Доживем до понедельника. Ключ без права передачи
Вот он «у себя» – в директорском кабинете. Здесь уютно. Стол превосходный, книги, сейф, телевизор – работайте, тов. Назаров! Из кресла на него удивленно таращится кошка. Пушистая, раздобревшая, цвета кофе. Вот она здесь действительно «у себя».
– Брысь!
Уступая ему место, кошка усмехнулась вопреки всякому правдоподобию… Он сел в нагретое ею кресло и стал листать перекидной календарь.
Здесь почерком учительницы начальной школы старуха напоминала себе, что надо сделать, о чем хлопотать. Тут и Горсовет, и металлолом, и доклад где-то, и дежурство в буфете, и несколько раз слово «продленка» с восклицаниями, и сигнал, что «во 2-м „Б“ читают медленно!».
А под стеклом на столе – несколько фотографий «бабы Симы» с детьми, с выпускниками… Видно, как она старела, как по-совиному глядела сквозь очень толстые стекла в последние годы.
Календарь под рукой Назарова открылся на апрельском листке с такой записью:
Уровень уроков химии!?!
Этот сигнал уже внятен ему. Листок Назаров выдрал и положил во внутренний карман кожанки – на память.
И закурил. Даже если судить только по этому календарю – «не соскучишься»…
* * *1. Кем быть? (обоснование твоего выбора).
2. Ты оптимист или нет? Почему?
3. Почему провалился «Гамлет» в нашем театре драмы?
Прочтя на доске такие исключительно свободные темы сочинений, десятый «Б» не удивился: это было в знакомом стиле Марины Максимовны. А она все же надеялась озадачить их, раздразнить. Что-то задиристое посверкивало в ее глазах и пружинило в походке. У нее мальчишеская стрижка, худая шея, великоват рот, косметики – ноль. Глаза говорили как-то очень явно и серьезно о «присутствии духа» в небогатом ее теле, – так что мужчин это могло даже отпугивать, но художник не прошел бы мимо.
Алеша Смородин – высокий, большелобый, сутулый – работает так, словно ему дана тема – «Образ Марины Максимовны»: посмотрит на нее, улыбнется, напишет несколько строк и опять направит на нее через очки взгляд рассеянный и сосредоточенный одновременно, взгляд Пьера Безухова… Если б ему растолстеть – вылитый Пьер.
– Какую ты выбрал? – шепотом спросила она у него.
– Третью. По-моему, самая трудная, – улыбнулся он, почему-то благодарный за этот простой вопрос.
– Я так и знала, – кивнула она.
Женя Адамян, сосед Смородина, не согласен:
– Что вы, вторая трудней! На целый порядок. Потому что…
– Тихо, тихо, весь пыл – туда. – Она нагнула его голову к бумаге.
Отошла от их парты и вдруг наткнулась – как на ежа, как на «финку»! – на злобный, откровенно злобный взгляд из-под давно не стриженных черных волос. Саша Майданов. Что это с ним?
«Нет, я не оптимист – размашисто написано у Майданова. – А почему – это мое личное дело».
Когда Марина Максимовна подошла к нему, он сгреб все листки, скомкал их, сплющил в кулаке. И вид у него – просто опасный.
– Ты что, Саша?
– Ничего… Не обязан я это писать. И не буду. – Он сомкнул свои редкостно ровные зубы.
– И не надо! Из-под палки на такие темы не пишут. Но зачем так скулами играть?
В глаза он не смотрит, юмористического ее тона не принимает:
– Меня это не спросят нигде… Ни в каких программах этого нет, значит – неправильно!
– Что неправильно?
– Все! Лишнее это, только голову забивать…
Класс настороженно слушает этот диалог, хотя Марина Максимовна говорит тихо, с одним только Сашей:
– А вот у поэта Светлова была другая позиция. Он сказал: «Я легко обойдусь без необходимого, но я не могу без лишнего».
Майданов гнул свое:
– Это его дело.
