Буря перед бурей. История падения Римской республики

Перед его вступлением в должность реформаторы Клавдия предложили Lex Agraria на рассмотрение коллегам по сенату, но натолкнулись на невероятное сопротивление. Занимая в течение многих лет ager publicus, эти богатые землевладельцы стали считать данные общественные земли своей личной собственностью. Они вкладывали в них средства, улучшали, закладывали под займы, отдавали в качестве приданого и завещали наследникам. Желая ослабить их сопротивление, авторы пошли на ряд уступок: предложили за захваченные общественные земли компенсацию, обеспечили чистым правовым титулом оставшиеся пятьсот югеров и подняли верхнюю планку для больших семей. Но даже с такими послаблениями значительная часть сената намеревалась во что бы то ни стало отклонить законопроект. О том, чтобы конфисковать их земли и передать их ленивой толпе, попросту не могло быть и речи. С учетом враждебной позиции большинства сената, Клавдий решил отойти от традиций предков и поручил Тиберию представить законопроект непосредственно Собранию, лишив сенаторов возможности официально высказать свое мнение. Закона, гласящего, что законопроект в обязательном порядке надо представить сначала сенату, и только потом собранию, не существовало – просто раньше всегда делалось только так и не иначе. Провокационная уловка Тиберия всех взбудоражила и взвинтила. В декабре 134 г. до н. э., вскоре после вступления в должность, он предстал перед собранием и заявил о намерении принять закон о перераспределении общественных земель, занятых богачами, в пользу бедных.

По римским правилам, после представления законопроекта до голосования по нему должно было миновать три рыночных дня. Поскольку рынок торговал примерно раз в неделю, то промежуток между этими двумя событиями составлял от восемнадцати до двадцати четырех календарных дней. Такая отсрочка давала тем, кто обладал правом голоса, время, чтобы приехать в Рим и проголосовать. И поскольку Тиберий вызвал волну неподдельного негодования, за эти три недели обедневшие граждане, которые лишились земель, хлынули в Рим, «будто реки в океан, готовый все в себя принять»[25]. Чтобы поддержать законопроект, среди прочих приехали и италики, не имевшие права голосовать. Но даже лишенные голоса, они могли выразить свою физическую и моральную поддержку закону о перераспределении земель. В эти недели Тиберий постоянно обращался к гражданам на форуме, чтобы задействовать и консолидировать их энергию. И планировал, что когда дойдет до голосования, в собрании у него будет значительное, энергичное большинство.

По прошествии трех рыночных дней Тиберий созвал на Капитолийском холме собрание, чтобы рассмотреть Lex Agraria. Все пространство заполонили собой те, кто обладал правом голоса, придав площади перед храмом Юпитера «облик моря, покрытого штормовыми волнами»[26]. Перед официальным представлением Тиберий выступил в защиту Lex Agraria, произнеся речь всей своей жизни. Гракхов учили лучшие ораторы Средиземноморья, а непоколебимое спокойствие и достойное поведение на сцене он довел до совершенства. Тиберий не расхаживал по трибуне и не бил себя в грудь. Лишь совершенно неподвижно стоял, давая неотъемлемой силе своих аргументов без остатка завладеть вниманием аудитории. По утверждениям Плутарха, Тиберий спокойно встал посреди форума и бесстрастно произнес речь в защиту рядовых граждан Рима.

«У каждого дикого зверя, который бродит по Италии, есть своя пещера или логово, чтобы в нем укрыться, – сказал он, – люди, сражающиеся и умирающие за Италию, наслаждаются общим воздухом и светом… но не более того; бездомные и лишенные крова, они скитаются со своими женами и детьми»[27]. Взывая к воображению италиков, покинувших родные места из-за нищеты и войн, он сказал: «Своими лживыми устами командиры призывают солдат защищать в бою от врага святилища и могилы… но они сражаются и умирают за других, живущих в богатстве и роскоши»[28]. Для среднего римлянина эти разрушительные войны обернулись недопустимой иронией: «и хотя их именуют повелителями мира, у них в собственности нет ни клочка земли»[29].

