«Ловите голубиную почту…». Письма (1940–1990 гг.)

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Москва. 1 сентября 1958 г.

Дорогая мамочка!

Вчера вернулись. Не обошлось без приключений. В Ленинграде за 10 минут до отхода поезда обнаружил, что потерял багажную квитанцию. За 5 м. заполнял длинную анкету, в которой нужно было перечислить все содержимое чемоданов. Впрыгивали в движущийся поезд.

Отдохнули очень хорошо[94]. Хороших солнечных дней все-таки было больше. Загорали, купались, ходили по грибы.

<…>

В Ленинграде мы были у тети Наташи. Она сказала, что вам пришлось вселяться с помощью милиции. А бабушка поведала нам другую весть – будто пациенты Антона Яковлевича нашли вам во Львове хорошую квартиру. Что же получилось в действительности?

Мой несчастный «Механик» приплыл назад из «Невы» под флагом довольно солидной рецензии, подписанной Петром Ойфа[95] (есть такой). В рецензии говорится, что сюжет очень нужный и жизненный, но он не раскрыт в силу недостатка у автора изобразительных средств – «беглый пересказ событий». Теперь я, кажется, понял, как нужно, перепишу заново и пошлю в третий раз.

Интересно что же это за «Доктор Живаго»?[96]

Мамочка, жду от тебя писем. Как сдала Тоня? Перешла ли в следующий класс?

Крепко целую.

Вася.

Привет и поцелуй от Киры.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Москва. 15 сентября 1958 г.

Дорогая мамочка!

Сегодня получил твою посылку с фруктами. Большое спасибо, все были тронуты. Яблоки не пострадали, часть груш побилась, но все равно они потрясающе вкусные. К сожалению, я тебя обрадовать не могу, напротив, два дня назад пришел ответ на твое прошение. Видимо, в секретариате Фурцевой[97] письмо сразу же, не вникая особенно, отослали в Мособлсовет, а там подошли обычно, т. е. формально. <…>

Читаю сейчас «После свадьбы» Гранина[98]. Поначалу кажется ах-ах, ну а потом все правильно.

Я, обескураженный своими литературными неудачами, задумал повесть[99]. В ней речь пойдет о «лишних», о тех, кто уцепился за большие города, о ложной романтике, которая приводит к преступлению, в общем, нравоучительное.

Что у вас новенького? Какие сдвиги с квартирой? Как учится Тонька? Как здоровье?

Жду писем. Привет и поцелуй от Киры.

Целую.

Твой сын.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Москва. 9 октября 1958 г.

Дорогая мамочка!

Получили ли вы, наконец, квартиру? Мне кажется, надо уж брать эту комнату 19 м. Потом уже можно будет с Москвой решать спокойнее.

<…>

Я с 1 октября начал работать в областном диспансере. Уж е сделал 4 выезда в область. Мне это довольно нравится, но сидеть 6 часов в день и шелестеть бумажками – это невыносимо. Плохо то, что в связи с характером работы трудно взять совместительство, а без этого получается маловато денег. Думаю, обнаглеть и поискать работы на неотложной помощи. В последнее время много писал. Сейчас два моих рассказа путешествуют по СССР. В скором времени ожидаю их благополучного возвращения. Решил упорно долбить журнал «Дон».

Очень одобряю твое решение писать о прошедшем. Читала ли «Братьев Ершовых»?[100] Бессмертный образчик, правда?

Как здоровье у тебя и А. Я. Каковы Тонькины музыкальные и школьные успехи? Очень прошу Антона Яковлевича выслать рецепт против перхоти, сухости и раннего облысения, а то мне уже Кира грозит разводом.

Мамочка, крепко тебя целую, Кира тоже.

Бабушка шлет привет.

Твой сын.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Москва. 7 декабря 1958 г.

Дорогая мамочка!

Долго не отвечал на твое письмо – работы по горло. Сейчас мне временно прибавили 0,5 ставки, работаю до 6 часов вечера в очень напряженном темпе. Устаю. Постепенно наступает разочарование. Как-никак работа все-таки целиком бумажная. Единственная отдушина, это поездки по области, но сейчас, зимой, это тоже не очень приятное занятие. Относятся здесь ко мне неплохо, но живым словом перекинуться не с кем – врачи все пожилые, погрязшие в своих делах.

