Четверть века в Америке. Записки корреспондента ТАСС

1.1. Как мы осваивались

У ТАСС в те годы имелись в США отделения в Вашингтоне, Нью-Йорке и Сан-Франциско. Первое освещало работу федеральных органов власти и неофициально считалось ведущим, первым среди равных. Последнее на самом деле было корпунктом, поскольку там работал один человек, следивший за жизнью штатов тихоокеанского побережья.

Соответственно, на долю Нью-Йорка, куда я прибыл зимой 1987 года, приходилась вся остальная территория страны – от Аляски до Флориды и Техаса, не говоря уже о самом мегаполисе, где размещается штаб-квартира ООН.

Кстати, при этой штаб-квартире работали еще двое тассовцев, причем одного туда направляла Москва, а другого – Киев. Ведь СССР на правах победителя во Второй мировой войне имел в ООН сразу три представительства: общесоюзное, украинское и белорусское. А ТАСС в советское время возглавлял целую сеть республиканских информационных агентств, включая Укринформ и БелТА.

Наше нью-йоркское отделение располагалось в одном из небоскребов Рокфеллер-центра посередине Манхэттена, неподалеку от Центрального парка. Почтовый адрес я помню до сих пор наизусть: 50, Rockefeller Plaza, New York, NY 10020. В обиходе он сокращался до Fifty-Rock.

Помещение мы арендовали у американского информационного агентства Associated Press (AP, Ассошиэйтед Пресс). Соседство было отчасти вынужденным: нам требовалась бесперебойная связь с Москвой (поначалу телетайпная, позже компьютерная), а поддерживать ее до приезда к нам в отделение собственного инженера помогали американцы.

Но оно было и удобным во всех отношениях: от профессионального до бытового. Новостные ленты AP служили нам одним из основных источников информации о том, что происходило в США, и при возникновении вопросов можно было оперативно, не покидая здания, проконсультироваться с коллегами.

Главным бытовым удобством считалось наличие у коллег собственной столовой. Но мы ею редко пользовались, поскольку кормили там, на наш взгляд, невкусно и довольно дорого. Питались мы в основном разнообразным фастфудом с уличных перекрестков либо приносили еду из дома и разогревали в микроволновке; получки «обмывали» неподалеку от офиса в баре Pig & Whistle («Свинья и свисток»). Наши маститые ветераны-«американисты» в твидовых пиджаках посвящали там новичков вроде меня в важнейшие тонкости работы за океаном: до сих пор помню, например, что Martini Extra Dry – это чистый джин в треугольном бокале, предварительно ополоснутом вермутом…

Штат сотрудников отделения состоял из четырех корреспондентов и заведующего, который в тассовских командах на моем веку всегда был «играющим тренером». Он не только организовывал и направлял общую работу и отвечал за нее перед Москвой, но и сам писал все, в чем возникала необходимость: от сиюминутных новостных заметок до наиболее сложных и ответственных комментариев или аналитических текстов.

Впрочем, подготовка не только кратких, но и объемных материалов была обязательна и для всех остальных. При этом в многостраничных «почтовках», которые до появления компьютеров пересылались в московскую редакцию обычной почтой, поскольку передавать их по телетайпу было слишком трудоемко и дорого, разрешалось опираться на оценки и прогнозы местной печати. Но в аналитических «информационных письмах» корреспондентам полагалось использовать сведения из своих личных источников и делать на их основании собственные выводы.

Отчасти это объясняет, зачем вообще нужны инокорры. Новости как таковые можно ведь взять и у СМИ страны пребывания. Но те заведомо не станут искать и выделять в информационном потоке то, что интересно и важно именно для российской аудитории. Во всей своей работе – от отбора новостей до их подачи, а иногда и пропагандистской «подкрутки» – они будут преследовать исключительно собственную выгоду. Ну и мы точно так же всюду искали свой интерес.

События идут непрерывным чередом, поэтому и мы работали безостановочно, семь дней в неделю. По будням – в две смены: с девяти утра до шести вечера и с шести вечера до трех утра. Скроить рабочее расписание так, чтобы не пропускать новостей и выполнять редакционные задания, но при этом оставить людям законное время для отдыха, для заведующего всегда было проблемой.

К первой командировке я почти три года готовился в американской редакции ИноТАСС в Москве, стажером ездил в Лондон. Работу знал и любил, требования к ней понимал, так что проблем с редакцией не возникало. А самым серьезным барьером при адаптации к жизни в Нью-Йорке стало для меня вождение автомобиля.

В Москве я до того за рулем никогда не сидел. Взял, правда, пару уроков в автошколе, но они сослужили мне скорее плохую службу, поскольку создали иллюзию, будто я чему-то там научился. На самом деле я понятия не имел, как управлять автомобилем, даже нашим отечественным, не говоря уже об американских – более массивных, но при этом более приемистых, легче слушающихся руля и оснащенных автоматической, а не ручной коробкой передач.

