Чертовидцы, или Кошмары Брянской области
– И сбить бокал чем-нибудь тоже нельзя? – уточнил Боягуз.
– Ну что сказать? И это против правил.
Мгновение ничего не происходило, а потом черти словно с цепи сорвались. Они орали, ругались, брызгали слюнями и обвиняли друг друга в поддавках, плохо сваренном самогоне и еще бог весть в чём.
Булат закончил со вторым бокалом и через силу добил третий. Господи, ну и тяжесть. Он покинул стул, взял Костяную и оперся на нее. В животе булькнуло.
– Я жду, должнички.
Нечисть в страхе притихла. Наступил момент расплаты. Каждый вдруг ощутил, насколько прикипел к собственной шкуре.
– Конечно, конечно, о желтоглазая и непобедимая бестия! – Балда вскочил, завел руку за спину и вернул ее уже вместе с листом. Заколдованная бумага легла на стол. – А отпусти нас, а? А мы тебе за это службу сослужим.
– Да на кой хрен вы мне нужны?
– А вдруг оказия.
Балда полез пальцами в пасть, вогнал грязные ногти в десну и с неприятным, подсасывающим звуком выломал коренной зуб. Боягуз и Калач с неохотой последовали примеру вожака. Еще два раза чавкнуло. На лист опустились три моляра, напоминавшие подгорелые остатки попкорна, превшего в сыром мясе.
– Беда приключится – кинь их в кипящую кровь. Лучше всего в свою, конечно. Ну, или разгрызи как аспирин. И мы всё сделаем честь по чести.
Булат подобрал зубы и подбросил в руке. Хмыкнул. Убрал во внутренний карман «косухи», подальше от «неломак». Должники всегда нужны. Но потом, когда Бессодержательный сдохнет, он из этих рогатых кретинов всю душу вытрясет.
– Может, и сгодитесь на что. Но отныне забудете вкус человеческой крови и перебиваться станете чем бог пошлет: малиной, берестой или булкой просроченной. Это ясно? А теперь замрите.
Оробевшие черти застыли, боясь пошевелиться. Булат перехватил Костяную поудобнее и кончиком лезвия выцарапал у каждого на лбу по печатной литере: «Л», «Х» и «О».
– Что там, чел? Ругательство? Не круто. – Калач, которому досталась буква «Х», с озадаченным видом стер со лба кровь.
– Наградная аббревиатура – чтобы с вами дружки не водились. – Булат рассмеялся, сам не понимая, зачем это сделал. – А если серьезно: надурите – головы взорвутся. – Ложь далась легко, но он, к собственному изумлению, ощутил, что это вполне может оказаться правдой. Будто Костяная, испустившая в этот момент легкую вибрацию, стала гарантом его слов.
Черти, не сговариваясь, поклонились, точно обруганные актеры после фиаско на сцене.
– Долг прошедшей платежкой красен, – изрек Балда, пряча ненависть и злобу за фальшивой улыбкой.
– Валите уже, пока я не передумал.
Нечисть сейчас же порскнула в стороны, разбрасывая всё и опрокидывая. Даже Калач проявил завидное проворство, решив бежать через окно. Вскоре бесы покинули избушку и, петляя, скрылись в серебристом тумане, наполнявшем светлеющий лес.
Ни один из них не обернулся… и не забыл.
Булат подобрал лист Черномикона: в нём, словно за белым шумом, виднелся Лунослав, которого то и дело скручивало, будто металлическую вешалку, и растягивало; временами он напоминал вопящего под кровавым небом человека с картины Мунка «Крик».
– Держись, держись, братишка. Сейчас. – Булат вцепился в бумагу, пытаясь разорвать ее, точно пакетик с чаем, но заколдованная целлюлоза не поддалась. – Черт, такая и слона на скакалке выдержит. Ну-ка.