Все свободное время отдаю писанию. За последнее время написал 2 больших рассказа и 1 маленький. Если твое положение в литературном мире Львова так прочно, может быть, ты сможешь пристроить какой-нибудь мой опус? Тема самая злободневная. Я тогда тебе его перешлю. Из Ростова и Ленинграда ни ответа, ни привета. Видимо, не понравился нагловатый тон моих сопроводительных записок. Раньше хоть отвечали вежливым отказом.

В День поэзии ходили с Кирой по книжным магазинам. Впечатление самое негативное. День этот проходил в атмосфере невероятной скуки и казенщины. Публика тихо стояла в очереди за автографами, так же, как стоят за яйцами. Организаторы даже не удосужились сообщить, кто где выступает. Мне очень хотелось поглядеть и, может быть, поговорить с Мартыновым[101], но только к концу дня узнали, что он выступает где-то у черта на куличиках. <…>

Что новенького у вас, как здоровье твое и А. Я.? Как новая квартира? Разделились ли? Получили ли ордер? Что нового в литературных делах? <…>

У меня сейчас «Размышления о кино» Рене Клера. Написано в любопытной форме дискуссии Р. Клера 1950 г. и Р. Клера 20-х годов. Что необычно для нас – не навязывает своего мнения, а дает возможность читателю самому пораскинуть мозгами.

Целую.

Твой сын.

Привет и поцелуи от Киры.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Москва. Март (?) 1959 г.

Дорогая мамочка!

Как вы отдыхаете? Как устроились в санатории? Какая стоит погода? Работаешь ли ты над повестью и как далеко подвинулась? Я потихоньку катаю свою «большую вещь». Конечно, от своих намерений, о которых я тебе говорил[102], я почти отказался. Не по плечу этот опасный груз. Проблемы буду ставить в морально-этическом плане. Ужасно страдаю от недостатка времени. Работа выжимает слишком много соков и с каждым днем становится все нуднее. Может быть потому, что за окнами все чаще появляется солнце? Если бы не было поездок, можно было бы очень запросто заделаться настоящим Акакием Акакиевичем, делопроизводителем. В поездках же я себя чувствую чиновником по особым поручениям, дышу свежим воздухом, наблюдаю происшествия, вообще живу.

Вчера звонила Озерова[103] из «Юности». Сообщила, что из тех двух рассказов, которые я им отнес в последний раз, они один берут (тот, что про продавщицу)[104], и попросила принести мою фотокарточку. Жду не дождусь июня. Да неужели это сбудется? Никак не могу поверить и не поверю, пока не ощущу в руке липкие купюры гонорара. На днях ходил в журнал «Москва». Опять же по рекомендации В. М.[105] Журнал, как говорят, прогорает, но пытается оживить работу, привлекая молодых. Мне предложили написать какие-нибудь лирические новеллы для подборки «Прогулки по Москве». Для того, чтобы составить обо мне представление, взяли мои зарисовки, помнишь, «улицы, площади, перекрестки…». Я заранее уверен, что они им не понравятся, т. ч. вряд ли что-нибудь из этого выйдет. В отдел прозы «Москвы» я отдал рассказ о немецком моряке. Как видишь, продолжаю нахально лезть в литературу. Ни о чем другом, о медицине, научной деятельности сейчас думать не могу. Рискованная игра, но интересная.

Подробно опиши ваше лечение в Крыму. Когда собираешься снова быть в Москве? Тонька скоро без тебя совсем одичает. Как у нее в школе?

Жду писем. Привет и поцелуй от Киры. От бабушки тоже. Крепко тебя целую,

Мамочка.

Твой сын

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Москва. 25 апреля 1959 г.

Дорогая мамочка!

Очень долго не писал – поверишь ли, совершенно нет времени. Очень много работаю и на службе и дома. Получила ли ты лекарство? Я послал его сразу же после получения твоего письма <…>. Когда ты собираешься ехать к Мандельштаму?[106] Поедешь прямым или через Москву? На обратном пути, конечно, будешь в Москве. Ответил ли тебе Злобин относительно повести? Как реагировали из Казани?[107]

Я тебе еще не сообщал о встрече, которая у меня состоялась с В. П. Катаевым. Дело было еще в марте. Я болел гриппом после того, как целую ночь стоял на стадионе в очереди на американский балет. Вдруг звонок из «Юности» – Катаев просит прибыть для переговоров. Оказалось, что произошло следующее. Шеф пришел утром в журнал с новой идеей (говорят, это с ним часто случается) – роман с научной медицинской проблемой, с элементами фантастики, лирики и т. д.