– Да что вы с ним разговариваете, Марина Максимовна? – не выдержала Юля Баюшкина. – Гоните его!
Юля была в этом деле не только сторонним наблюдателем, как могло показаться.
– Гоните меня! – как эхо, отозвался Майданов и пошел на выход. Скомканным бумагам придал вид букета и положил на учительский стол.
В тишине за Майдановым вышел Алеша Смородин. Там, в коридоре, перехватил его руку у локтя и сказал:
– Сделай мне одолжение: забери свой мусор и извинись.
Майданов на секунду оторопел от ледяной корректности этих слов, потом сказал: «Еще чего!» – и, вырываясь, мазанул Алешу рукавом по лицу, по очкам. Очки упали, брызнуло стекло.
– Извиниться, говоришь? Я извиняюсь! – сказал Майданов Смородину, у которого сразу сделалось беспомощное и напряженное лицо. – Не будешь лезть под горячую руку…
Тут кто-то запихнул ему за шиворот его бумажный букет. Развернувшись, чтобы ударить, он увидел Юлю Баюшкину. Она негромко уронила:
– Все, Майданов. Ко мне – не подходи.
Да, она имела власть над майдановским существованием – он ссутулился и потух.
* * *Назаров шел по коридору с записной книжечкой. Дверь химического кабинета открылась: урока там не было, и Назарова окликнула Эмма Павловна, химичка:
– Кирилл Алексеич!
– Да?
– Вы ничего мне не скажете? Ни словечка? – Назарову показалось, что с ним кокетничают.
– Виноват, Эмма Павловна, но по одному уроку судить нельзя…
Эмма Павловна – молодая блондинка со сложной прической, завидным цветом лица и крупными клипсами. Она пошла рядом с Назаровым.
– Я понимаю… Я там кое-что скомкала… Трудно, знаете, когда на уроке сидит мужчина с таким пронзительным взором!
Он что-то промычал.
– Да еще класс тяжелый, развинченный. Один Женечка Адамян чего стоит!
– Это тот, что вопросы задавал?
– Вот-вот! Специально готовит эти свои пакостные вопросы, чтобы насмехаться над учителем! Между прочим, сынок главного инженера с химкомбината…
– Вот как?
Ему надо было на четвертый этаж, а Эмма Павловна не отставала, у нее «накипело».
– Уймите его, Кирилл Алексеич, я прошу! Знаете, я просто вся ликую, что у нас к власти пришел, наконец, мужчина!
Назаров, глядя на свой ботинок, сказал:
– Эмма Павловна, а вы не давайте ему такого удовольствия – насмехаться. Он – вопрос, а вы ему – ответ, толковый и ясный.
– Ну, знаете…
– А что? Он был в своем праве – на уроке химии интересоваться открытием, за которое академик Семенов получил Нобелевскую премию по химии. А вы были как-то уж очень уклончивы… а?
– Но вопрос не по теме! Да ему и не нужен ответ, он и так знает… – Эмма Павловна розовеет.
Сверху спускался Алеша Смородин. С портфелем – видимо, уходит совсем.
– Стоп, – сказал Назаров. – Почему не на уроке?
– Вот, кстати, тоже из десятого «Б», – вставила Эмма Павловна, уйдя с облегчением от неприятной темы.
Назаров кивнул – мол, знаю, помню.
Алеша словно разбужен вопросом, как бы удивлен.
– Отпустили, – ответил он. – Я очки разбил.
Он предъявил очки и туда, где отсутствовало стекло, с печальной издевкой просунул палец.
– Ну и что? Посидел бы, послушал учителя. Слух в порядке, надеюсь?
Юноша наморщил лоб, усиленно вглядываясь в Назарова.
– Видите ли, – сказал он очень искренне, – когда у человека минус пять и нет очков, он неадекватен сам себе. Кругом туман потому что, вата… Кроме того, у нас два последних урока – сочинение, так что слух ни при чем…
Вздохнул, повернулся и пошел вниз, касаясь перил. Ему не нужна была санкция Назарова на уход.