Доведя собрание до слез, Тиберий попросил секретаря перед голосованием зачитать законопроект, ничуть не сомневаясь в своей победе. Но оказалось, что сенатские оппоненты Lex Agraria эти три недели тоже не сидели сложа руки. Зная, что голосование им не выиграть, они призвали в свои ряды Марка Октавия, такого же трибуна, как Тиберий, чтобы никаким образом не допустить никакого волеизъявления. Одним из мощнейших инструментов, имевшихся в распоряжении трибуна, было право вето – буквально означавшее «я запрещаю». Любой трибун мог наложить вето на что угодно, в любое время и по какой угодно причине, отменить его не было дано никому, даже другому трибуну. Поэтому, когда секретарь встал, чтобы в соответствии с процедурой зачитать закон, Марк Октавий выступил вперед и запретил это делать своим вето. Весь процесс застопорился. Голосование нельзя было начинать, пока секретарь не зачитает законопроект, поэтому пока Октавий будет настаивать на своем вето, о волеизъявлении не могло быть и речи. Когда заседание зашло в тупик, Тиберий объявил в его работе на день перерыв.

Не в состоянии сломить противодействие великодушному законопроекту, Тиберий и его сторонники из лагеря Клавдия решили, что лучшим средством в сложившейся ситуации будет сплотить простолюдинов, на которых они опирались, превратив богачей в негодяев. Перед следующим голосованием Тиберий отозвал из законопроекта дружественные уступки, чтобы Lex Agraria стал «привлекательнее для большинства и суровее для злодеев»[30]. Если повезет, давление со стороны народа вынудит Октавия отозвать наложенное им вето и обеспечит голосование за законопроект, в котором они одержат уверенную победу.

В перерыве между двумя заседаниями собрания Тиберий и Октавий каждый день являлись на форум и устраивали публичные дебаты о достоинствах Lex Agraria. Форум не очень большой, и речи на нем можно было произносить с нескольких трибун – как во время музыкальных фестивалей используется несколько сцен, – поэтому их аудитории нередко сталкивались друг с другом. В столь ограниченном пространстве Тиберий и Октавий зачастую даже лично вступали друг с другом в перепалку. Тиберий, в душе которого все больше нарастало отчаяние, пообещал заплатить достойную цену и купить все общественные земли, которыми завладел Октавий, если тот прекратит противиться законопроекту, – намекая, что своими корнями его противодействие уходит не в возвышенное гражданское чувство, а в банальный корыстный интерес. Но Октавий упорно отказывался сдаваться.

Когда традиционные дебаты и убеждение так и не смогли вывести их из безвыходного положения, Тиберий решил прибегнуть к радикальному средству. Он пообещал налагать вето на любые общественные дела до тех пор, пока Октавий не пойдет на попятную. Затем отправился в храм Сатурна и запер собственной печатью государственную казну, чтобы «нельзя было делать никаких привычных дел: чтобы магистраты не могли выполнять свои традиционные обязанности, чтобы остановили свою деятельность суды, чтобы нельзя было заключить никаких соглашений, чтобы царили хаос и беспорядок»[31]. После этого Тиберий еще больше накалил и без того напряженную атмосферу. Ссылаясь на доклады о том, что враги собрались его убить, он стал носить короткий меч, пряча его под накидкой, и постоянно ходил в окружении тысяч верных последователей.

Но когда собрание созвали во второй раз, чтобы рассмотреть Lex Agraria, Октавий остался непреклонен. Он опять наложил на прочтение законопроекта свое вето, и сессия, в конечном итоге, вылилась в лавину взаимных угроз. Два сенатора вышли вперед и потребовали от сцепившихся трибунов представить их дело на рассмотрение палаты. Тиберий все еще лелеял надежду, что сенат может пойти на ту или иную сделку. В том, что за закон проголосуют подавляющим большинством, если дело дойдет до голосования, никто не сомневался. Отзывая в прошлом свое вето при рассмотрении народных законопроектов, трибуны при этом выражали символически свое неодобрение, но ни один из них ни разу не противился воле народа до упора. Традиционной силой «обычая предков» Октавий должен был обеспечить голосование по Lex Agraria. Никогда раньше трибун не препятствовал с таким упрямством столь ясно выраженным народным устремлениям. Сенат наверняка вынудит Октавия прекратить сопротивление.