В общем, при первом же самостоятельном появлении на дороге я «въехал» сзади в машину какой-то бабули, ожидавшей смены сигнала светофора на перекрестке. И началось мое многомесячное хождение по мукам.

Не буду все пересказывать, но, если бы не мой тогдашний начальник, а ныне добрый друг Игорь Макурин, отстоявший неумелого новобранца, меня скорее всего просто отправили бы от греха подальше обратно в Москву. Однажды я умудрился угодить в две аварии за один вечер. А «хеппи-эндом» стала уже нью-йоркская автошкола.

Теперь у меня тридцатилетний водительский стаж, и для меня непреложный факт, что в США корреспондент, не умеющий водить машину, реально неполноценен (во всяком случае до тех пор пока весь автопарк не станет «беспилотным», как обещают футурологи). И я советую молодым тассовцам, отправляющимся за океан, из этого исходить, но все же не садиться за руль без достаточной подготовки.

Кстати, в наши дни инокорры – это уже не только ребята, но нередко и девушки. В советское время в командировки отправляли почти исключительно мужчин, причем женатых. Для жен в штатном расписании предусматривались технические должности – секретаря, телетайпистки и т. п.

Это очень высоко ценилось, поскольку обеспечивало прибавку к семейному бюджету, но по сути, конечно, женщины, уезжавшие с мужьями за рубеж, жертвовали нормальной карьерой. А поскольку телетайпистки у нас выходили и в ночную смену, то некоторые шутливо жаловались, что жертвуют и репутацией, ибо регулярно на глазах у консьержей возвращаются домой под утро в компании не собственного мужа, а посторонних мужчин.

Зарплаты у нас были, по выражению одного нашего бывшего тассовского начальника, «хорошие, но маленькие». Помнится, что-то около тысячи долларов в месяц. Но никто не жаловался, так как по советским меркам и это было запредельно много. К тому же зарплата была лишь частью реального достатка, поскольку в длительных загранкомандировках корреспонденты находились на почти полном государственном обеспечении. Основные расходы – на жилье, транспорт, связь – оплачивались из бюджета отделения.

Правда, и в этой бочке меда имелись свои маленькие ложки дегтя. За все необходимо было отчитываться, и без чеков, заверенных подписью заведующего, никакие расходы к оплате не принимались. К тому же для всего – от размеров жилплощади до объема двигателя у автомашин – существовали нормы, в которые полагалось вписываться.

Нормы эти были советскими и, например, сроки эксплуатации мебели по ним исчислялись у нас то ли двумя, то ли даже тремя десятками лет. Но качество-то при этом было американским: с виду нарядным, но с изнанки картонно-фанерным, на вечность совершенно не рассчитанным.

Приходилось выкручиваться, в том числе путем обмена мебелью друг с другом. Однажды мы с коллегой перетаскивали из одной квартиры в другую какую-то детскую кровать, которая буквально рассыпалась в руках. Даже ехавший с нами в лифте сосед-американец не выдержал и буркнул, выходя: «Ну и рухлядь!» Оценить эту реплику может лишь тот, кто знает, как свято соблюдается за океаном житейская заповедь, запрещающая совать свой нос в чужие дела.

По приезде в Нью-Йорк, когда мы еще только осваивались на новом месте, моя жена обратила внимание на то, что одна из тассовских квартир была обставлена чуть лучше других. Хозяйка в ответ без всяких шуток похвалилась «стратегически выгодным» расположением жилья: дескать, окна смотрят на мусорную свалку, и когда там появляется какая-нибудь приличная вещь, главное не зевать…

Я еще застал то время, когда в отделении помимо советских корреспондентов, присылаемых из Москвы, работали принятые на месте американцы. Среди них главными для нас фигурами в Нью-Йорке были немолодые супруги Гарри и Руфи Фишер – коммунисты, для которых работа в советском информационном агентстве была, как я понимаю, еще и исполнением партийного долга.

Вообще присутствие ТАСС в Новом Свете началось в 1929 году с американских репортеров-стрингеров, то есть контрактников. Хотя и первые советские журналисты появились в Нью-Йорке еще до Второй мировой. Когда у нас в офисе при мне был ремонт, в углу за сейфом обнаружился портрет Сталина. Можете, кстати, судить о том, как часто там производились ремонты.

Фишеры были люди замечательные. Гарри добровольцем участвовал в гражданской войне в Испании, сражался с фашистами в составе интербригад. К молодым тассовцам, которые, сменяя друг друга каждые 3–4 года, приезжали «открывать Америку», они с женой относились по-родительски заботливо.