– Есть среди авторов врачи? – спросил он.

Ему сказали мою фамилию. Он вспомнил[108], сказал, что этот подходит, и потребовал к себе. Ну, я, конечно, прискакал рысью, невзирая на температуру. И вот собрались они в главном кабинете – Катаев, Железнов[109], Преображенский[110], зам. гл. редактора, и Озерова – и давай меня пужать и соблазнять. Катаев был весьма любезен, хохмил, предложил почитать «Жизнь пчел» Метерлинка, сказав, что это приблизительно в таком духе, в каком ему хотелось бы видеть роман.

– Понимаете, я знаю, что хочу, но сказать не могу, как собака.

Потом он много распространялся о таинственном характере многих бытовых явлений и в довершение сказал, что они[111] переросли детектив и хотят поднять проблему борьбы за жизнь людей.

Я сказал, что сейчас пишу повесть, а после с удовольствием возьмусь за эту тему[112]. На этом я закончил разговор.

Повесть[113] продвигается медленно. Писать удается в среднем не больше 1–1,5 часов в сутки. К тому же на работе у меня сейчас очень напряженно. 6-го мая я должен делать доклад на областной конференции. Поднимаю громадный статистический материал, рисую диаграммы и таблицы. Объявили благодарность к 1-му мая. Ценят. Все же написал пять глав. Каждая примерно размером на печатный лист. Написанное нравится мне и Кирке, может быть, потому, что там многое напоминает нашу жизнь в порту и в Вознесенье[114]. Затрагиваю я там сложную проблематику и временами прихожу в ужас, думаю, что не удастся выбраться с честью и придется упрощать.

Кира сдала экзамен по стилистике. Теперь в мае ей предстоит защита диплома, а в июне госэкзамен. <…>

Дорогая мамочка, поздравляю тебя от себя, от Киры и от Беллы Павловны всех вас с 1-м Маем.

Крепко тебя целую.

Твой сын.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Москва. Конец мая 1959 г.

Дорогая мамочка!

Как всегда задержался с ответом и как всегда, извиняюсь. Как у вас дела? Как ты себя чувствуешь? Май истекает, следовательно, Мандельштам был во Львове? Или ты ездила в Ленинград? Ведь в мае срок контроля. Прошу тебя срочно написать мне об этом. Как себя чувствует Антон Яковлевич? Как школьные дела Антонины? Каково дальнейшее движение твоей повести? Не так давно был в «Юности» и зашел вторично познакомиться с И. А. Питляр[115]. Она сказала мне, что состоит с тобой в активной переписке относительно рукописи и собирается предложить ее в какое-нибудь издательство. Что тебе ответили из Казани? Между прочим, Померанцев[116] считает, что Злобин вряд ли сможет помочь. Он говорит, что в соответствующих кругах к Злобину не очень-то хорошо относятся. Не знаю, может быть, он и ошибается. Хорошо было бы тебе познакомиться с Померанцевым, когда ты вновь будешь в Москве. Он очень приятный человек и может помочь добрым и дельным советом.

Кажется, я уже писал тебе, что в 6-м номере мои рассказы не пойдут. Как мне объяснили, номер этот, задуманный как молодежный, распался в связи с тем, что Катаев зарезал повесть (стержень этого номера)[117]. Рассказы должны пойти или в 7-м или в 8-м номере[118]. Во всяком случае я уже отнес туда свое фото и автобиографию[119]. Хочется верить, что это будет. Не знаю, какой им смысл водить меня за нос. Тем более, они интересуются повестью, а также все время спрашивают, собираюсь ли я выполнять катаевский заказ. Повесть двинул вперед – закончил вчерне седьмую главу. Всего будет 12 глав. Объем листов 10–11. Постепенно вырисовывается архитектура. Сюжет идет по двум линиям, плетется, как веревка. В конце узел. Положительного героя решил убить. Совсем недавно решил пустить философскую струю, этакий солипсизм, который, конечно, будет развенчан. Мне кажется, что это стоит сделать, ибо с этой точки зрения взгляд на смысл жизни давно не освещался, и неплохо было бы об этом напомнить нашим бодрячкам. Не знаю, как это все у меня получится. Хватит ли слов и сил?

