности.

После баньки в избушке, выделенной нам и расположенной так, чтобы кто ненароком уши свои не распустил и не услышал, какие тут умные беседы ведутся, состоялся торжественный ужин по поводу моего возвращения. Рыба, сало, овощи и самогон – богато в уже становившуюся голодной годину. Харчевались мы прям по первому разряду, как и положено настоящим бандитам.

На торжественном ужине присутствовали трое, составлявшие ядро агентурной группы «Оплот». Я – руководитель. Секретные сотрудники – распаренный после баньки благодушный Одессит и, как всегда умственно сосредоточенный, Петлюровец. Остальных членов моей шайки использовали втемную, и они искренне считали себя бандитствующими борцами за украинское народное счастье.

Я меланхолично и сонно жевал удивительно вкусную копченую рыбу, ощущал, как отступают ужас и тягостность последних недель, притупляются страх и отчаянье. Эх, хорошо бы жизнь состояла из одних удовольствий. Правда, тогда бы это была не жизнь. Потому как жизнь – это борьба за жизнь. Умно ведь сказано, горжусь собой!

Помню первые дни моей перевернутой внедренческой жизни «на дне». Страшно было страшно, снова извиняюсь за тавтологию. Просто слова «сильно страшно» не отражают всего напряжения моих растрепанных и истерзанных чувств. Наверное, так себя ощущает выброшенный в океан с бригантины матрос. До берега безнадежно далеко, дикое ощущение одиночества. Он совсем один, если не считать компании нарезающих круги акул, уже прикидывающих, что вкуснее: печень или ляжка пловца.

Сперва сильную опаску вызывали мои помощники. Секретный сотрудник вполне может оказаться слугой двух господ и завести тебя в ловушку. Но время все расставило по своим местам. Этим двоим я теперь доверял как себе. Они готовы были положить за меня жизнь, а я за них. Так что крепкое боевое братство состоялось.

Хотя странно, конечно, судьба распорядилась. В одной братской компании сидели соратники: большевик-красноармеец, петлюровский офицер – кавалер двух «Георгиев» еще за германскую, и профессиональный вор из шайки известного одесского налетчика и культурного мецената Мишки Япончика.

В 1919 году Одессит и Петлюровец палили друг в друга из винтовок, сойдясь в битве за Южную Украину. Тогда организованный из воров и босяков красноармейский полк под предводительством Япончика выдвинулся на борьбу с петлюровцами, был последними бит, остатки его дезертировали, а самого Мишку шлепнули на месте комиссары за трусость. Ну а я был из победителей, кто в итоге отколошматил и тех и других. Сейчас же мы делали общее дело.

Почему? Какие мотивы у моих помощников? У Одессита, давно не мальчика, все еще гулял ветер в голове. И он как член стаи готов порвать глотку любому, а то и сложить голову именно за своих, а не за высокую идею. С Петлюровцем все по-другому. Он в первый же наш разговор объявил со всей ответственностью:

– Я не завербованный враг, которого ОГПУ держит на коротком поводке и заставляет работать. Я идейный. И за идею готов жизнь положить.

– Что за идея? – поинтересовался я. На стойкого большевика он никак не тянул.

– Власть. Я за крепкую власть. А тут большевикам соперников нет. И еще – я всей душой ненавижу украинский национализм. И сделаю все, чтобы он не разгулялся на этой земле.

Он бы одержим данной идеей. Это его так травмировала служба на Украинскую Народную Республику и на Петлюру.

Я выпил небольшой наперсток самогона. Спиртным не увлекаюсь. Петлюровец тоже к нему равнодушен. А Одессит счастлив иногда напиться до свинячьего визга. Сейчас и намеревался сделать это, накатив себе полный стакан, но я его остановил:

– Сперва на трезвую голову обсудим дела наши земные.

Нужно было составить общую картину происшедшего. Каждый видел только свою часть батального полотна, и теперь их надо было объединить.

То, что предводителем восстания было затеяно освобождение польского резидента по кличке Шляхтич, – об этом узнал Петлюровец от своего бывшего сослуживца из «гвардейцев» Коновода, что стоило ему любимых часов и жбана самогона. А потом Одессит был отправлен мной с заданием выйти на связь с кураторами и сообщить о готовящейся акции. Он успел это сделать вовремя, так что «гвардейцев кардинала», то есть Коновода, в Никольске ждали с распростертыми объятиями. Их аккуратно ликвидировали еще на подходе к городу. А вот что все восстание было посвящено исключительно одной этой цели – это стало для моих друзей откровением.