Но вместо того, чтобы выступить в роли посредников, собравшиеся сенаторы, воспользовавшись возможностью, стали осыпать Тиберия оскорблениями – в точности как после нумантинского дела. Письменных свидетельств о том, кто и что говорил, не сохранилось, но Аппиан пишет, что «богатые отругали»[32] Тиберия. Они не только не надавили на Октавия, чтобы тот пошел на компромисс, но и активно присоединились к нападкам на Гракха. Противившиеся законопроекту сенаторы наверняка злобствовали по поводу его содержания, по поводу политической тактики Тиберия и, не исключено, его личного характера. Заседание закончилось безрезультатно, дилемма так и не была решена, а сам Тиберий злился больше, чем когда-либо до этого.

Не в состоянии добиться успеха традиционными мерами, к следующему собранию он подготовил беспрецедентный законопроект. Утверждая, что трибун, который бросает вызов воле народа, был уже совсем не трибун, Тиберий обратился к собранию с предложением сместить Октавия с должности. Закона, гласящего, что трибуна нельзя уволить со своего поста, не существовало, но это шло вразрез со всеми традициями предков. До этого ни один трибун не обращался к собранию с ходатайством отстранить коллегу от исполнения обязанностей. Это было неслыханно. Но стараниями Тиберия здание собрания вновь заполонили его сторонники, зловеще окружившие возвышение и бросая вызов каждому, кто мог бы встать на пути их предводителя.

Не желая, чтобы из-за него вспыхнул бунт, Октавий предпочел роли непоколебимого самоубийцы амплуа принципиального мученика и не стал налагать вето на голосование по его отстранению от должности. Собрание, если у его членов было такое желание, могло его сместить, и Тиберий призвал всех обладающих правом голоса приготовиться к голосованию. При волеизъявлении римляне делились на тридцать пять триб, каждая из которых обладала одним коллективным голосом. Отдельные члены трибы по очереди подходили к урне и бросали в нее свои бюллетени. По окончании они подсчитывались и те, которых было больше, определяли коллективный голос всей трибы. Затем процедура повторялась для следующей трибы и так до тех пор, пока большинство триб не выражали свое согласие.

Когда проголосовала первая триба, глашатай объявил результат: один голос за смещение. Понимая, что своими действиями он подстрекает к беспрецедентному удару по коллеге-трибуну, Тиберий после этого первого раунда голосования остановил всю процедуру и попросил Октавия отозвать свое вето. Но тот отказался. Когда бюллетени сложили следующие шестнадцать кланов, выяснилось, что все они высказались за отстранение строптивого трибуна от должности. На пороге победы, Тиберий опять остановил голосование и дал Октавию последний шанс уступить. И снова получил отказ. Тогда бросил свои шары восемнадцатый клан. Когда дело было сделано, глашатай объявил, что большинство проголосовало «за»: Октавия сместили с его поста. Лишившись звания трибуна, он больше не мог пользоваться защитой, гарантированной ему должностью, и оказался под угрозой зловеще надвигавшейся толпы. Бежать ему удалось лишь благодаря горстке друзей, сумевших пробиться сквозь сборище народа и вывести его из здания собрания.

Отстранение Октавиана от должности ознаменовало собой решающий перелом в битве за Lex Agraria. Пока Тиберий не совершил свой роковой шаг, ему в значительной степени оказывали поддержку коллеги-трибуны и сторонники в сенате. Но после этих безрассудных нападок на другого трибуна, он стал чем-то вроде ядовитой змеи для элиты, консервативной по своей природе. Его тесть Клавдий по-прежнему был на его стороне, но многие другие, в теории выступающие за реформу, перед лицом столь яростного сопротивления с радостью отложили бы голосование, давая страстям немного улечься, чтобы предпринять новую попытку через год-два. Однако Тиберий не мог позволить себе проиграть. От одобрения Lex Agraria зависела вся его будущая карьера, и он был готов на что угодно, чтобы этот законопроект провести. На тот момент его тактика сработала. Тиберий Гракх выиграл битву. Устранив с дороги Октавиана, собрание подавляющим большинством одобрило Lex Agraria. Противоречивый законопроект теперь стал законом.

