Конца света не будет. Почему экологический алармизм причиняет нам вред

5. «Бороться с местными жителями – проигрышное дело»

Похоже, к 1990-м годам большинство защитников природы усвоили урок, что «бороться с местными жителями – проигрышное дело». НПО решительно заявили о поддержке местного населения: они работали над тем, чтобы улучшить коммуникацию с людьми, живущими рядом с охраняемыми территориями или на них. Агентства международного развития, такие как Агентство США по международному развитию (United States Agency for International Development, USAID), потратили миллионы долларов на защиту пострадавших коренных народов и других людей, живущих вблизи парков и охраняемых территорий.

В 1999 году МСОП официально признал право коренных народов на «устойчивое традиционное использование» своей земли. В 2003 году Всемирный конгресс парков принял принцип «не навреди» и пообещал предоставить финансовую компенсацию бедным и развивающимся странам, защищая природные и дикие территории, такие как Вирунга. В 2007 году ООН одобрила решительное заявление о поддержке прав коренных народов, затронутых природоохранными мероприятиями. Сегодня экологи указывают на усилия НПО по продвижению альтернатив древесному углю и успешного туризма в парки, где обитают гориллы, в качестве доказательства того, что меры по сохранению могут окупаться и снижать нагрузку на среду обитания[340].

Однако, по словам приматолога Сойер, «мало таких видов, как горная горилла, ради которых относительно богатые иностранцы готовы потратить тысячи долларов, чтобы только на них посмотреть». Сегодня в Руанде за один час наблюдения за гориллами придется выложить 1500 долларов[341]. «И даже с этими видами возможности экотуризма иссякают, когда нет инфраструктуры, гарантий безопасности и экономического развития»[342].

Эндрю Пламптр из Общества охраны дикой природы и его коллеги провели в начале 2000-х интервью с людьми, представляющими 3907 семей, живущих вокруг парков рифта Альбертин, и обнаружили, что мало кто извлекает выгоду из туризма. «Когда людей спрашивали о выгоде, которую лес приносит им лично или их общинам, туризм оценивался очень низко, – писали они. – Польза туризма воспринималась лишь для страны [в целом]»[343]. Тем временем усилия НПО по продвижению альтернатив древесному углю, например древесных гранул и специальных печей, потерпели крах. «Гранулы нигде не прижились, – говорит МакНиладж. – Я не знаю ни одного места, где они стали бы популярными»[344]. С этим соглашается и Пламптр:

– Всемирный фонд дикой природы уже давно осуществляет программу высадки деревьев для целевого использования, но она никак не повлияла на извлечение угля из парка, – говорит он. – Причина в том, что местные жители использовали плантацию для изготовления более прибыльных столбов, подпорок, применяемых в строительстве, а не для использования древесного топлива в качестве угля[345].

– Необходимость перехода на современные виды топлива – яблоко раздора, – говорит доктор Хельга Райнер из программы «Большая обезьяна». – То, что мы все еще говорим об энергосберегающих печах, разочаровывает[346].

Ситуация становится все более безнадежной. В ходе изучения жителей вокруг парка Вирунга Пламптр и его коллеги обнаружили, что половина исследуемых сообщили об отсутствии достаточного доступа к дровам[347].

Опыт работы в местах, где защитников природы не жалуют, заставил ученого Сару Сойер задаться вопросом, стоят ли того ее усилия:

– Когда я впервые попала в [природоохранную биологию], то подумала: «Нужно найти наиболее уязвимые места и защитить их. Теперь я вижу, что это дело, возможно, и не безнадежное, но во многих местах сохранение природы является последним в списке приоритетов. Нужно быть осторожным с тем, что пытаешься сохранить. Те места, где можно получить наибольшую отдачу от вложенных средств, далеко не всегда являются местами, где что-то сработает. Я думала: «Нельзя допустить исчезновение видов с Земли», но тут следует другой вопрос: «Стоит ли спасать этот вид ценой социальных, политических и экономических издержек со стороны человека?». Или лучше сказать: «Будем надеяться, что этот вид выживет, но сейчас у нас другие приоритеты»[348]?