– И такая буза лишь для того, чтобы польского агента вытянуть из камеры? Нет, я конечно, знал, что Коновод дурак. Но что он дурак такого величественного масштаба, даже не надеялся, – всплеснул руками Одессит.

– И кончил как дурак, – кивнул я. – Угодил в западню.

Во время наших мытарств по степи мне чудом удалось установить контакт с руководством. И мне приказали попытаться вытянуть повстанцев на Сестробабово. Восстание уже прилично утомило и Москву, и руководство республики. С ним пора было кончать, лучше одним ударом.

– И как тебе удалось Коновода убедить идти в западню? – заинтересовался Петлюровец.

– Так пути всего два было – на Сестробабово и Кленово. И стоял над картой Коновод как буриданов осел, не зная, что сожрать. Тут я и использовал старый трюк в отношении украинцев.

– Это какой? – с интересом посмотрел на меня Одессит. – На сало подманил?

– Если бы! Есть такой анекдотец. Хохол здоровье потерял, нищий, больной, жена ушла, дети не любят. Он встречает попа и говорит: «А это ты виноват!» – «Почему? Я же тебе всегда говорил: не пей, не блуди, работай усердно». – «Вот именно. Знал же, гад такой, что я назло тебе все наоборот сделаю!»

– Ой, не могу. Назло! – Одессит, хохоча, забил ладонью по столу, так что стакан подпрыгнул.

– Когда я предложил Кленово, он и выбрал из упрямства Сестробабово… Вот сколько живу, этот трюк всегда с хохлами срабатывал.

Посмеялись. Потом Петлюровец посерьезнел:

– У нас на руках Батько. Он в святом неведении, что стоит сейчас на довольствии ОГПУ. И что нам с ним делать?

– А это как наш бриллиантовый начальник скажет. – Одессит снова потянулся к стакану. – Прикажут рыбам на корм – пожалуйста. В местное ОГПУ сдать – да запросто. Или в Польшу отправить. Что изволите?

– Пока ничего, – отозвался я задумчиво.

Были у меня идеи. Но пока еще Батько не настолько мне доверяет, чтобы кидаться со мной к черту в пекло. Все же вопросы у него остались по гибели Коновода, о деталях которой он знает лишь с моих слов.

Да и вообще, не мне решать. Пусть Инициатор думает. У Петра Петровича Петрова голова большая…

Глава 4

Меня растолкали ночью – аккуратно, но настойчиво. Застонав горестно и продрав глаза, в свете керосиновой лампы я увидел Михайлова, из ближайших подручных уехавшего по делам в город председателя артели. Теперь он отвечал здесь за все.

– Вставай, Александр Сергеевич, – теребил он меня за плечо. – Кажись, ЧК по нашу душеньку пожаловало.

У меня сон, как карточный домик от чиха носорога, сдуло. Я аж подпрыгнул:

– С чего решил?

– Секретики в лесочке выставляем обычненько. Вот и увидели посторонних. Высматривают они. Разведывают, сучьи дети. Неймется иродам.

Я встряхнул головой, окончательно прогоняя сон. ЧК пожаловало. Вот только моих коллег нам сейчас и не хватало.

Мы вышли из дома. И двинулись в сторону лесопосадок и оврага, где были организованы дозоры и заслоны.

Председатель артели Шиша, в бытность свою командир пехотной роты на германской войне, дело свое знал добре. Не только выдрессировал и привел в боевую готовность свое воинство, но и заставлял тянуть службу, чтобы незаметно никто не подобрался к логову. Думаю, большинство этих людей с трудом осознавали, за что такие военные строгости терпят. Предполагали, что за свободную Украину. Или за Польшу. Это неважно. Фанатиков каких-то идей здесь не держали. Все строилось очень просто, по феодальному принципу. У местных был свой сюзерен – артельщик Шиша. У того же, в свою очередь, свой – Инициатор. И так до самого верха. Но сюзерен моего сюзерена не мой сюзерен, так что куда тянется вертикаль подчинения – всем было плевать. Главное, что председатель приказал. А приказывал он тщательно нести службу, засекать чужих на подходе, ну а дальше – как получится. Можно и прикопать кого. Можно договориться. А можно и в бега податься всем скопом, если совсем припрет.

Михайлов знал местность как свои пять пальцев и указывал, куда нужно идти. Пока что продвигались мы успешно, не создавая лишнего шума. Двигаться бесшумно по лесу – большое искусство. Я это умею. У проводника получалось похуже, но вполне терпимо.

Пролезли мы по склону оврага. Попрыгали по кочкам. Темнота, бурелом, если бы не Михайлов, я бы все ноги переломал.

В жестком и цепляющем одежду кустарнике нас ждал пацан лет четырнадцати.