– Вот как они разговаривают! И это еще лучший из них, – сокрушенно сказала Эмма Павловна.
– Понятно… «Неадекватен сам себе», – повторил Назаров насмешливо.
– Откуда, спрашивается, набрались?
Назаров вытащил из внутреннего кармана тот календарный апрельский листок, где стояло: «Уровень уроков химии!?!»
– Да, кстати. Это я нашел среди записей Серафимы Осиповны. Ознакомьтесь.
Он отдал листок химичке и сразу ушел. Чтобы человек не вскидывался, не спешил обороняться, теряя лицо, а мог подумать.
* * *Потом он заглянул в кабинет литературы, там была полуоткрыта дверь.
– Десятый «Б»?
Класс вскинул головы, некоторые встали, другие медлили, прикованные к своим исповедальным листочкам.
Кто-то сзади невинным тоном спросил:
– Вы ревизор? На всех уроках будете?
– Тихо ты, остряк, – послышался благоразумный шепот.
– Извините, Марина Максимовна, я отниму полминуты.
Она кивнула. В отличие от ребят, она уже представляла себе, что он такое, что кроется за жестким спокойствием его облика, слегка измененного в худшую сторону недавней стрижкой… От этого человека в начальственной роли она не ждала ничего хорошего для себя.
– Мы могли познакомиться на химии, но там я решил – не стоит… Будем лучше считать, что этого урока, половину которого вы превратили в балаган, – не было. Плохое получилось бы начало у нас… Я Назаров Кирилл Алексеич, новый директор. Временно – пока отозван на сборы ваш военрук – буду вести начальную военную подготовку и автомобильное дело. Вот… Представители сильного пола должны радоваться: смогут получить водительские права…
– А мы? – спросила Таня Косицкая, в лице которой десятый «Б» готовил смену Татьяне Дорониной, которая как раз в том месяце красовалась на обложке «Советского экрана». Сходство и впрямь было! – Нам будет чему радоваться?
Назаров едва заметно поклонился – наверное, ее внешним данным.
– Не беспокойтесь. С новой четверти я и вас «охвачу» – на уроках обществоведения, это мой главный предмет. Есть еще вопросы?
Пауза.
– Вопросов нет. Тогда работайте.
Он сделал знак, чтобы не вставали, и хотел уйти, но его задержали необычные темы на доске. Он прочел и спросил Марину Максимовну тихонько:
– А что, «Гамлет» там действительно провалился? Я об этом нигде не читал…
– А нигде пока и не писали.
– Так откуда же…
– Но мы видели спектакль, – ответно удивилась она. – Своими глазами, в прошлое воскресенье.
– А-а… – протянул он озадаченно и вышел.
* * *Водруженная на стол груда книг и брошюр была едва ли не выше Назарова.
– Так я пойду, Кирилл Алексеич? – спросил голос библиотекарши.
– Да-да, конечно, я запру сам. Если часть книг возьму домой, то заполню на себя формуляр и все там отражу, не беспокойтесь.
– Ну что вы, вам необязательно…
– Порядок один, – возразил он спокойно и положил перед собой «Руководство учебным процессом в школе» В. П. Стрезикозина. Включил настольную лампу. Снял кожанку и остался в рубашке с галстуком. Чтобы встряхнуться, несколько раз выполнил отжимы от стола.
Услышав чьи-то быстрые каблучки, он выпрямился…
– Верочка, дай мне на двадцать минут «Былое и думы», – сказала Марина Максимовна, думая, что библиотекарша где-то за стеллажами.
– Ушла Верочка, – отозвался Назаров.
– Мне нужен Герцен, я возьму… – она прошла к стеллажу и вскинула брови.
Он покачивался с пяток на носки, смотрел выжидательно.