Пламптр опасается, что передача управления парком Вирунга иностранцам ослабит местную поддержку.

– Проблема в том, что, когда все видят, как сюда приходят посторонние и начинают всем распоряжаться, парк начинают рассматривать как площадку для экспатов. И поэтому, когда приходят угрозы, они получают мало поддержки.

Сам Мероде, директор национального парка Вирунга, – бельгийский принц, женившийся на представительнице знати, семья которой занимается охраной природы. Его жена Луиза – дочь Ричарда Лики, который предупреждал о Шестом вымирании, и внучка приматолога Луи Лики, который раскрыл эволюционное происхождение человечества в Альбертинской долине[349].

Первой важной задачей Мероде на посту директора было расправиться с мелкими фермерами, занимающимися посадками в парке Вирунга. Напомним, что из-за отсутствия удобрений, дорог и системы орошения люди в этом районе отчаянно нуждаются в земле. «Он сократил численность смотрителей парка с 650 до 150 человек, а затем попытался развязать войну с людьми, угрожая им оружием и вытесняя с территории», – говорит Пламптр[350]. Жесткая позиция Мероде удивила природоохранное сообщество.

– Он защитил докторскую диссертацию по сохранению общин, и поэтому для нас стало настоящим шоком, что он стал выгонять людей, нацелив на них оружие, – говорит Пламптр. – Хотя ранее он работал с общинами[351].

Репрессивные методы Мероде дали обратный результат.

– После этого в парке оказалось гораздо больше людей, – сказал Пламптр. – Это была огромная ошибка. Идея состояла в том, чтобы повысить заработную плату за счет тех же средств, но они сократили число [смотрителей парка] так радикально, что те уже не могли контролировать парк[352].

Мэдден, изучавшая набеги на поля с урожаем, подчеркивает, что агрессивные природоохранные методы в прошлом приводили к тому, что местные жители убивали диких животных. «Если люди чувствуют, что их не уважают, а их потребности не признают, они будут мстить, и эта месть может оказаться непропорциональной», – говорит она. Журналисты и ученые документировали такое поведение на протяжении десятилетий[353].

Пламптр считает, что враждебность, которую разжег Мероде среди местных жителей, привела к гибели до 250 слонов.

– Мы провели перепись и обнаружили, что в парке Вирунга осталось всего 35 слонов, хотя в 2010 году их было 300, – говорит Пламптр. – Возможно, каких-то слонов перевезли в Парк королевы Елизаветы в Уганде, но мы не обнаружили в Уганде ни 240, ни 250 новых слонов, хотя внимательно все проверили по обе стороны границы[354].

– Отомстить правительству человек не может, – говорит Мэдден. – Зато может отомстить дикой природе за то, что правительство пытается ее защитить. Это символическое возмездие. Это психологическое возмездие типа «Да пошли вы!».

Я спросил Пламптра, почему Мероде выбрал такие жесткие методы в отношении местных жителей.

– Он чувствовал, что в парке живет много людей, которых там быть не должно, и знал, что одна из задач – попытаться установить контроль над парком, – сказал он. – Полагаю, он не понимал, как сильно нужна поддержка местных традиционных вождей. Они были вовлечены в незаконную деятельность, а он, вероятно, решил, если ему не придется иметь с ними дело, это сильно упростит задачу[355].

Мэдден считает, что личные черты и характеры многих ученых, занимающихся природоохранной деятельностью, подрывают их отношения с местными жителями. Такие ученые, как правило, «крайне интровертны и аналитичны», говорит она. «Они хотят самостоятельно принимать важные решения, объединяясь с людьми, которые мыслят так же, как они, а затем передавать их местным жителям, которые воспринимают это как навязывание. Это не значит, что они нарочно действуют как засранцы. Они хотят все сделать правильно. Просто у людей разные ценности, их решения кажутся неуважительными, и народ взрывается».