Он вернул лист на стол, отшагнул и с размаху ударил Костяной. Раздался скрип, будто от керамических черепков, и косу выбило из рук. Сбросив несколько бутылок, она отлетела в «красный угол». Самогонная вонь опять дала о себе знать.
Булат с раздражением достал из «косухи» дважды сложенный фрагмент Беломикона. Тот засиял, напомнив кувшинку, облюбованную светлячками. В следующее мгновение листы Черномикона и Беломикона, похожие как два близнеца, но с разными оттенками кожи, поднялись на два метра в воздух.
А затем – сложились.
Бумага невообразимо проросла сквозь бумагу.
На долю секунды возникла клубящаяся мгла – и из нее выпал Лунослав. Задев спиной стол, он грохнулся на пол. Левая рука угодила в бутылочные осколки. Побежавшая из свежего пореза кровь смешалась с сатанинским алкоголем.
От молодого человека разило нечистотами. Порванные сандалии настаивали на плотном ужине. Летние брючки и рубашку покрывали мазки чужих экскрементов и рвоты. Темные волосы, имевшие едва заметный ореховый оттенок и некогда образовывавшие на голове «горшок», подступали к бровям и накрывали уши. В отросшей бороде застряли отвратительные хлопья неопределенного цвета. Карие глаза неудержимо вращались, точно разболтанные телескопы.
– Лунтик? – Булат расхохотался. – Лунтик! Братишка! Ядрен батон! Дрищ ты мой любимый! – Он обнял товарища, несмотря на вонь, и покрутил.
Они действительно напоминали братьев. Одногодки, разменявшие по четверти столетия каждый. Примерно одного роста – около метра восьмидесяти восьми. Правда, Булат всегда казался выше за счет своего обожаемого кока Элвиса. Вдобавок Лунославу не доставало пары-тройки килограммов мышечной массы, чтобы совсем уж не провисать на фоне поджарого напарника. Впрочем, всё это он с лихвой компенсировал уникальными талантами, бравшими начало в безумном предке.
– В одном поезде родился день… в нём же он и умер, – прошептал Лунослав с потерянным видом. – Потому что ехал тот поезд больше суток. Авторский фильм, однако…
Булат нахмурился. Потом расплылся в широкой улыбке и угостил напарника «сливой». Костяшки указательного и среднего пальцев крепко зажали товарищу кончик носа.
– Б-Булат?! – Лунослав не верил глазам. Издаваемые им звуки так и норовили распасться на части. Он заикался всякий раз, когда сильно волновался. – М-Матерь Божья, жи-живой!..
– А ты зарос, Лунтик. Только по слепку зубов и узнал. – Булат свято верил, что настоящая крепкая дружба требовала циничной и зачастую издевательской честности.
И повод для подобных подколок имелся.
Благодаря диастеме13, между верхними резцами Лунослава можно было впихнуть зубочистку, тогда как неровные и сдвинутые соседи по челюсти могли запросто позолотить ручку дантисту.
На глаза Лунослава навернулись слёзы. Черт, да он готов был разрыдаться! Больше никаких убийств и вкуса чужой крови. Больше никаких всхлипов задыхающегося человека, что обволакивают тебя, словно гель! Больше…
Булат без лишних слов еще раз обнял друга.
– С возвращением, брат.
– У тебя борода? – Лунослав потрогал себя за подбородок. – И у меня тоже?.. Сколько меня не было-то? И как ты умудрился выжить?! – Вид напарника, умиравшего от кровопотери у него на руках, ноющей болью отозвался в сердце.
– А вот это, шаман-брат, та еще история. Но вот ее краткая версия: пока мы с тобой два месяца отсутствовали, всё развалилось.
– Развалилось?
– Да. Ты как? Сам двигаться в состоянии?
Лунослав сделал нетвердый шаг:
– Вроде да.
– Обопрись. – Булат подставил плечо и помог напарнику переступить сбитый порог и выйти наружу.