Она медленно подошла к его столику, сбоку взглянула на книжные корешки. Тут были труды по педагогике, по возрастной психологии, о школе в связи с научно-технической революцией…
– Собираетесь все это осилить? – спросила Марина.
– А что? За неделю – реально.
– Почему не взять домой? Хотя спешить вам некуда: дети, наверно, не плачут?
– Дети имеются. В количестве одной штуки. А визгу – полон дом, особенно когда от взрослых телепередач отдирают… Не представляю, какую надо площадь, чтобы заниматься дома. И вообще я люблю библиотеки. – Он говорил все это сердито. Сердился же на себя, на скованность свою. – Что они набиты мудростью – это само собой. Но я их за то люблю, что человек не может фамильярничать с этой мудростью, понимаете?
– Не очень.
– Ну, не на кушетке читает, где к нему телефон подключен, и телевизор, и жена… Тишина, твердый канцелярский стул и книжка – вот это да, уважаю.
– Ну, это, знаете, роскошь, – колючим тоном заявила Марина и отошла на поиски «Былого и дум». – Вы сумейте-ка в троллейбусе, когда там битком. И в кухне, пока варится суп! И ночью, пока спит сын… – Эта тема задела ее.
– У вас сын? А с кем он днем?
– В яслях. Весной будет три года, в садик пойдет.
– Ясно… А как муж, его успехи?
Марины не видно было за полками.
И не поступило ответа на последний вопрос. Может, не расслышала?
Потом она вышла с нужным томом в руках:
– Пойду, Кирилл Алексеич, ребята ждут.
– До сих пор? У вас там что – литкружок?
– Нет, у нас спор возник, стихийный… Я вспомнила один чудесный аргумент у Герцена…
Она провела пальцем по всей толще книжной груды, что стояла перед директором.
– Как толсто пишут о нашем деле… – Она вытащила из этой кипы тоненькую желтенькую книжку, которую узнала. – А этого недостаточно?
На обложке стояло: Януш Корчак. «Как любить детей».
– Начать, во всяком случае, можно с нее. Спасибо… – Он так продолжительно поглядел ей в глаза, что следовало бы сказать – загляделся, и сам был этим смущен. И решил – напрямик, через барьер условности: – Марина Максимовна! А ведь вы узнали меня.
Она вскинула голову.
– Да, я был в той комиссии, что навещала мастерскую вашего мужа. Года три назад?
– Хотите оправдаться? Не надо!
– Зачем? Наоборот, могу повторить: дети железнодорожников имели больше прав на это помещение, оно им досталось законно… А ваш талантливый супруг слишком уж развоевался тогда. Вроде он удельный князь, а мы были – половцы! Ему бы подождать немного, а он…
– Не надо об этом! – перебила Марина. Назаров видел, как вспыхнули и потемнели ее глаза. – Я для вас не жена скульптора Локтева, а учитель вверенной вам школы.
– «Вверенной вам…» Ну полно обижаться, Марина Максимовна! Скажите лучше, как его успехи сейчас?
– Из любви к искусству интересуетесь?
– Допустим. – Он выдержал ее скептический взгляд.
– Успехов ждать не приходится. В загуле Локтев. А вообще я ничего не знаю: нет его в городе. Давно.
Назаров прошелся вдоль стеллажей, неодобрительно усмехаясь:
– Город виноват, стало быть? А заодно и жена с ребенком? Послушайте, так он же у вас слабак! А на вид бравый был парень, даже Фиделя Кастро напоминал – бородой, ростом… И предлагали же ему пустующий гараж – мог перебиться временно…
– Давайте прекратим, Кирилл Алексеич! – крикнула она.
– Давайте! – и он крикнул ответно. – Только, если по такой малой причине художник кончился, значит его и не было никогда!
Вот так он довел ее до слез. А зачем? В порядке самообороны? Затравленно глянула она сквозь слезы и дверью за собой – трах!
В досаде на себя взлохматив волосы, Назаров уставился в обложку книги Корчака.