В период с 2015 по 2019 год участились случаи захвата урожая животными парка Вирунга. В конце 2019 года местный фермер сказал Калебу: «Парк должен защитить наши фермы, построив электрическое ограждение, чтобы животные не нападали на наши посевы».

– Парк должен взять на себя ответственность за то, чтобы держать животных подальше от местных ферм, – соглашается Мэдден. – Когда я была там, то наблюдала повсеместное восстание против набегов на урожай. Горилл убивали и отправляли в Конго на барбекю. Люди получали травмы, у некоторых была вырвана половина бедра. Это было на грани анархии.

Камерун также служит Конго предупреждением о том, что все может стать еще хуже, чем было, считает приматолог Сара Сойер.

– Когда я прибыла в заповедник [в Камеруне], там говорили о том, что ему требуется дополнительная защита, – говорит она. – Когда я уезжала, там шла речь о лицензии на лесозаготовки.

Любой, кто знаком с такими книгами, как «Шестое вымирание», такими документами, как отчет платформы IPBES 2019 года, и такими фильмами, как «Вирунга», наряду с разросшейся вокруг них рекламой могут вполне справедливо прийти к выводу, что для защиты дикой природы требуются ограничения экономического роста, строгое соблюдение границ парков и борьба с нефтедобывающими компаниями. Хуже того, эти источники могут создать у аудитории развитых стран впечатление, что африканские парки дикой природы лучше всего управляются европейцами.

– Когда парком Вирунга управляли конголезцы, – говорит Пламптр, – там было больше крупных млекопитающих, меньше политических проблем и меньше случайных посетителей, хотя и близко не было таких средств, какие есть сейчас. Сегодня здесь есть вся инфраструктура, но численность млекопитающих резко сократилась, и в парке много возделываемых земель, которых не было 5–6 лет назад.

6. 360-килограммовая горилла

В 2018 году парк Вирунга закрылся после того, как вооруженная группа убила 25-летнего смотрителя парка и похитила троих человек, двое из которых оказались британскими туристами. Через два дня похитители освободили туристов и их конголезского водителя. Жертвой была одна из 26 женщин-смотрителей, работавших в то время в парке[356]. После закрытия на 8 месяцев парк Вирунга снова открыл свои двери для туристов в начале 2019 года, но уже через несколько недель местная вооруженная группа убила еще одного смотрителя[357].

Что касается Бернадетт, то к ней пришли вооруженные люди с явным намерением похитить или убить ее мужа, и они были вынуждены бежать. Я узнал об этом после того, как в конце 2019 года нанял Калеба для последующего интервью с ней. Калеб принялся ее искать и, наконец, нашел. Они встретились лично, и Бернадетт рассказала, что ее муж стал мишенью по политическим мотивам.

– Мой муж – внук вождя, – объяснила она, – которого бандиты увели в буш и убили.

Его сын захватил власть, но бандиты убили и его. Брат старшего убитого вождя занял его место, но агрессоры расправились и с ним. Следующий в очереди наследования бежал в Гома. Именно тогда бандиты пришли за мужем Бернадетт[358].

Мы проснулись от того, что кто-то пытался проникнуть внутрь. Мой муж испугался, а я еще крепко спала. Он осторожно встал и пошел в комнату дочери. Я проснулась и окликнула его: «Папа Джексон! Папа Джексон!» Никто не ответил. Мне стало страшно. Затем я услышала, как они пытаются открыть дверь, и сказала себе: «Вот еще одна женщина, которая умерла вместо своего мужа, когда за ним охотились. Сейчас меня убьют выстрелом в голову». Я медленно встала и взяла своего ребенка, она заплакала. Бандиты слышали, как я передвигаюсь в спальне дочери. Вдруг я обнаружила, что там стоит мой муж. Я встала рядом с ним. Не знаю почему, но бог надоумил его взять телефон, чтобы проверить, который час. Услышав телефонный звонок, они испугались и вышли за дверь.