На работе у меня все по-старому. В начале марта делал доклад на областной конференции. Прошло довольно сносно. Все-таки с осени я думаю обязательно переходить на лечебную работу. Надоело заниматься с бумажками. Единственная приятная сторона в этой работе – разъезды. Недавно ездил в Волоколамск и любовался потрясающими лесами и рельефами. Теперь, после года жизни в Москве, я стал особенно остро чувствовать природу. Раньше я совершенно не замечал природы и считал, что высшая красота заключена в урбанистическом пейзаже. Даже стихи писал об этом. Теперь мне город надоел.

Книжек совершенно не читаю, т. к. в связи с писанием совсем нет времени. При дальнейшей моей литературной работе есть возможность умственно деградировать. <…>

Мамочка, жду от тебя писем. Крепко целую. Привет и поцелуй от Киры.

Твой сын.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Москва. 7 июля 1959 г.

Дорогая мамочка!

<…> Как вы отдыхаете в Карпатах? Поправляется ли Антон Яковлевич? Как ты себя чувствуешь, и какие у тебя планы относительно повторного свидания с Мандельштамом? Какие у вас планы на август? <…>

Мамочка, сегодня у меня большой день. Открываю утром «Литературку» и в подборке «Журналы в июле» читаю: «с двумя первыми рассказами „Наша Вера Ивановна“ и „Асфальтовые дороги“ выступит врач В. Аксенов». К счастью, я был один в кабинете и мог беспрепятственно прыгать и бормотать что-то идиотское. Дело в том, что я никак не мог поверить, что появлюсь на свет Божий, даже тогда, когда в начале июня читал верстку и рассматривал иллюстрации. Но теперь, кажется, дело верное. А вдруг сгорит? А вдруг …?

Вот такие у нас новости. Жду с томлением гонорара. Читаю сейчас Паустовского «Время больших ожиданий». Ты, конечно, читала? Кроме того, прочитал недавно изумительную книжку Сарояна «Приключения Весли Джексона»[120]. Интересно бы узнать твое мнение о ней. Почти совсем сейчас не пишу, а все потому, что осадили друзья. Зимой мы были совершенно одни, а тут повалили казанцы и ленинградцы – Марик, Валерка, Борис. После сдачи Киркой последнего экзамена (а сдала она все на четверки) шумно развлекались.

На работе по-прежнему изнемогаю до 6 вечера. Сейчас опять замещаю одного консультанта – консультирую подростков. Несколько раз летал в дальние районы области на самолетах санитарной авиации. Великолепное ощущение испытываешь во время полета на этих маленьких самолетах. <…>

Мамочка, на этом я кончаю и жду от тебя писем. Привет тебе от Берты Ионовны и бабушки. Привет и поцелуй от Киры.

Целую.

Твой сын.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Зеленогорск. Июль 1959 г.

Дорогая мамочка!

Не знаю где ты сейчас находишься, но на всякий случай пишу второе письмо во Львов (открытку послал еще из Булдури)[121]. В конце июля я отправил тебе в Мукачево бандероль с экземпляром «Юности»[122]. Получила ли ты ее? Сейчас мы находимся в Зеленогорске[123]. Хотели пробыть здесь не больше недели, но Юлия Ароновна[124] настаивает на том, чтобы мы здесь пробыли до 14-го, т. е. до конца моего отпуска.

На Рижское взморье я приехал 11/VIII. Две недели наслаждались великолепной погодой, солнцем, морем и песочком. Успел основательно загореть. Однако 26-го погода резко изменилась. Подул сильнейший ветер, на море ежедневно штормы, начались дожди. Уехать мы не могли, т. к. заранее взяли билеты на 31 августа и оплатили комнату тоже по это число. Таким образом, за время пребывания на Взморье мы смогли увидеть и нетипичное лето и типичную осень, ажиотаж разгара сезона и его меланхолическое закрытие. В жаркие дни пляж представлял собой потрясающую картину. Даже на юге не видел я ничего подобного. Два сравнения все время приходили в голову – тюленье лежбище и битва на поле Куликовом. Непогода как метла прошла по пляжам, и остались только редкие скучные фигурки в теплых пальто – наиболее стойкие «ловцы ионов». Тогда мы стали ездить в Ригу. Город мне очень понравился и его обитатели тоже. Несмотря ни на что – это совершенно европейский город. Особенное впечатление произвела на меня Старая Рига … эти улочки, где не проехать автомобилю, замысловато-изломанная кора старинной черепицы, мансарды, балкончики, всевозможная готика. Однажды подошли мы к церкви Св. Якова (постройка – постройки? – XIII века). Двери были открыты, но внутри чернота, пустота и раскаты органа. Потом сверху забухали шаги – спустился органист, очень любезный старик. С полчаса мы с ним беседовали, Кира рассказывала ему анекдоты о Гедике. Он пригласил нас в воскресенье на службу. Итак, в воскресенье мы впервые в жизни были на службе в католической церкви. Поразило обилие истово молящихся молодых людей и подростков с родителями. После службы органист показывал нам орган и давал пояснения. Сделали много снимков в Ст. Риге. Киру очень интересовали рижские магазины. Как я и предполагал, слухи о изобилии каких-то особенных товаров там оказались творимой легендой. В основном та же продукция, что и в московском ГУМ’е. Интересные штучки <нрзб> продаются в салонах «Манели». Купили там несколько штучек.