* * *– Ну-с? Сегодня, кажется, кто-то родился? – прозвучал над Юлей Баюшкиной голос отца, как раз в тот момент, когда она открыла глаза и снова зажмурилась: мама раздвинула шторы.
Юля зевнула и сказала:
– Мне снилось, что я разбила банку с кислотой в химкабинете…
– Чепуха, – сказала мама ласково. – Стекло бьется к счастью. У тебя сегодня и праздник, и воскресенье, совпало-то как хорошо.
Юля еще досыпала одним глазом, принимая родительские поцелуи и слушая традиционные тексты:
– Поздравляю, девочка. Будь умницей…
– Мать, уши, я думаю, драть не будем?
– О чем ты говоришь, Коля, какие уши? Семнадцать лет! Тут розы нужны, корзину роз к ногам – верно, доченька?
– Ну, роз я не достал, принцесса меня извинит, а кое-что получше имеется… Принимай!
Что-то водрузили ей на живот поверх одеяла, что-то щелкнуло, и Муслим Магомаев страстно запел:
Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала,И крылья эту свадьбу вдаль несли,Широкой этой свадьбе было места мало…– Ой… большое спасибо!
Это был магнитофон – портативный, изящный. Дивная игрушка.
– Тут одним «спасибом» не отделаешься, – шутил папа, выключив Магомаева. – Такие капиталовложения должны давать хорошие проценты, дочка! Да-да… В виде пятерок в аттестате – это раз…
– Нет, – перебила мама. – Главное даже не это. Главное – понимать, что ближе родителей никого нет, что им для тебя ничего не жалко и что плохо они не посоветуют – у них опыт!
– Ладно, мать, не наседай… Юля, Юля! Ну чего ты нажала, куда? Понятия ведь не имеешь, что это за клавиша! На, читай инструкцию… Пока не ознакомишься – даже не прикасайся. Я, чтобы записать Муслима, часа полтора разбирался… Значит, первое: он работает и от сети, и на батарейках. Ну, батарейки мы зря жечь не будем…
– Пап, давай потом, а? Мне надо одеться.
– Ну-ну… – Он вышел с инструкцией в руках, а мама осталась сидеть в ногах у именинницы.
– Юленька, мы все-таки решили устроить, отец рыбу достал живую… Можешь своих позвать, только немного. А мы пригласим Борзуновых с дочкой.
– Да? – Юля тут же отменила подъем, улеглась снова. – Я рада за вас. И сочувствую рыбе. Только меня не будет.
– Начинается… Чем, чем они не угодили тебе?
– Не они, а вы. Ты!
– Интересно… Чем же это? – изумилась Клавдия Петровна.
– Тем, как ты их облизываешь. И главное: зря – мне Борзунов не нужен, я в его институт не иду, раздумала.
– Коля, ты слышишь? – воскликнула мама. – Это кому надо сказать спасибо – Марине Максимовне?
В смежной комнате зазвонил телефон, трубку взял отец. Зычно объявил:
– Именинницу требуют!
– Пораньше не могли? Наверное, она, Мариночка. Спешит показать, что не забыла… – прокомментировала мама.
Секунда – и Юля, уже в халатике, была у телефона.
…Саша Майданов торчал в автоматной будке без пальто, в свитере и шапке, с лыжами, которые, не умещаясь, мешали ему закрыть дверь. Первым делом он предупредил Юлю:
– Только трубку не бросай: у меня одна «двушка».
– А если брошу?
– Тогда мне придется еще доставать, – сказал он мрачно, выдыхая пар. – В общем, так. Я поздравляю, желаю тебе всего самого-самого… Говорить я не умею, ты знаешь. Может, я тогда и свалял дурака на сочинении… я не спорю…
– Так. Уже прогресс. Еще что скажешь?
Втянув озябшие пальцы в рукава, он замолчал. И она ждала.