Гарри служил у нас телетайпистом, Руфи вела бухгалтерию. Помимо всего прочего именно она выдавала нам зарплату, причем наличными, поскольку собственные банковские счета нам тогда открывать не разрешалось. К Фишерам мы в первую очередь шли за советом и по любым вопросам, касавшимся нашего обустройства в США.

Некоторые тамошние порядки задним числом кажутся удивительно беспечными. Например, для получения водительских прав – по сути главного американского документа, удостоверяющего личность, – мне необходимо было представить в местный департамент автотранспорта (DMV) подтверждение, что я тот, за кого себя выдаю, и что я проживаю в Нью-Йорке.

У меня, разумеется, был заграничный советский паспорт. Но по правилам требовался еще один какой-нибудь документ.

Им послужило… ручательство одного из моих коллег-тассовцев. Он просто приехал вместе со мной в DMV, предъявил собственные права и заверил барышню в окошке, что мои показания правдивы. Этого было достаточно. А место жительства я подтвердил счетом за коммунальные услуги и конвертом, отправленным той же Руфи на мое имя и адрес.

Конечно, для получения прав необходимо было еще и сдать экзамены. С вождением я к тому времени худо-бедно разобрался, а при прохождении теоретической части испытаний мне были неожиданно предложены на выбор варианты на английском и русском языках.

Я выбрал русский и не прогадал. Мало того, что благополучно сдал сам: вскоре после меня на те же испытания поехал еще один наш новичок. Я ему подробно рассказал о своем опыте, включая содержание опросника. Он тоже выбрал русский и убедился, что этот вариант у местной автоинспекции был единственным. Успех, как говорится, был обеспечен…

Задним числом я сам удивлялся, почему мне так трудно было научиться водить, и пришел к довольно неожиданному выводу. Как ни странно, одной из главных помех была подсознательная установка на то, что я со своим неумением всем мешаю и должен везде и всюду уступать. Я так и пытался делать, постоянно создавая тем самым аварийные ситуации.

Зато через десяток лет, переподтверждая права в Вашингтоне, я сразу объяснил женщине-инструктору, что водить умею. Уверенно проехал под ее руководством «круг почета» вокруг местной автоинспекции и… провалил экзамен.

«Вы действительно умеете водить, – сказала она мне, когда мы вернулись на место старта. – Но вы же не соблюдаете никаких правил!»

А я, как мне казалось, их «соблюдал» – только на словах, а не на деле. При виде знака об ограничении скорости не тормозил, а объяснял инструктору, что, мол, дорога пустая и можно ехать чуть быстрее, хотя по правилам скорость полагается сбросить. Точно так же проехал нерегулируемый перекресток – изобразив, но до конца не выполнив положенную полную остановку перед поперечной дорогой. В итоге схлопотал совершенно заслуженный «неуд» и был отправлен на пересдачу.

В каком из этих случаев, нью-йоркском или вашингтонском, ярче проявлялись мои психологические комплексы, судить не берусь. Но комплексы эти – сначала неуместная робость, потом столь же нелепая самоуверенность вплоть до пренебрежения правилами – кажутся мне не только личными, но отчасти и родовыми, наследственными. Живущими в нашем общем российском менталитете с советских, а может, и досоветских времен.

Поэтому я и вспоминаю теперь о жизненных уроках, которые помогли мне разглядеть их в самом себе, осознать. А американские мои друзья, когда я им описывал свою «сдачу экзамена по вождению», смеялись буквально до слез…

1.2. Чем мы занимались

Работая хроникером, ты порой даже с утра не знаешь, о чем тебе днем придется писать. Но дома можно хотя бы специализироваться на какой-то теме, а иностранный корреспондент – по определению и швец, и жнец, и на дуде игрец. Мне часто вспоминается шутливое определение, что интеллигент – это тот, кто употребляет незнакомые слова правильно.

Помню, в самом начале работы в США пришлось вдруг спешно вникать в проблемы… холодного ядерного синтеза. Заголовок первой моей большой статьи на эту тему – «Буря в стакане тяжелой воды» – до сих пор мне кажется чуть ли не самым удачным за всю карьеру. Но сенсация, родившаяся в Ютском университете, на поверку оказалась липовой и привила мне стойкое недоверие к неподтвержденным гипотезам, а отчасти и скептицизм к научному знанию как таковому.

Зато без всякого скепсиса, а с гордостью, благодарностью и комком в горле вспоминаю, как за океаном в апреле 1987 года принимали героев – ликвидаторов последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Леониду Телятникову – единственному выжившему из пожарного расчета, работавшего на крыше реактора, – ньюйоркцы аплодировали стоя.

