– Прощай, дорогая, – прошептал он. – Ты была хорошей женой, и я любил тебя.
Усилием воли Том заставил себя отвернуться.
Плащ, на котором рожала Агнес, все еще лежал на земле, пропитанный засыхающей кровью. Он взял нож и, резким движением разрезав плащ, бросил окровавленную часть в костер.
Марта по-прежнему держала ребенка.
– Дай его мне, – сказал Том.
Она уставилась на него испуганными глазами. Он завернул зашедшегося криком младенца в остатки плаща и обернулся к молча наблюдавшим за ним детям.
– У нас нет молока, чтобы выкормить малыша, поэтому ему придется остаться здесь, со своей мамой.
– Но ведь он умрет, – пролепетала Марта.
– Да, – сказал Том, едва справляясь со своим голосом. – Что бы мы ни сделали, он все равно умрет.
Он собрал пожитки и, положив их в котелок, привязал его за спиной, как это делала Агнес.
– Пойдем.
Марта расплакалась. Лицо Альфреда побелело. Они двинулись вниз по дороге в сером свете холодного утра. И вскоре безудержный плач малютки остался позади.
Не стоило оставаться возле могилы, ибо дети бы там ни за что не заснули, а от ночного бдения проку мало. И кроме того, сейчас им лучше было пройтись.
Том шел быстрым шагом. Теперь его мысли были свободны, и он больше не мог их контролировать. И делать ничего не надо – только идти вперед: никакой работы, никаких хлопот, даже смотреть не на что, если не считать мрачного леса да мечущихся в свете факела теней. Он будет думать об Агнес, и память уведет его в прошлое, и он улыбнется сам себе и станет рассказывать ей о своих воспоминаниях, а затем мысль о том, что ее больше нет, пронзит наконец физической болью. Он был растерян, словно случилось что-то непостижимое, хотя в ее возрасте женщины нередко умирали родами, оставляя мужей вдовцами. Но такая потеря – тяжелая травма. Люди, потерявшие пальцы на ноге, поначалу спотыкаются, пока снова не научатся ходить. Вот и у Тома было чувство, словно у него отняли часть его существа, и он не мог отделаться от ощущения, что утрата эта невосполнима.
Он попробовал не думать о ней, но мысли упрямо возвращались к предсмертному образу Агнес. Казалось невероятным, что всего несколько часов назад она была жива и вот теперь ее уже нет с ними. Он не мог забыть ее измученное родами лицо и гордую улыбку за новорожденного сына. Вспомнил ее последние слова: «Надеюсь, ты еще построишь свой храм», – и еще: «Построй для меня красивый собор». Она говорила так, будто знала, что умрет.
Он шел вперед, но все чаще думал об оставленном на свежей могиле завернутом в плащ младенце. Возможно, мальчик все еще жив, если только его не почуяла лисица. Однако скоро умрет. Покричит немного, а потом закроет глазки, а пока будет спать, замерзая, жизнь его угаснет.
Если только его не почуяла лисица.
Том ничего не мог сделать для несчастного ребенка. Чтобы выжить, ему нужно молоко, но взять его негде: ни деревни, где можно поискать кормилицу, ни коровы или козы, молоко которых заменит материнское. А у Тома, кроме репы, ничего.
Рассвело. Том все отчетливее осознавал ужас совершенного им поступка. Он знал, такое бывало сплошь и рядом: крестьяне с многочисленным семейством и негодным хозяйством обрекали своих детей на смерть, и священники порой закрывали на это глаза, но Том был не из таких. Он обязан был взять малыша и нести его, пока тот не умрет, а потом похоронить. Пусть в этом не было смысла, все равно он должен был поступить именно так.
Том вдруг понял, что наступил день.
И внезапно остановился.
Дети замерли и выжидающе смотрели на отца. После того что случилось, они были готовы ко всему.
– Я не должен был оставлять ребенка, – сказал Том.
– Но нам нечем его кормить. Он обречен, – заметил Альфред.
– И все-таки я не должен был его оставлять.
– Давай вернемся, – предложила Марта.
Том все еще колебался. Пойти назад значило признать, что совершил грех, бросив новорожденного.