Ее мама, накрывающая на стол, и папа, будто бы углубленный в магнитофонную инструкцию, – оба предельно внимательны к этому разговору Юли. И она демонстративно переходит на английский:
– Иф ю уонт ту си ми уис ивнинг, ю мэй кам…
– Секреты, – скорбно улыбнулась мама. – Вот и обучай их после этого…
– Что-что? Повтори! – заволновался в своей будке Майданов.
Юля взбунтовалась, а он это слышал:
– Товарищи, миленькие, ну дайте же словечко сказать! Я не только по-английски, я по-птичьи скоро начну разговаривать!..
– Как тебе это нравится, Николай?
– Ну, не нравится, а что я могу? Выросла девка… Пошли на кухню… Пошли, пошли, – проявил сознательность отец.
Оставшись одна в комнате, Юля сказала:
– Через час я буду на Гагаринской, ты знаешь и дом и подъезд… Но там тебе надо прежде всего просить прощения!
– Юль… а тебе не надоело там?
– Представь себе, нет!
– А то поехали в Блинцово, как в тот раз… тетки там нет сегодня. Печку затопим… там хорошо… Белки по снегу бегают…
– Никуда я с тобой не поеду, – отрезала Юля. – Ты вел себя с Мариночкой как последний хам, я тебя ненавидела… И не скоро еще отойду, понял? Все, привет белкам!
* * *Снег! До этого он был только за окнами и мало замечался, а тут ослепил вдруг, козырнул щедростью, пристыдил чистотой…
Антошка, сын Марины Максимовны, сидел на санках и сердился: его «конь», вместо того чтобы работать, затеял долгий и непонятный разговор с мамой. «Конем» был Алеша Смородин.
Антон, кряхтя, слез и пошел за скамейку в кусты – добывать себе какой-нибудь кнут. Там он с удивлением увидел Юлю Баюшкину; она присела за скамейкой, шепотом сказала:
– Своих испугался? Тссс… Мы спрячемся!
И в обнимку они стали через щель в скамье наблюдать. Ага, вот пропажа обнаружена, «конь» озирается в поисках седока…
– Анто-он! – позвала мама. – Антон, ты куда это делся? Пора не пора, я иду со двора!
Юля выпрямилась и с малышом на одной руке, со своим новеньким магнитофоном в другой пошла наискось через детскую площадку.
– Граждане, – обратилась она учтиво к Марине и Смородину, – вы, случайно, не знаете, чей это ребенок? Если ничей, я беру его себе.
– Знакомое лицо, – подыграла ей Марина. – На днях точно такого продавали в овощной палатке, купите себе…
Антон хохотал, абсолютно счастливый, – он любил юмор.
– А это откуда? – спросил Алеша про магнитофон.
Юля поставила маленький аппарат на санки и включила – на сей раз это была запись с популярной детской пластинки, в которой Антошку зовут копать картошку, – Юля специально с этим шла к одноименному ребенку. Пока он радовался и подпевал, она объяснила:
– Подарок. От родителей: я сегодня родилась.
– Юлька… Алеша, это свинство, что мне никто не сказал…
– Да мы и сами прошляпили. Поздравляю!
А Марина Максимовна поцеловала ее и какие-то секретные вещи зашептала на ухо, отчего Юля порозовела:
– Спасибо… только это непросто, вы же знаете…
– Алеша, – повернулась к нему Марина, – ты очень зол на Майданова? Даже теперь, когда нашлись вторые очки?
Он пожал плечами:
– А я не из-за очков, а из-за вас. Товарищ хамил в лицо… И вы уже простили?
– А что, непедагогично? Теперь надо объявить ему войну?
– Не войну… но, как минимум, вытащить его на бюро! Не я один так думал.
– Ваше право. Только зачем? Лучше прийти с ним ко мне – все равно ж мы соберемся, раз такой день! И может, заодно поймем: почему он всеми иглами наружу, кто и в чем виноват перед ним? Юля, можешь его пригласить?