Мамочка, я очень виноват, что не смог посетить в Риге твоих знакомых. Дело в том, что в наше отсутствие хозяйка убиралась в комнате и вместе со старыми газетами выбросила твое письмо, где были их адреса. А в справочном бюро я узнать никак не мог, т. к. помнил только имя Вильгельмина и ничего больше. Надеюсь, ты не очень на меня за это рассердишься?

Сейчас в Зеленогорске пусто, остались здесь только местные жители и старые большевики. Дождей пока нет, но прохладно и не особенно уютно. Гораздо больше мне хотелось бы пожить сейчас в Ленинграде, но Ю. А.[125] без нас не может остаться на даче (дача стоит в лесу). Состояние ее очень неплохое, но все-таки тревожное. Кира тебе шлет привет и поцелуй. Привет и поцелуй А. Я. и Тоне. Жду от тебя писем в Зеленогорск или в Москву.

Целую.

Вася.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Таллин. 26 февраля 1960 г.

Дорогая мамочка!

На три дня задержал тебе ответ, т. к. приехала Кира и мы с ней мотались по гостиницам <…>.

Сегодня Кира уехала. Мамочка, она действительно беременна уже 2,5 месяца. Таким образом, у нас возможно увеличение семейства. Отношение мое и Киры к этому двойственное. С одной стороны, мы, естественно, рады и понимаем, что когда-то нужно иметь ребенка, но, с другой стороны, когда начинаем думать о жилищных условиях и семейной обстановке с учетом особенностей членов семьи, становится неуютно на душе. Я даже не представляю, как сложится наша жизнь в новых условиях на Метростроевской 6. Сколько тяжелых и никчемных вопросов ставит наша жизнь!

Вчера я получил второе письмо из «Юности». Сообщают, что предполагают опубликовать повесть[126] в № 6. В связи с этим в середине марта необходимо подать переработанный текст. Пишут, что очень желательно было бы мое присутствие в это время, т. к. начнется редакторская работа. Предполагают написать просьбу начальству, чтобы меня отпустили на месяц раньше. Но из этого, понятно, ничего не получится. Самое большее, на что я могу рассчитывать, это отпуск на неделю. Впрочем, почему бы не попробовать? Если бы начальство пошло навстречу просьбе журнала, я бы, конечно, смог приехать и к тебе. Словом, ближе к этому сроку я закину удочку и немедленно сообщу тебе.

Как видишь, мамочка, с повестью дела идут неплохо. Озерова прислала мне в пакете десятка три листов из рукописи с пометками Катаева. Большинство негативных замечаний относится к первой главе – поля так и пестрят: «плохо», «дилетантски», «жуть!» и т. д. А потом идут целые страницы, помеченные «хорошо» и в конце – «в общем, хорошо». Ах, как досадно, что в такой момент я нахожусь в Таллине. Не исключена возможность, что из-за этого может все сорваться. Правда, работаю ежедневно, но не больше 2 часов в день. Ты пишешь, что не стоит обращать особенного внимания на литературные дела. Конечно, я согласен с тобой, что для морального спокойствия лучше не погружаться целиком в эти дела, но что делать, если эта зараза въелась крепко.

Я тешу себя мыслью, что когда-то у меня создадутся такие условия, что я смогу писать по-настоящему и только свое. И тут, как предостережение, вспоминаешь рассказ Гранина «Собственное мнение». Помнишь? Посмотрим, посмотрим, что будет дальше. По-моему, глупо будет отпускать сейчас вожжи.

Мамочка, как сейчас у тебя дела? Успокоилась ли немного? Старайся занимать как можно больше времени, читать, писать, ходить в кино. Очень приятно, что Антонина ведет себя хорошо и серьезно. Нет ли каких-нибудь сдвигов в квартирных делах?