Lex Agraria предусматривал создание комиссии из трех человек, которым поручался надзор над общественными землями, определение их собственников и раздел. Желая гарантировать надлежащее исполнение этой программы (а заодно монополизировать политические заслуги за перераспределение земли), Тиберий убедил собрание избрать первыми тремя членами данной комиссии его самого, его тестя Клавдия, а также брата Гая, которому на тот момент был двадцать один год. Пока все шло хорошо. Однако вскоре Тиберий понял, что принять закон это одно, а воплотить его положения в жизнь – совсем другое.

Не в состоянии воспрепятствовать превращению законопроекта в закон, сенатские консерваторы нанесли ответный удар, припрятав в рукаве ряд собственных козырей. Теперь оппозицию возглавлял pontifex maximus (великий понтифик, глава коллегии понтификов) Публий Сципион Назика, выходец из более консервативной ветви клана Сципионов. Обладая общественными землями, значительно превышавшими положенные пятьсот югеров, он придумал против комиссии оскорбительный ход. Ассигнование фондов финансирования труда людей и приобретения всего необходимого для надзора за реформой, реализация которой требовала небольшой армии секретарей, мелких чиновников, землемеров, архитекторов, а также повозок и мулов, возлагалось на сенат. По настоянию Назики, сенат проголосовал за выделение на эти цели совсем незначительной суммы, способной покрыть разве что ежедневные расходы самих членов комиссии. Эта точно рассчитанная скупость превратила Тиберия в капитана корабля без весел. Его такой оборот вывел из себя, но делать было нечего.

Вскоре после нанесения ему этого удара скоропостижно скончался один из ближайших соратников Тиберия, причем возникли подозрения, что его смерть была насильственной. Гракх, которого все больше охватывала паранойя, и без того уже окружил свою семью неофициальной когортой друзей и клиентов, выступавших в роли ее постоянной личной стражи, – а сейчас он нуждался в охране больше, чем когда-либо. То ли разыгрывая перед толпой спектакль, то ли действительно опасаясь за свою жизнь, Тиберий облачился в траурные одежды и привел на Собрание детей, «умоляя народ позаботиться о них и их матери, утверждая, что уже распрощался с жизнью»[33].

Но тут вмешалась судьба, изменив ход истории Рима, и государственную политику, как бывало уже не раз, определили события далеко за пределами берегов Италии. В данном случае таким событием, случившимся в далеких краях, стала смерь царя Аттала III Пергамского. Пергам был греческим царством, расположенным на побережье Эгейского моря на территории нынешней Турции. Сыновей у Аттала не было, и он, опасаясь, что после его смерти между потенциальными наследниками вспыхнет яростная борьба за трон, завещал все свое царство вместе с сокровищницей народу Рима.

О смерти Аттала Рим узнал вскоре после принятия Lex Agraria, причем об условиях завещания Тиберию сообщили одним из первых. Его отец когда-то входил в состав сенатского посольства, закрепившего союз между Римом и Пергамом, поэтому конвой, привезший в город последнюю волю царя, остановился в доме Гракхов. Опережая на шаг врагов, Тиберий созвал комиций и заявил, что поскольку «наследником в завещании Аттала указан народ Рима»[34], то распоряжение царской сокровищницей и управление новой провинцией в будущем должно быть возложено на Комиций. Следующим шагом он провозгласил, что часть сокровищницы царя Аттала следует направить не только на финансирование работы земельной комиссии, но даже на выделение новым собственникам начального капитала.

Эта дерзкая, тщательно продуманная уловка привела сенатских консерваторов в ярость. В соответствии со всеми традиционными канонами, именно сенат обладал полной свободой действий в распоряжении государственными финансами и определении внешней политики. Полибий, прекрасно разбиравшийся в республиканском политическом устройстве, утверждал, что сенат «контролирует казну, все доходы и регулирует расходы»[35], а также «самостоятельно отправляет в страны за пределами Италии посольства для… урегулирования разногласий[36]». Народ, по его словам, «не имеет к этому ни малейшего отношения»[37]. Предъявляя права на Пергам, Тиберий попытался бросить вызов одновременно и одной, и другой прерогативам. Собравшийся на заседание Сенат объявил Тиберия безрассудным демагогом, стремящимся стать тираничным деспотом.