– Сегодня? Нет… Он за город уехал, в Блинцово. Там у него и тетки нет, и белки скачут, и печку, видите ли, можно разжечь… Как будто я никогда печку не видела… Или белку! – Она повела плечом очень индифферентно.
Антошка заявил, наоборот, с большим подъемом:
– Хочу белку! Где она?
– Вот у Юли спроси, – отозвалась мама. – Ты была там?
– Один раз, в октябре. А что?
Марина пересела на качели и недолго думая спросила оттуда:
– Слушайте, не рвануть ли нам за город? Не потеснить ли Майданова возле его печки?
– Это вы из-за кого предлагаете? – спросил, глядя на Юлю, Алеша.
– Да из-за себя, господи! Из-за этих белок! Из-за Антона: он зимнего леса никогда не видел… А вы видали? Где, когда? Прошлым летом по телевизору? – задиралась она, пока не раздалось единогласное:
– А что, в самом деле? Поехали…
* * *В электричке – те же плюс Таня Косицкая и Женя Адамян. Вагон свободный, почти безраздельно принадлежит этой компании. Антошка имеет возможность облазить разные скамейки. Адамян везет свои лыжи, захвачен и рюкзачок с провизией. Разговор неупорядоченный, скачущий.
– Марина Максимовна, а давайте «Маскарад» поставим? Майданов – Арбенин, Юлька – Нина, я – баронесса Штраль… – смеется Таня.
– Издеваешься? Нину мне никогда не дадут, я и не надеюсь, носом не вышла…
– Да, носик у тебя скорей уж для Марии Антоновны из «Ревизора». Но это мы простили бы…
– Майданов уже простил! – вставил Женя.
– Не твое дело. Но пока у тебя тройки – Юля, я тебе говорю! – никаких ролей и маскарадов, понятно?
– Подумаешь, тройки… в день рождения о них можно не напоминать. Правда, Антон? И вообще, я их, может быть, нарочно получаю!
– То есть?
– Чтоб меня нельзя было запихнуть в тот институт, куда я не хочу!
Адамян засмеялся:
– А там, куда хочешь, – троечников берут вне конкурса?
– Нельзя, Юлька, невозможно, – говорила Марина Максимовна, – перед таким человеком, как наш физик, стоять и мямлить: «Я учила, но забыла» – провалиться легче! Так, Женя?
– Да, он корифей, – подтвердил Адамян. – Алексис, ты ему не отдавай Макса Борна, ты «прочти и передай товарищу»…
– Угу…
– Мальчики, вы не сорвитесь у меня, – озабоченно сказала Марина.
– Я, конечно, не в курсе, но… Макс Борн – может быть, это уже чересчур?
– Думаете, не наш уровень? – улыбнулся Алеша Смородин.
– Ваш, ваш! Но я перегрузок боюсь. Сейчас финиш, десятый класс, третья четверть – самая утомительная… – говорила она, поправляя ему шарф и обматывая нитку вокруг верхней пуговицы, готовой отлететь.
Он вдруг отвел ее руку и произнес медленно:
– Вот когда вы так делаете… я не только трудных авторов… я букваря не понимаю!
– А я – тебя… – растерянно сказала Марина. – Ты о чем, Алеша?
– Не важно. Не обращайте внимания.
И сразу заинтересовался ландшафтом за окном. Ему повезло: ребят отвлек Антошка, они не слышали этого.
* * *Когда они выходили на заснеженный участок под предводительством Юли, Майданов, в шапке и свитере, вытягивал полное ведро из колодца.
Он так опешил, увидя всю процессию, что выпустил ручку, и она завертелась как ошпаренная… Тыча пальцем в него, Юля хохотала над его столбняком, и другие гости – тоже, а малыш, которого нес Смородин, спрашивал:
– Это Майданов? А где белка? А что это крутится?
А через полчаса все заминки и психологические трудности были, казалось, далеко позади…
На майдановских лыжах Юля скатилась с горки по искрящейся пушистой целине, а внизу шлепнулась, вспахала ее носом.