Чертовски надоела служба, хотя здесь временами бывает весело. Ребята хорошие – это хорошо. Физически чувствую себя хорошо, немного похудел. Воздух здесь, в нашем районе, исключительный. Много играем в пинг-понг.

Мамочка, извини, что задержался с ответом. Впредь буду аккуратнее. Жду от тебя писем. Крепко целую тебя и Тоню.

Твой сын.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Таллин. 9 марта 1960[127].

Дорогая мамочка!

Я даже не поздравил тебя с 8 марта. Не смог дать телеграмму – в кармане ни пенса. Поздравляю тебя с праздником, но с большей радостью поздравляю с получением разрешения на обмен.

Теперь о моем приезде во Львов. Дней 10 назад я говорил по телефону с «Юностью». Озерова сказала, что на следующий день организует письмо начальнику отдела кадров Балтийского флота. Наш начальник как раз сейчас уехал в Калининград, в Главный штаб. Вернется он через несколько дней. Думаю, что с его приездом все решится. Однако надежд у меня на этот счет немного. Дело в том, что двое парней из нашей команды попали на гауптвахту, и нам сейчас усилили режим, отобрали паспорта и беспрерывно докучают с разными идиотскими строгостями. Все будет зависеть от того, как отреагируют в Калининграде на письмо из «Юности». Когда все выяснится, немедленно сообщу тебе. Отослал в редакцию две первых переработанных главы. Сократил начало на 28 машинописных страниц. Сейчас работаю над основным текстом. Здесь меня потянуло на стихи. Решил перед каждой главой (их теперь будет 11) сделать своеобразные лирические эпиграфы из двух-трех четверостиший. В разговоре по телефону Озерова еще раз подтвердила, что повесть[128] планируется на № 6, в июне. Очень было бы обидно, если бы это все сорвалось. А сорваться может из-за моего отсутствия в Москве. <…>

Думаю, немедленно по приезде в Москву попробовать встать на очередь. Очень хочется начать жить своим домом. Надоело нам с Кирой чувствовать себя детками под бдительным оком бабки. Возраст у нас для этого давно вышел. Вот какие дерзкие желания возникают у молодого человека нашей эпохи. Я страшно буду рад, когда ты поселишься в Москве. Это ведь тоже надоело, что самые близкие люди разбросаны за тридевять земель друг от друга. Всегда можно будет прийти и поговорить, и посоветоваться и все такое.

Чертовски надоело пребывание в Таллине, в основном из-за занятий. Занятия страшно нудные и никчемные. Какая-то игра, которую проводят на полном серьезе. А по вечерам в «кубрике» у нас весело. От совместной жизни с людьми одного с тобой возраста, к тому же знакомых по институту, как-то молодеешь. Мы здесь поставлены в какие-то полувоенные, полустуденческие условия. Больше всего наш «Космос» напоминает колледж с пансионатом и внутренним содержанием. Хохмим страшно, немного огрубели, ввели в обиход многие крепкие словечки, почти забытые мной за время жизни в Москве. Относимся друг к другу очень хорошо. Если бы не внутреннее беспокойство, связанное и с тобой, и с Кирой, и с литературными делами, жизнь моя здесь была бы полностью беззаботной. И несмотря на это, постоянно думаешь о своем, о том, от чего тебя оторвали, и хочется поскорей вернуться к этому. Честно сознаюсь, что был тут у меня короткий период, когда я забыл о том, что я уже более 3 лет не студент, и встал на «боевую тропу». Сейчас этот период прошел. От него остались только легкие угрызенья совести и долги. <…>

Крепко тебя целую.

Привет и поцелуй Антонине.

Твой сын.

Василий Аксенов – Евгении Гинзбург

Таллин. 23 марта 1960 г.

Дорогая мамочка!

Вчера получил твое письмо, а сегодня деньги. Деньги меня здорово выручили. Большое спасибо. Я тебе их обязательно верну.

Раздраженный тон твоего письма меня не обидел, ибо я прекрасно понимаю твое душевное состояние сейчас. <…>

Вчера звонила Кира и сказала мне, что звонил Муратов[129]. Он вышел из больницы и разговаривал с кем-то в Моссовете. Тебе нужно к кому-то в Моссовете зайти или написать. Я точно не понял по телефону. На днях получу от Киры письмо. Там должны быть подробности.