Они вышли из парадной двери и пошли за дом, и мы услышали, как они зовут друг друга. Мы сидели тихо, не кричали. Так просидели всю ночь до утра, боясь пошевелиться. Три дня спустя проснулись оттого, что эти парни снова пытались взломать дверь. Мы встали и ушли в спальню дочери, потому что боялись, что они начнут стрелять. Муж достал телефон и сделал вид, что с кем-то разговаривает, и тогда мы услышали, как они ушли.

На следующий день свекровь Бернадетт убедила их бежать.

– Муж сказал: «Нет. Мой отец умер! Как я оставлю тебя одну? С кем я тебя оставлю?» Его мать ответила: «Мы уже соскребли достаточно мозгов твоих братьев. Хватит. Просто уходи. Бог обо мне позаботится».

Бернадетт оставила своих семерых детей у свекрови, и они с мужем и тремя детьми отправились работать на чужие фермы. Когда Калеб брал у нее интервью, Бернадетт выглядела подавленной.

– Чтобы здесь выжить, приходится на кого-то работать, – сказала она Калебу. – Чтобы было, что есть, нужно очищать и возделывать землю. Это сплошные страдания, а не жизнь.

Когда я спросил Калеба, что случилось бы с Бернадетт, если бы ее похитили, Калеб ответил:

– Когда они похищают женщин, их насилуют. Мужчин избивают. Они звонят родственникам и включают громкую связь, чтобы вся ваша семья слышала, как вас пытают.

Но как такие бедные люди смогут заплатить выкуп? Он сказал, что это делается за счет продажи их земли и заимствования у родственников.

7. Почему Конго нуждается в ископаемом топливе

В конечном итоге, чтобы люди перестали использовать древесину и древесный уголь в качестве топлива, им потребуется доступ к сжиженному газу, который производится из нефти, и дешевой электроэнергии. Исследователи из Индии доказали, что субсидирование сельских жителей гималайских деревень сжиженным газом привело к сокращению вырубки лесов и позволило восстановить лесную экосистему[359]. Некоторые защитники природы, в том числе Макниладж из Общества охраны дикой природы, считают неизбежным, что в один прекрасный день конголезское правительство начнет бурение нефтяных скважин в национальном парке Вирунга и что результаты могут оказаться положительными.

– На мой взгляд, шансы, что они оставят нефть под землей на неопределенный срок, довольно мизерны. Цены на нефть сильно упали, и, возможно, именно поэтому они продвигаются не так быстро, как в Уганде. По оценкам, там от 2 до 3 млрд баррелей; не все из них можно будет восстановить. Но добыча там может быть от 30 до 60 тыс. и даже до 250 тыс. баррелей в день. Это способно оказать колоссальное влияние на региональные потребности в топливе[360].

Коллега Макниладжа Пламптр соглашается:

– Если бы у них была гидроэнергетика и нефть и если бы можно было экологически чистым способом вырабатывать электроэнергию и газ вместо древесного угля, это было бы очень хорошо для окружающей среды.

Макниладж признает, что его точка зрения считается спорной среди защитников природы.

– Существует две концепции, две точки зрения, – говорит он. – Одна из них заключается в том, что это незаконно. Это объект Всемирного наследия. В идеальном мире мы делаем все возможное, чтобы этому воспрепятствовать, и это правильно[361]. Другая точка зрения (и лично я придерживаюсь именно ее) заключается в том, что, если это все равно произойдет, будет лучше, чтобы British Petroleum или наиболее ответственная нефтяная компания выполняли свою работу наилучшим образом с минимальным воздействием и максимальной выгодой для местного населения, прозрачно и все такое[362]. Если вам удалось отпугнуть Soco (лондонскую нефтяную компанию, которая пыталась пробурить скважину в парке Вирунга), означает ли это, что все пойдет по наихудшему сценарию и у вас будет, например, компания из Азии? Менее ответственная организация станет вывозить нефть, и ей будет наплевать, что об этом думает мир? По-моему, часто мы получаем кого-то хуже, кого меньше заботит опасность[363].