Сверкал утренний лес. Потёки тумана неторопливыми щупальцами уползали в овраг, на дне которого, казалось, кто-то едва слышно стонал. Близ распахнутого сарайчика с телами на ветру покачивалась корзинка с лентой. Бензиновый генератор всё так же неутомимо перегонял литры топлива в напряжение электросети.
А над всем этим пламенели тошнотворного цвета небеса, подожженные всходившим на востоке солнцем. Казалось, золото сентябрьского рассвета душила красная волчанка.
– А… а что это с небом? – Лунослав задрожал. При взгляде на неестественный бордовый оттенок, заполонивший небосвод, кружилась голова. – Оно же… оно же цвета дьявольской марганцовки!.. Боже. Это из-за Бессодержательного? Где он? Где эта тварь?!
– Затаилась. Большего не знаю, брат. Так что ход за нами. – Булат с сомнением оглядел товарища. – Но сперва наведаемся в бюро – приведем тебя в порядок.
– О! Полцарства за ванну, парикмахерскую и чистую одежду.
– А получишь – душ, бритву и трусы без прорех!
Они засмеялись.
– Погоди, – сказал Булат и заскочил обратно в избушку.
Там он сдернул грязные занавески с окон, поджег и швырнул на пол, залитый самогоном. Огонь вспыхнул почти сразу. Сгоравшие сгустки крови взвивались светящимися алыми точками.
Наконец Булат покинул домик, из щелей которого уже валил мерцавший дым.
– Слушай, Лунь, а ты всё ощущал, пока бумажкой был?
Лунослав побледнел. Говорить об этом не хотелось. По крайней мере, не сейчас.
Господи, мама!.. Я задыхаюсь!..
– Ощущал больше, чем хотелось бы.
– И что, у того рыжего чёрта и вправду в заднице находилось какое-то параллельное измерение?
– Шутишь? Нет, конечно. Тебя надурили. Но спасибо, что не стал рубить сплеча.
Булат замер, обдумывая услышанное, а потом весело хохотнул:
– Вот ведь паршивцы.
Они опять рассмеялись, после чего направились к уазику, ступая по влажной тропинке. По дороге они связались с отделением полиции Погарского района и сообщили о найденных трупах. До Питонина не дозвонились: майор с кем-то разговаривал по телефону. Так что беседу отложили на потом.
А позади огонь всё пожирал и пожирал обиталище зла.
Лаванда притаилась в кустах шиповника, находившихся в тридцати метрах от полыхавшей избушки. Она всё видела: желтоглазый ублюдок преуспел в уличных развлечениях и вернул в строй напарника. Как неудачно.
Она выдохнула сквозь стиснутые зубы и постаралась расслабиться, хоть ее и потряхивало от сладкой, зудящей злобы, убегавшей куда-то вниз живота. На лицо привычной маской наползло глуповатое выражение, глаза по-детски расширились, словно в них проплыло отражение голубого воздушного шарика. Достала телефон.
– Товарищ майор! Разрешите доложить? – Голосок блондинки-лейтенанта разливался беззаботным птичьим щебетом. – Тут такое! Такое! Булат нашел Лунослава, представляете? И тот жив, да! Клинья, как вы и обозначили, не вбивала. Да. Только наблюдение и страховка. Труподелы на второй линии? Я думала… Поняла. Есть заткнуться! – Она с подчеркнутой вежливостью завершила вызов. – Коз-зел.
О, она будет лебезить и притворяться полной дурой. Если понадобится, она раскинет ножки перед этим уродом, изображая похоть и страсть. Бери меня, лошадиный ты кусок дерьма! Но, к ее неизбывному облегчению, майора волновали только работа и собственная жена, с которой они образовывали довольно странный союз. Та женщина, которую она видела всего раз, уравновешивала его дикость.
Лаванда поджала губы. На очереди – визит к настоящему начальству. А там не ругали, не лаяли в лицо и не объявляли выговор. За неудачу попросту сносили голову с плеч. Если не хуже.