– Там один, – шепотом принялся объяснять он, показывая рукой. – Еще двое – там.

– Присмотрятся, – едва слышно проговорил Михайлов. – Потом основные силы подтянут, и вперед. Линять вам надо, Александр Сергеич. Мы-то отбрешемся. С нас взятки гладки. А на вас охота по всей республике идет.

– Охота, когда охота, – прошептал я задумчиво, прикидывая расстановку фигур на доске, траектории движения и просчитывая ходы. Если пройти по тому отрогу, ручей плещет, ветер сильный траву колышет, там можно подобраться незаметно. Эх, где моя разведческая юность, когда я был мелким и незаметным, как воробышек, а не увесистой тушей, как мамонт! Но все равно – может получиться.

– Сидеть здесь. Стрельба начнется – дуйте отсюда. А пока ждите. Я присмотрюсь. Может, языка возьму, – велел я и двинулся вперед, осторожно забирая по склону оврага вверх.

Местами шел, местами пробирался на четвереньках, а иногда и полз на пузе. И все же успешно достиг заветной точки. Замер там, впитывая и оценивая ночь. Ловя каждое движение.

Темно, хоть и луна светит. А в темноте я вижу хорошо. Не как кошка, конечно, но вполне себе, что не раз меня спасало и делало порой в разведке незаменимым.

Я занял идеальное место. Расчет на то, что находящийся рядом вражеский наблюдатель не будет вечно сидеть сиднем, а двинет дальше. А тропинка здесь одна. И я над ней навис, распластавшись и став незаметным, как лист в лесу. Подождем…

Ждать пришлось недолго – минут десять. У меня даже руки-ноги занеметь не успели. Как я и рассчитывал, лазутчик направился в мою сторону. Прямо в мои медвежьи лапы. Вот возник силуэт… Ну, подойди ближе. Давай познакомимся накоротке.

Какая-то мысль мелькнула в голове. Наверное, важная. Как оценишь, если она лишь слегка зацепила череп и ушла рикошетом в пространство. Ладно, поймаем потом. Сосредоточимся на главном – на противнике.

Когда он проходил в шаге от меня, я прыгнул. Опустил кулак. Рассчитал так, чтобы не прибить, но на минуту отключить. Это такое искусство – бить ровно так, как требует оперативная ситуация.

Детина оказался здоровенный. Эдакий крепко склоченный кабан, невысокий, коренастый, широкий, толстокожий и живучий. Но все же я его вырубил качественно.

Перевернул на спину. Присмотрелся. И вздохнул горестно. Улетевшая мысль вернулась. Притом с доказательствами в виде распростертой передо мной массы жил, мышц и густых бровей.

Похоже, ударил я чуть сильнее, чем рассчитывал. Поэтому пришлось хлестать пленника по щекам, пока не послышалось непонятное мычание – что-то загадочно-матерное.

– Просыпайся. Все проспишь, Мирон, – негромко произнес я.

Кабан застонал. И очумело уставился на меня, видя лишь кусок тьмы. Но голос он узнал.

– Только тише, – прошипел я. – Или еще получишь.

Кабан затараторил обрадованно, но, как и просили, тихо:

– Указчик, ты? Ты с нашими?

– Да я, я. Кого привел?

– Тоже наших. Кто с Сестробабово вырвался.

– Крикни, чтобы выходили.

Мирон набрал воздуха в легкие и заорал что есть силы:

– Братцы! Дуй сюда! Указчик здесь!

Послышались голоса. Треск сучьев. И вскоре около меня собралась вся честная компания. Трое из моей шайки, которых я считал погибшими, заранее оплакал их и не раз корил себя, что не удалось их вытащить, поскольку все силы ушли на этого чертового Коновода. Еще в компанию затесался один из «ближников» предводителя восстания. Сейчас вид он имел уже не такой важный, скорее походил на побитую собаку, и голос какой-то сиротливо-жалостливый, таким милостыню хорошо просить в поездах.

– Какого рожна вы тут крутитесь? – спросил я.

– Так как красные нас распушили в перья, мы оттуда рванули, что только пятки сверкали, – заголосил Мирон. – А куда потом податься? Затаились. Переждали немного. Да и пошли в логово. Но только боялись, что здесь уже ОГПУ орудует. Вот и присмотреться для начала решили, как ты учил. Разведка – она всякому движению причина.

– А чего ночью?

– Ну так а когда же?

– Повезло, что я вас отстреливать не начал. Ладно, дело прошлое. Все у нас тут нормально. Примем. Обогреем. Пошли.