А сам этот совсем не геройский с виду человек – невысокий, густо-рыжий, щербатый – заметно смущался и повторял, что всего лишь выполнял свой служебный долг. Хотя вместе со своими погибшими товарищами уберег годом ранее от очень больших бед, наверное, пол-Европы. Он умер в декабре 2004 года, немного не дожив до своего 54-летия…

Весной 1988 года я ходил в нью-йоркский ЖСК «Дакота», где жил и погиб Джон Леннон, на беседу к его вдове Йоко Оно. Я просил об интервью, но никак не ожидал, что почти сразу получу согласие. Думаю, мне просто повезло: незадолго до того она была приглашена на встречу советского лидера Михаила Горбачева с «американской интеллигенцией» и, возможно, решила, что мой запрос как-то с этим связан.

Говорили мы на стандартную тему: о том, как укреплять мир, доверие и взаимопонимание в американо-советских отношениях. На прощание Шон Леннон – сын Джона и Йоко, которому тогда было 12 лет, – попросил: «Пусть разрядят все ядерные бомбы, чтобы нам, когда мы вырастем, не пришлось этим заниматься. И чтобы никогда не было войны»…

Подобные пожелания я слышу всю свою сознательную жизнь. Большой войны, слава Богу, нет. Но и бомбы никто не разряжает. Наоборот, создают все новые и все более смертоносные…

В 1990 году в Нью-Йорке проходил матч за звание чемпиона мира между двумя лидерами советской шахматной школы – Гарри Каспаровым и Анатолием Карповым. Сам я, конечно, был не в состоянии постичь, «как ходят, как сдают» на высшем спортивном уровне (для тех, кто забыл или не знал, – это фраза Владимира Высоцкого из песни про «честь шахматной короны»).

Но, на мое счастье, у нас в отделении работал тогда инженером замечательный человек – отличный компьютерщик, шахматист и мой друг Володя Просвиряков, ныне, к сожалению, тоже уже ушедший из жизни. Ему не было равных даже среди чернокожих профессионалов с манхэттенских перекрестков, предлагавших прохожим сразиться в шахматы на деньги; по его оценкам, они в среднем играли на уровне нашего «сильного первого разряда». Про «битву двух К» мы с ним писали вместе.

Со стороны вся эта мозаика, видимо, кажется хаотичной, но в ней была своя внутренняя логика. Конечно, обязательным для освещения считалось все, что касалось нашей страны и советско-американских отношений. А в них и на излете холодной войны шли жаркие идеологические споры.

Одним из самых затяжных и упорных был спор по правозащитной тематике, и редакция просила нас искать для него аргументы. В результате мы регулярно писали, например, об американских политзаключенных, в частности, об одном из лидеров Движения американских индейцев Леонарде Пелтиере и об активисте организации «Черные пантеры» и журналисте Мумиа Абу Джамале. Оба они, между прочим, до сих пор остаются за решеткой (первый с 1976, а второй – с 1981 года), хотя при Бараке Обаме произошел очередной всплеск ожиданий, что Пелтиера, которому тогда уже перевалило за 70, могут помиловать.

Впрочем, идеологическими препирательствами советского «государства рабочих и крестьян» с заокеанским «миром чистогана» дело совсем не ограничивалось. Мы старались искать и высвечивать в США и «полезный опыт».

Помню, один из московских академических «толстых журналов» перепечатал мою «почтовку» о том, как американцы борются с магазинными кражами. В другом случае я взял большое интервью у Дэвида Рокфеллера об организации благотворительной деятельности знаменитого фамильного клана, который он на тот момент возглавлял.

Другие темы именитый банкир обсуждать не пожелал, но на эту согласился и принял меня в своей штаб-квартире на 56-м этаже соседнего с нашим небоскреба Рокфеллер-центра. По ходу беседы его удивило, откуда мне было уже известно довольно много подробностей о его семье. Я сослался на только входившую тогда в моду компьютерную базу данных LexisNexis, и он строго осведомился у помощника, имеется ли такая у них самих. Тот, конечно, заверил, что они идут в ногу с веком.

Примерно тогда же я написал для нашего тассовского журнала «Эхо планеты» про то, как американцы внедрили у себя поточный метод строительства жилья. После окончания Второй мировой в США шла массовая демобилизация военнослужащих, которым при возвращении «на гражданку» полагались подъемные. Но жить им было, как правило, негде, и некто Уильям Левитт придумал строить для них дешевые типовые коттеджи, чтобы первый взнос покрывался суммой этих самых подъемных. Роль конвейера выполняла цепочка сменявших друг друга бригад, каждая из которых выполняла только одну определенную строительную операцию. Вскоре на картофельных полях близ Нью-Йорка, а затем и в окрестностях других американских городов закипело массовое строительство коттеджных поселков – Левиттаунов.