Одернув ненавистный китель, она по северо-западной тропинке вернулась к служебной машине.
Как часто вас имеют? Как часто к вам пристраиваются сзади, чтобы посопеть и посокращаться, точно английский мастиф над замершим в ужасе пудельком?
Именно такая аналогия приходит на ум, когда на пороге появляются страховые агенты, коммивояжеры и прочие шулера жизни, запакованные в брючки и белые рубашки с галстучками.
Они, точно средневековые алхимики, превратят свинец ваших пенсионных накоплений в чистейшее золото. Пообещают спасти душу – свободную от финансовой шелухи и имущества. Ведь Боженьку интересуют только нищие идиоты. А за сущие гроши оформят медицинскую карту и трехдневную путевку в «лучший» санаторий области, чтобы наверняка быть уверенными, что со среды по пятницу вас не будет дома.
В-ВУП.
В-ВУП.
В-ВУП.
Именно такой звук издают маховики лохотронов и черных схем. Если вы их слышите, значит, кто-то, свесив язык, уже видит в вас курчавого пуделька. Ну что, дружок, поиграем? Аф-аф.
Верный способ распознать мошенников – это их незамысловатый вопрос: «Как к вам обращаться?» Верный, потому что вселенной на самом деле глубоко насрать на то, как вас зовут. Но есть такой же верный ответ, ознаменовывающий противостояние этим ублюдкам.
Всегда без стеснений отвечайте: «Обращайтесь ко мне – "мой господин"».
Глава 3 Хороший мальчик
Если заглянуть под ковер, именуемый временем, под ним непременно обнаружится пыль. То минувшее. Проведем по нему рукой. Еще разок. Еще. Вот, теперь видно хорошо. Пылинки лет сложились в слово.
Ивот.
Обычный поселок с населением в шесть тысяч душ, основанный аж в 1800 году. Ничего примечательного или броского, словно звон в порожней бочке, что случайно задели ногой. Так бы и катиться Ивоту невостребованным по годам, но в начале третьего миллениума на поселок позарилась градообразующая корпорация «ЗОЛА», чье лоснящееся от успеха лицо приманивало инвестиции со всего мира: Великобритания, Франция, Гонконг и даже Катар. Тогда оккультные изыскания «ЗОЛЫ», точно тлеющие огни шахт, еще не привлекли к себе столько внимания.
В результате прихода «ЗОЛЫ» северо-восточнее поселка возникло его более современное продолжение – будто из неприветливого мистера Хайда в строительных муках родился доктор Джекил14. Поскольку любой населенный пункт России с количеством жителей двенадцать тысяч мог претендовать на статус города, уже в 2002 Ивот пускал в небо воздушные шарики и красил ночь в цвета салюта, празднуя взросление.
Так новоиспеченный город обрел два непохожих района – Старый Ивот, территориально совпадавший с границей прежнего поселка, и Новый, ставший урбанизированной усладой корпораций и крупнейших частных компаний, таких как «X5 Retail Group», «НЛМК» и других мастодонтов бизнеса.
Новый Ивот стремительно расширял границы ойкумены15, напоминая процесс подъема дрожжей, и уже к 2009 площадь района приблизилась к ста квадратным километрам, поставив сам Ивот на второе место после Брянска по многим показателям. Однако в 2010 году промышленный и экономический расцвет сменился загноением.
Наступил чертов Канун.
Пятнадцать дней самоубийств. Свыше шестидесяти тысяч жертв. Почти треть всего населения городка.
Кладбища всходили быстрее домов.
Говоря об Ивоте и о событиях Кануна в целом, один брянский депутат VII созыва, выступая в своем пижонском пиджачке по местному телеканалу «Брянская Губерния», изъяснился так: «Скажите спасибо Господу Богу, что население этой бородавки росло не так быстро, как она сама». К ужасу социологов, мнение политика, пусть и не в такой резкой форме, разделяло большинство. Соседние области. Россия. И даже мир.