Не скажу, что испытывал к ним отеческие чувства – все же использовали мы их вслепую, а значит, они были идейными врагами советской власти. Но люди они полезные, верящие в меня и в дальнейшей комбинации просто необходимые. А выживший «ближник» Коновода, с которым я перекинулся по дороге несколькими словами, оказался просто долгожданным подарком судьбы.

Вскоре мы все устроились в моей хате. И Мирон, жадно глотая из чарки квас, долдонил:

– Хуторских и кулаков, что с нами по решению схода к Коноводу примкнули, почти всех положили. Все же к военному делу они люди не расположенные. А нас твоя наука спасла.

Ну что, шайка почти в сборе. Потеряли в итоге только одного человека. Был убит шальной пулей.

Спасенных я лично проводил в барак для приблудного рабочего люда. Определил на лежанки. Перекусив и добравшись до ложа, они были счастливы и умиротворены. Чего не скажешь обо мне. Этой ночью я так и не заснул. Все просчитывал, продумывал, в общем, занимался чепухой. Потому что все равно утро вечера мудренее.

Утром взял я за шкирку спасенного «ближника» и отправился к затаившемуся бирюком в своей каморке Батько.

Тот был вял, бесцелен и угрюм. Но, увидев спасенного, расцвел и всплеснул руками:

– Осип, черт ты болотный! Выжил!

– Выжил, Иван Иванович, – пробурчал тот, тупя взор.

– Ох, как хорошо. Спасибо, уважил. Теперь сделаю то, о чем всегда мечтал!

Батько размахнулся и влепил «ближнику» такую оплеуху, что тот отлетел к стене и сполз по ней на пол.

– Наушничал Коноводу. Рассорить нас хотел. Все выгадывал, хитрил, жужжал не по делу, жук майский. И что теперь?

– Да уж что теперь, Батько, – заныл бывший «министр». – Нет теперь ни Коновода. Ни хитрушек. Теперь я весь твой. Ты главный.

– Хорошо, что понимаешь. – Жестом Батько пригласил всех присаживаться. – Ну, рассказывай, как выбрался.

– Так как началось, Указчик нам сигнал подал, чтобы рассыпались. Хоть и молодой, а все мигом просек. Если бы не он, то всех бы красные там и похоронили. И атамана вытащил. В охапку схватил. Героическая личность наш Указчик, – заискивающе произнес Осип.

– Так Коновод все одно погиб, – буркнул Батько.

– Слышал про это горе… Когда скакали, я видел, как ему пуля вошла в спину. Он аж дернулся, бедолага, но в седле удержался. Его Александр Сергеевич за собой тащил. Да, видать, не дотянул. Пуля в спину – это не шутка.

Батько бросил на меня быстрый взгляд. Он мне так до конца и не верил. Теперь же нашлось независимое подтверждение. Так что его подозрительность постепенно начала угасать. И это хорошо. Успех надо было закреплять. Слишком много знал «первый министр». И я тоже хотел знать то же, что и он. Надо перетягивать на свою сторону. Чтобы он признал меня.

В тот же вечер под горилочку, до которой Батько был охоч, мы обустроились в здании правления артели. И повод нашелся – помянуть Коновода.

Батько расслабился, раскраснелся, подобрел. И дошел до требуемого градуса откровенности. Несколько удачно вброшенных мной фраз были призваны убедить его, что Коновод перед смертью со мной разоткровенничался и назначил продолжателем своей миссии. Кажется, «первый министр» начинал в это верить.

– Ну, за помин Коновода! – Он поднял рюмку и разом опрокинул ее. Крякнул, приглаживая усы. И добавил: – Чтоб его в аду черти жарили, скотину рогатую!

С таким чувством сказано! Я понял: его прорвало.

– Он же нас всех под монастырь подвел! Когда Шляхтича заарестовали, вся связь с той поганой заграницей, на которую мы молимся, сгинула. Но на той стороне люди тертые, изыскали все ж хитрость, как весточку нам бросить. И такое непримиримое требование задвинули – освободить их разведчика любой ценой. Или пристрелить, коли не получится. А Коновод рад стараться, дурак. И во все тяжкие пустился.

– Бунт начал раздувать, – поддакнул я.

– Начал. А ведь мог порешать все тихо. Но ничего лучше не нашел, как народ на бузу подбить. Когда подобное не ко времени и не к месту – это как голову в петлю сунуть.

– Он что, совсем не понимал этого?

– Еще как понимал. И запалил костер не ради Шляхтича, а чтобы всем Европам напомнить о себе и подвинуть хозяев, дабы те ему кость послаще кинули. Потому что до того они ни мычали ни телились… Эх, сколько народу проверенного легло. Кровью нашей за свою амбицию заплатил, падлюка ядовитая!