Немного погодя, желая то ли получить правовой иммунитет, гарантированный его должностью, то ли не допустить скатывания земельной комиссии в продажность и лживость (а может и то и другое вместе), Тиберий сделал еще одно шокирующее заявление о намерении повторно участвовать в выборах. В Риме не существовало закона, запрещавшего трибуну избираться на следующий срок, но на фоне всепоглощающей силы обычая предков подобная претензия выглядела беспрецедентной. Для его политических врагов это было железобетонным доказательством стремления Тиберия сделаться тираном. Контролируя государственные финансы, распределение собственности, внешнюю политику и отстаивая право на постоянное переизбрание, Тиберий Семпроний Гракх де-факто станет царем.

К несчастью для него самого, перед приближавшимися летними выборами 133 г. до н. э. его политическое могущество опустилось до небывало низкого уровня. Во время баталий за аграрный закон он мог рассчитывать, что на его стороне выступит монолитная масса обладающих правом голоса крестьян. Вполне возможно, что Тиберию с таким трудом удавалось вновь мобилизовать своих сторонников на участие еще в одном спорном голосовании из-за того, что на тот момент как раз была в разгаре жатва. Но с равной долей вероятности всему виной могли быть консерваторы, которые решили любой ценой не допустить его переизбрания. Стоило им дать понять, что они больше не выступают против и что перераспределение земель будет идти своим чередом и дальше, независимо от того, станет Тиберий трибуном или нет, как грядущие выборы тут же потеряют свою актуальность и многие избиратели, имеющие право голоса, останутся дома.

В отсутствие привычного фундамента сторонников, за необходимыми ему голосами Гракх обратился к городским избирателям. Поскольку земельная реформа никогда не представляла интереса для плебеев в городах, Тиберий расширил свою предвыборную платформу, включив в нее дальнейшие ограничения в отношении воинской службы, право оспаривать вынесенные судьями вердикты и запрет сенаторам входить в состав судебных жюри. На позднем этапе существования республики последний пункт стал одним из крупнейших фронтов политических сражений, хотя на тот момент представлял собой лишь бессодержательное предложение, над которым еще никто не работал.

В духе все того же драматизма, перед выборами Тиберий вновь облачился в траурные одежды и повсюду появлялся вместе с детьми, вымаливая у своих сторонников обещания позаботиться о них, если с ним что-то случится. А ночь накануне финального волеизъявления спал в окружении вооруженной личной стражи.

На следующий день с самого раннего утра сторонники Тиберия заполонили пространство вокруг храма Юпитера на Капитолийском холме, чтобы гарантированно взять под свой контроль площадку для голосования. Когда в сопровождении личной стражи явился он сам, толпа встретила его одобрительными возгласами и аплодисментами. А его противники, по прибытии на место, даже не смогли пробиться сквозь плотный строй сторонников Гракха. Услышав обращенный к трибам призыв голосовать, он так и не сумел пройти к урнам, избиратели из противоположного лагеря попытались проложить себе путь силой, после чего в толпе вспыхнула потасовка. Из-за этой стычки голосование немедленно приостановили.

Тем временем в храме Фидес, буквально за углом Капитолийского храма, на свое заседание собрался сенат. Распространился слух, что Тиберий вознамерился сместить всех остальных трибунов и готовился стать единовластным монархом. В то утро сенат возглавлял не кто иной, как консул Муций Сцевола – один из авторов Lex Agraria. Назика и другие яростные противники потребовали от него что-нибудь предпринять, но консул ответил, что «не станет прибегать к насилию и ни одного гражданина не предаст смерти без суда; однако если народ, убежденный или принужденный Тиберием, проголосует за какое-то беззаконие, то такое голосование он посчитает принудительным»[38].