Городок почти семь лет напоминал тяжелобольного, единственным лекарством для которого оставалась разогнанная в стволе пуля. Но Ивот так и не обратился в город-призрак. Последние три года на его небосводе всходила счастливая звезда, поднятая временем, сгладившим кошмары Кануна, и к 2020 городок отжился.
В Новый потекли деньги, люди и судьбы.
Грянул второй Канун, вернувший всё на круги своя и даже больше. Основной удар приняло одноименное бюро, состоявшее всего из двух сотрудников. Их поражение проторило путь куда более чудовищному злу.
Суеверия, предрассудки и страхи, казалось, навеки осели в Ивоте. И если Старый держался молодцом, то заброшенные проекты Нового повергали сторонних наблюдателей в тоскливый ужас. Вообразив недоделки Нового района картой тела, можно обнаружить, что место аппендикса приходится точь-в-точь на метрополитен.
О нём и поболтаем.
Подобно отростку слепой кишки, недостроенное метро из десяти станций и протяженностью тридцать два километра вело в никуда и в никогда. Именно эти два слова оставили чиновники и метростроевцы в лице «China Railway Construction Corporation» городку, когда его захлестнула первая волна самоубийств. Подземку забросили, и в любви к ней признались диггеры, бродяги и гонимые ливневыми водами крысы.
Однако с недавних пор исчезли и первые, и вторые, и даже третьи. Ибо во мраке гулких туннелей возносилась песнь смерти.
Итак, Новый Ивот, закат, нервозный променад в сквере.
Софья намотала поводок на руку и примостилась на краешек скамейки Первомайского сквера. Вздорный носик, едва не утонувший в рыжих волосах, подброшенных ветром. Карие глаза с проблеском беспокойства. Джинсовый плащик. Она взглянула на декоративную вазу с агератумом, стоявшую по правую руку, и поджала губы: розовато-аметистовые цветки невообразимым образом навели на мысли о сексе.
НЕНОРМАЛЬНО.
Она поелозила тазом, борясь с неуместным зудом, который так и хотелось достать, смять в руке и кинуть куда подальше – с глаз долой, из лона вон. Перед глазами всплыли лица одноклассниц, кривящиеся в насмешках: «Дай им "поесть киску". Кинь горошинку на язык. Да не будь ты такой стремной! Иначе эти мысли тебя со свету сживут!»
– Не сживут, досужие вы стервы! Не сживут! – Софья опять поелозила тазом. Стало полегче.
В свои пятнадцать она еще хранила женскую целомудренность, старательно отметая философию ровесниц. Особенно тех, кто за одни только выходные умудрялись побыть стойлом для многих жеребцов. Хотя естество ее, конечно же, бушевало и на свой лад гневалось, требуя мужского внимания.
Господи, как же порой хотелось, чтобы ее изнасиловали!
Только напористо и… нежно!
И чтобы у всех на лицах были маски!
На одной лестничной площадке с ней проживал симпатяга Платон – или Платоша, как его называла бабка. Этот девятнадцатилетний студент, обучавшийся в Брянском государственном аграрном университете, появлялся дома лишь в конце недели. Эти дни всегда проходили для Софьи под знаком желания. Или вернее – ЖЕЛАНИЯ.
Поблизости крутился двухлетний черный лабрадор по кличке Гендальф Слюнявый. Не имея ничего общего с одноименным магом, он тем не менее когда-то представлял собой живой пример слова «слюнявый». Еще в трехмесячном возрасте его выделила не особая стать, или окрас, или еще что, а повышенное слюноотделение, совершенно нетипичное для породы. С возрастом это, конечно, прошло, но гравировка на медальоне нет-нет да и напоминала о славных обслюнявленных деньках и занавесках в гостиной.