Макниладж помог французской нефтяной компании TotalEnergies SE вести устойчивую добычу нефти в крупном национальном парке Мерчисон-Фоллс в Уганде, к северо-востоку от парка Вирунга в Альбертинском рифте. «Я всегда исходил из того, что хочу создать возможности для стран, в которых работаю, чтобы они могли сами выполнять эту работу и осознавали ее важность, – сказал он. – Это принципиально верный подход»[364]. Мотивация Макниладжа в работе с нефтяными компаниями основана на сочетании реализма и гуманизма.

– Я понял, что мы гораздо сильнее погрязли в кризисе, чем предполагалось. Нефтяная промышленность обладает потенциалом, и масштаба доходов более чем хватает на содержание парка. Потенциально они могут приносить большой доход, если задействованные нефтяные компании будут стремиться защищать районы, которые разрабатывают. Если они сделают все правильно, это может принести пользу для рекламы, или вред, если они где-то устроят беспорядок[365].

Бурение нефтяных скважин проходит на удивление спокойно.

– Уровень тревоги легко определить, – сказал Макниладж. – Животные стараются уходить подальше от тех мест, где производятся какие-либо операции. Но это не сильно нарушает жизнь парка в целом, если компания принимает меры предосторожности, стараясь свести свое вмешательство к минимуму. И им это удалось. Воздействие, которое оказывалось на животных, было временным[366].

Тем не менее Макниладж признает, что это было нелегко:

– Было реально трудно заставить компании делать то, что они должны. Работать с Total было неприятно, поскольку это огромная бюрократия.

Я спросил Макниладжа, как этот опыт изменил его с тех пор, как он впервые прибыл в Конго более четверти века назад изучать бабочек.

– Не думаю, что я стал принципиально другим человеком, – сказал он, – просто теперь я гораздо менее наивен.

8. Сила для прогресса

Что касается плотины Вирунга, построенной Мероде на деньги Говарда Баффетта и ЕС, большинство экспертов считают, что ее нелегко расширить.

– Этот проект не может быть скопирован по всей стране, – говорит Кавана, репортер. – У вас есть богатый спонсор, вкладывающий деньги. У вас сложилась особенная ситуация из-за горилл и парка, а также из-за Эммануэля. Вирунга – это практически вотчина ICCN, которой управляет Эммануэль. Они могут обойти то, что обычной компании не обойти[367].

В конечном счете плотина обеспечит электричеством 20 тыс. человек, но это капля в море, если учесть, что только в Гома проживает 2 млн граждан[368]. А высокая стоимость электроэнергии, выработанная на плотине парка Вирунга, приведет к тому, что только относительно состоятельные люди смогут себе это позволить. Первоначальная стоимость подключения к сети в размере 292 долларов США для большинства является неподъемной суммой[369]. Напомним, что средний годовой доход населения составляет 561,79 доллара.

– Это помогает людям открывать фабрики, гаражи и шлифовальные станки, но люди из низшего класса не могут себе этого позволить, – признался Калебу один из жителей. – Поэтому эксплуатация парка в качестве источника древесного угля не прекратится. Древесный уголь по-прежнему тащат из парка. Цель программы заключалась в прекращении вырубки деревьев в парке, чтобы их больше не использовали для получения древесного угля. Но сейчас электричество стоит очень дорого. Пока это так, люди будут продолжать добывать древесный уголь из деревьев в парке.

Эксперты сходятся во мнении, что для Конго самый простой и дешевый способ производить большие объемы дешевой электроэнергии – это давно запланированное возведение дамбы «Гранд Инга» на реке Конго. «У Инги потенциал в 100 тыс. мегаватт, – говорит Кавана, – этой энергии хватит на всю Африку». Инга будет в пятьдесят раз больше плотины Гувера, которая обслуживает 8 млн человек в Калифорнии, Аризоне и Неваде[370]. Но для того, чтобы дешевая электроэнергия и сжиженный газ самоокупались, а не зависели от благотворительных пожертвований европейских правительств и американских филантропов, Конго требуются безопасность, мир и индустриализация такого рода, какие в прошлом вывели из нищеты целый ряд стран.

Глава 5. Потогонные фабрики спасают планету