Взбешенному Назике этого оказалось недостаточно, поэтому он в ответ встал и сказал: «Пусть те, кто спасет нашу страну, последуют за мной»[39]. После чего надел официальное одеяние великого понтифика и возглавил толпу его единомышленников – сенаторов и клиентов. Все вместе они двинулись к храму Юпитера. Поскольку носить оружие в Померии – в священных границах города – было запрещено, Назика с его сторонниками в основном вооружились ножками от столов и другими импровизированными дубинками. И хотя предстоящее нападение никто заранее не планировал, было очевидно, что они, дабы разогнать толпу, желавшую сделать Тиберия Гракха римским царем, намеревались воспользоваться силой.

Тем временем Тиберия, стоявшего на трибуне, предупредили о приближавшейся толпе. Его люди развернулись и приготовились к бою, но дрогнули, увидев толпу с участием сенаторов, возглавляемую самим великим понтификом. Хотя Тиберий уже начал отступать, люди Назики все равно агрессивно ринулись вперед и набросились на толпу. Как только их стали бить и награждать тумаками, сторонники Тиберия, естественно, дали отпор. Практически все жертвы в последовавшей стычке понесла одна сторона – люди Тиберия были без оружия и для шайки Назики каждый из них представлял легкую добычу. Многих из них, зажатых в угол на ограниченном пространстве перед храмом Юпитера, затоптали ногами, было немало и таких, кто разбился насмерть, упав с крутых склонов Капитолийского холма. Когда улеглась пыль, на земле остались лежать три сотни трупов.

Главной целью этого нападения, конечно же, был сам Тиберий, и реакционным сенаторам понадобилось совсем немного времени, чтобы обнаружить свою жертву. У входа в храм Юпитера Гракх споткнулся о труп человека, павшего до этого, и не успел даже встать, как на него напали сенатор и один из других трибунов. Хотя сам Тиберий тоже был трибун, что теоретически гарантировало ему неприкосновенность, эта парочка забила его до смерти ножками от скамьи. Как писал историк Аппиан, «вот как, оставаясь по-прежнему трибуном, умер Гракх, сын того самого Гракха, который дважды был консулом, и Корнелии, дочери того самого Сципиона, который отнял у Карфагена его превосходство. Он лишился жизни вследствие самого замечательного плана, реализованного с чрезмерной жестокостью; и это ужасное преступление, первое из всех, совершенных в народном собрании, впоследствии редко оставалось без параллелей, повторявшихся время от времени»[40].

Это был один из самых кровавых дней во всей политической истории Рима, хотя Плутарх и преувеличивает, утверждая, «что после упразднения монаршей власти это был первый в Риме бунт, приведший к кровавой бойне и смерти граждан»[41]. Но при реализации римской политики, по крайней мере на памяти живущих, к насилию никто не прибегал. И вот теперь сотни граждан сложили головы на Капитолийском холме. Кто бы как ни относился к Тиберию Гракху и его Lex Agraria, зрелище наверняка было шокирующим. Основной причиной кризиса 133 г. до н. э. стали опасные взаимные маневры на грани войны. Тиберий проигнорировал сенат, Октавий наложил вето на прочтение закона, после чего Тиберий заморозил все общественные дела. А когда Октавий проявил несгибаемость, Тиберий отстранил его от должности, в ответ на что сенат отказал земельной комиссии в финансировании деятельности, а Тиберий после этого завладел средствами, полученными Римом по пергамскому завещанию, и выставил свою кандидатуру на повторные выборы. Кульминация же всего этого наступила в тот момент, когда Назика возглавил вооруженную толпу, чтобы убить триста человек. За несколько быстро пролетевших месяцев банальный законопроект о перераспределении земли вылился в кровавую бойню.

Извиняться за это нападение сенат не стал. В традиционных погребениях Тиберию и его погибшим сторонникам отказали, побросав их тела в Тибр. Само по себе это было шокирующим оскорблением традиций. Гракхи все еще оставались могущественным, знатным семейством, и отказывать их сыну в надлежащих похоронах было чревато религиозными и социальными последствиями. Но теперь всем рассказывали, что Тиберий пытался провозгласить себя царем – в нарушение величайшего запрета политических должностей. И сенат постановил, что не может позволить себе похороны, способные вылиться в новую, кровавую революцию.