Прошли пожилые мужчина и женщина. Мужчина кашлял, показывая спутнице носовой платок, то и дело прикрывая им рот. Они спешили домой. Софья бросила взгляд на столбовые часы, располагавшиеся в шести метрах от западного входа в сквер.
Полседьмого.
Приход темноты ознаменовывал собой не только появление зла, прятавшегося днем в подвалах, бойлерных и на чердаках, но и урезал время выгула. Теперь оно зависело от границ световых суток, неуклонно сужавшихся по мере приближения зимы. Бедным собакам приходилось всё больше терпеть.
Солнце зловещим желтком тонуло в искривленной линии горизонта.
Софья хлопнула поводком по ладони. Пора. Может, по возвращении заглянуть в душ? Несколько горячих струек, направленных в нужное место, могли бы на время унять беспокойные мысли. Главное, не поглядывать на штукенцию лабрадора. Это уж точно было бы нездорово.
– Генди, мальчик мой, не держи всё в себе. Удобри что-нибудь. И домой-домой – под одеяло на самоизоляцию.
Гендальф скользнул по хозяйке вопрошающим взглядом. Ее изменившийся запах явственно говорил о течке. Пёс огляделся: самцов, желавших устроить свадьбу на манер собачьей, не наблюдалось. Как странно. Неужели люди настолько не разбираются в запахах? Он гавкнул, показывая, что услышал и понял команду. Затем присел за щербатым цветником, что примыкал к каменистой северной тропинке.
Среди облетавших красных кленов потянуло гнилостными миазмами.
– Фу, Генди! Господи! Что это? – Софья зажала носик. К горлу подступила тошнота, точно мир вокруг заполонили дохлые голуби, как тот, что они видели по дороге в сквер. – Ты знаешь, что твою попу нужно запретить – как оружие массового поражения?
Гендальф, закончив свои дела, обнюхал свежую и гладкую кучку. Нет, его «добро» пахло иначе, привычнее – подтухшей переработанной говядиной. А вот новый запах казался донельзя… противоестественным.
Ветер, будто проклинающая повитуха, зашептал в кронах темнеющих деревьев.
Софью прошиб необъяснимый озноб. Вспомнилось старое поверье, утверждающее, что чувство внезапного холода вызывала чья-то поступь по будущей могиле человека. От этих мыслей стало совсем не по себе.
– Кто здесь? У меня собака! Она ваши косточки вмиг перемелет! – Софья покосилась на лабрадора, и у нее перехватило дыхание: тот, поджав хвост и вздыбив шерсть на загривке, рычал.
Гендальф наконец узнал душок, этот ни с чем не сравнимый сладковатый аромат разлагающейся плоти, формалина и накрахмаленных клеенок из морга.
Так смердели мертвецы.
По ночам, когда хозяйка и ее родители, накаченные феназипамом, спали, он стоял у балконной двери. Вслушивался. Привычный ночной шум, обычно состоявший из гула поливомоечных машин и редких такси, развозивших гуляк по домам, уже давно сменило сосущее безмолвие. Но тишину то и дело прорезали крики, или рёв пожаров, или шелест ног, бредущих в полумраке под светом уличных фонарей.
Мертвецы.
Они что-то искали. Охотились. И встревоженный Гендальф запрещал себе лаять, опасаясь привлечь разлагающиеся тела.
И одно из них, судя по всему, ступило в Первомайский сквер.
– Ко мне, Генди! Ко мне! – Лицо Софьи покрыли бисеринки пота. – Домой-домой. Вот молодец.
Убедившись, что собака послушно потрусила следом, девушка сделала шаг по направлению к кованной арке, украшавшей восточный вход в сквер, и налетела на незнакомца. Неизвестный вонял так, словно представлял собой поданный на ужин сыр «Зловонный Епископ»16. Разило протухшими грушами и таким же тошнотворно гнилым мясом. Как-то отцу Софьи, военному юристу, презентовали подобный сыр, так ее едва не вырвало – прямо в лицо сырного дарителя. То еще воспоминаньице.