– Как «гвардия» собиралась освобождать Шляхтича? – полюбопытствовал я. – Штурмом крепость в Никольске брать?

– Ну это совсем на крайний случай. А так задумка была здравая. Если поджечь все вокруг, то по писанным и не писанным большевиками правилам политические заключенные эвакуируются с мест народной бузы. Ну по дороге «гвардейцы» и тормознули бы весь состав. Тем более в тюрьме у нас уши были, доложили бы, когда Шляхтича повезут.

– В лучших традициях Дикого Запада.

– Какого Запада?

– Дикого…

– Это в Польше, что ли? Они могут, дураки знатные…

– Ладно. С оценкой твоего атамана согласен, – произнес я. – Но главный вопрос остается открытым.

– Какой такой вопрос?

– Бузу подняли. Надо ее куда-то вести. Тем более обязательства перед Европой положено выполнять.

– Это с чего? Пускай Коноводу про обязательства выговаривают, если на том свете сыщут его.

– Да не елозь ты, Батько. Мне перед тем, как сдохнуть, Коновод много чего поведал. И вроде бы теперь я за него. Как была наша цель – свободная Украина без жидов и большевиков, так и осталась. Как был ты «первым министром», так и остаешься. Согласен на такое?

– Подумать надо, – рассудительно протянул он.

– Э, нет. Думать я буду. А тебе действовать надо.

Батько нехотя кивнул.

– Только без Польши нам не потянуть, – сказал я задумчиво. – Есть мысли, как связь с ней восстановить?

– Да кто ж его знает. Только ждать, пока они сами на наших людей секретных выйдут. Они некоторых знают. Но это бабушка надвое сказала.

– Или Шляхтича вызволять.

– На замок идти? Опять?! – Батько нервно рассмеялся и покосился на меня как на сумасшедшего. Наверняка сейчас прикидывает, как от меня сделать ноги.

– Да это я так, – поспешил успокоить я. – Мысли вслух.

– С таких дурных мыслей все и заваривается так, что потом лаптем эти щи кислые не расхлебаешь, – буркнул Батько, хватая стакан.

– Сначала было слово, – процитировал я одну мракобесную книгу, выдержки из которой почему-то всегда приходились к месту…

Глава 5

– «Правду» можно? – спросил я киоскершу, скучающую в своей будочке с вывеской «Газети».

– Да нет тут давно никакой «Правды», – раздраженно отозвалась киоскерша. – Вин, тильки «Радянська Украина» за три копейки.

– «Украина» за три копейки. А не дорого?

– Шо? – озадаченно посмотрела на меня киоскерша, до нее дошел смысл сказанного, и она буркнула: – А вот как сейчас милицию позову.

– Ну так вместе сядем. Кто говорил, что правды у нас нет? – улыбнулся я.

Киоскерша фыркнула. Протянула мне газету, сгребла мелочь и кинула:

– Гуляй отсюда!

«Правду» на Украине действительно днем с огнем не сыщешь. Не в широком смысле, а в узком – газету «Правда». Тут недавно на республиканской партконференции старый большевик жаловался с трибуны, что до революции в его городе подпольную «Правду» легче достать было, чем сейчас. Такая скрытая фрондерская политика республиканских исполнительных структур. Фига в кармане – Москва нам не указ.

Я неторопливо направился вдоль текущей по Свечинску главной транспортной артерии – улице Ленинцев. Ее берегами были одноэтажные купеческие особняки и доходные двухэтажные дома, она была расчерчена проводами, опасно свисающими с грубых деревянных телеграфных и электрических столбов. Как рыбы в воде, метались прохожие, лодками плыли экипажи и подводы. Линкором гордо прошел пассажирский автобус.

На ходу развернул газету «Радяньска Украина». Там были две главные темы: коллективизация и «коренизация». Еще новая волна пошла – сохранение изначальной степи в природных заповедниках, пока все полностью не перепахали. Ну что ж, дело важное.

На перекрестке улиц Ленинцев и Карла Либкнехта перед распределителем для служащих городских советов и исполкомов толпилась очередь. Здесь отоваривали продовольственные и товарные карточки. По принципу выше должность – больше товару. Хотя рацион в последнее время резали с каждым месяцем и всем без исключения.

Фасад одноэтажного краснокирпичного распределителя, бывшего нэпманского магазина, украшала стеклянная витрина. Еще месяца три назад тут привлекали глаз покупателя и призваны были вызывать обильное слюноотделение мастерски выполненные картонные свиные туши, разнообразные фрукты и овощи. Уже на моих глазах их сменили плакаты революционного содержания, которые менялись каждый день.