Но ведь это так и есть – он совершил грех.
Он развернулся.
– Хорошо. Мы возвращаемся.
Теперь те опасности, которые ему только представлялись, стали казаться вполне реальными. Наверняка лиса уже учуяла ребенка и утащила его в свое логово. Или даже волк. И дикие кабаны могли наделать беды, хотя они и не едят мяса. А совы? Унести его они не смогут, а вот выклевать глаза…
Он пошел быстрее, чувствуя, как от голода и усталости кружится голова. Чтобы не отстать, Марте пришлось бежать, но она не жаловалась.
Он содрогался от страха, представляя, что может увидеть, когда вернется к могиле. Хищники беспощадны, и они всегда точно знают, когда живое существо беззащитно.
Потеряв ощущение времени, Том не знал, как далеко они ушли. Лес по обеим сторонам дороги казался совершенно незнакомым. Он с тревогой озирался, пытаясь найти место, где была могила. Костер, должно быть, еще не погас – он так ярко горел… Том тщательно осматривал деревья, в надежде увидеть приметные листья каштана. Они миновали поворот, которого он не помнил, и, теряя надежду, он предположил, что они уже прошли могилу, не заметив ее. Но тут увидел впереди оранжевый отблеск.
Его сердце дрогнуло. Он ускорил шаг и прищурился: да, это был костер. Он бросился бежать. Марта заплакала, решив, что отец убегает от нее, и он бросил через плечо: «Скорее туда!» – и услышал, как дети со всех ног бросились вдогонку.
Когда он добежал до старого каштана, сердце было готово выпрыгнуть из груди. Дрова в костре весело потрескивали. На том месте, где рожала Агнес, осталось окровавленное пятно. Вот и могила, чуть заметный холмик свеженасыпанной земли, под которой она теперь лежит. А на могиле – пусто.
В смятении Том озирался по сторонам. От ребенка не осталось и следа. Слезы отчаяния подступили к глазам. Даже половинка плаща, в которую был завернут младенец, и та исчезла. Однако могила не тронута, и не видно ни следов, ни крови, ничего, что указывало бы на то, что младенца унесли…
У Тома потемнело в глазах. Он был уже не в состоянии думать и знал только, что совершил страшный грех, бросив еще живого ребенка, и не будет ему покоя, пока он его не отыщет. Возможно, малыш еще не умер и лежит где-нибудь… где-нибудь совсем рядом. Он решил искать, кругами прочесывая лес.
– Ты куда? – спросил Альфред.
– Мы должны найти его, – ответил Том, даже не оглянувшись.
Он обошел поляну, заглядывая под каждый куст, по-прежнему чувствуя слабость и головокружение, но так ничего и не обнаружил, ни малейшего намека на то, в каком направлении волк мог утащить свою добычу. Теперь он не сомневался, что это был волк. Вероятно, логово находилось неподалеку.
– Надо искать, – сказал он детям.
Они двигались по кругу, продираясь через кусты и все дальше удаляясь от костра. Том начал было терять терпение, но усилием воли заставил себя сосредоточиться на одной мысли: главное – отыскать ребенка. Он уже не чувствовал горя и был исполнен только яростной, неудержимой решимости найти брошенного младенца, в глубине души сознавая, что во всем случившемся виноват именно он. Том шел напролом, обшаривая глазами землю и то и дело останавливаясь в надежде услышать монотонный плач новорожденного, но лес был безмолвен.
Он не замечал времени. Постоянно расширяемые им круги время от времени снова выводили на дорогу, но ему казалось, что последний раз он видел ее давным-давно. Он все не мог понять, почему они никак не выйдут к сторожке лесника. Он даже было подумал, что они заблудились и ходят уже не вокруг могилы, а бродят по лесу практически наугад. Но это не имело значения, ведь они продолжали искать.
– Отец! – окликнул его Альфред.
Том посмотрел на него, раздраженный, что его отвлекли. Альфред держал на руках Марту, которая крепко спала.
– Чего тебе?
– Можно мы отдохнем?
Том колебался. Он не хотел останавливаться, но Альфред, казалось, вот-вот упадет.
– Ладно, – неохотно согласился Том. – Только недолго.