Взгляды живого и мертвого встретились.
Софья с надрывом завизжала. Десятки сравнений, уместных и неуместных, пронеслись в ее голове.
Мертвец! Монстр! Тварь, про́клятая Богом!
Пиджак запыленной плетью болтался на одном плече. Наружу выбивалась рубашка, не имевшая рукавов. Изодранные брюки без одной штанины являли взору курчавый сморщенный пах. Открытую плоть, блестевшую черноватым цветом, характе́рным для гниения, покрывали белейшие опарыши. И лицо. Это ужасное, безразличное лицо, на котором никогда не возникнет интереса даже к твоей боли.
Бескровная длань с одной только манжетой вцепилась в волосы девушки. Отражавшийся в мутных зрачках закат напоминал огни траурного кортежа.
– Гендальф! Фас! Возьми его, мальчик! – Софья уперлась в тощую грудь мертвеца.
Ее правая рука, попав в прореху рубашки, погрузились в топь разлагавшихся органов. Хлюпнуло. Истерия захлестнула девушку, и она снова испустила крик, из которого исчезла вся наивность, уступив место грубому, хрипящему ору.
Гендальф, до этого ни разу в жизни не кидавшийся на людей, прыгнул на мертвеца. В голове лабрадора красной точкой пульсировала одна-единственная мысль: защитить. Укус пришелся на оголенную лодыжку, прорезанную руслом из толстых опарышей. Холодная, загустевшая кровь заполнила пасть Гендальфа; мясные черви ощутимо скользнули в пищевод вместе с неосторожным глотком. Пса тотчас стошнило остатками собачьих консервов.
Труп с равнодушием саданул Софью кулаком по голове, будто вбил гвоздь в крышку гроба. В глазах девушки вспыхнуло, и она обмякла в чуть липковатых руках. Мгновением позже ее поволокли прочь из сквера.
Гендальф задрожал всем телом. Налетел. Укус вызвал очередные рвотные позывы. Он остановился, выдавливая из себя, словно в лихорадке, кашистые последыши желудка.
Труп с Софьей на руках зашаркал по Волхонке на юго-запад, направляясь к центру. Гендальф потрусил следом. Вид хозяйки, безвольно распластавшейся на руках дохлого двуногого чудовища, ранил его. Он с надрывом залаял. Надеялся привлечь хоть чье-нибудь внимание.
Однако улицы, опыленные багровым закатом, пустовали.
Изредка в окнах домов отодвигались занавески и возникали бледные лица, на которых читались сожаление и мелочная радость: хорошо, что не меня и не моих близких. Гендальф не понимал, почему так происходит, отчего люди не могут быть стаей. Он лаял, громко скулил, с царапаньем просился во всё, что хоть отдаленно напоминало двери.
Без толку. Люди боялись.
Так они миновали Волхонку, пересекли Пятницкую и вышли на Ангарскую. Показался безлюдный перекресток, пересечение Ангарской и Лихоборских Бугров. Именно здесь, в двенадцати метрах от проезжей части, находился спуск в метрополитен, который так и не достроили в 2010 году.
Сверкала огромная буква «М» с застывшей под ней синей табличкой: «Станция "Балтийская"». Первая из десяти станций по единственной ветке, дававшей под землей крюк по Новому Ивоту.
К подземке стекались фигуры, от которых тянулись танцующие, гротескные тени.
Гендальф заскулил. Мертвецы!
Все они, точно дьявольские сборщики подати, тащили оглушенных людей. Жертв объединяла юность и, возможно, что-то еще, чего лабрадор понять не мог. Многих отличали полученные увечья. Трупы не церемонились. Гендальф окинул носильщиков смерти затравленным взглядом и пристроился за тем, кто тащил его хозяйку. Ее он ни за что не бросит. Никогда.