Костюм Арлекина

– Слава богу, на сегодня это последний, – сказал Шувалов, вручая дежурному офицеру свой опус, – государь соизволил заменить ежечасные доклады на ежедневные. Следующий – завтра в полдень. Надеюсь, к тому времени нам будет что ему сообщить.

– Почему именно в полдень? – спросил Иван Дмитриевич. – Нельзя ли попозже?

– Нельзя. Таков распорядок, а распорядок должен висеть над нами, как дамоклов меч. Без распорядка в России не может быть и порядка.

В кабинете у Шувалова имелось трое часов: настенные, настольные и напольные. Иван Дмитриевич отметил, что все они показывают разное время.

– Не уверен, – потягиваясь в кресле, проговорил Шувалов, – что государь многое почерпнет из моих докладов, но лично мне они сослужили хорошую службу. Я глубже вник в суть этого дела и понял, что Певцов прав: убийство было тщательно подготовлено. Нужно найти в себе мужество признать, что князь пал жертвой чьей-то хитроумной интриги.

Выслушав рассказ о сонетке в княжеской спальне и о визите Ивана Дмитриевича на Кирочную, он начал сердиться:

– Любовь, ревность, оскорбленное самолюбие – все эти мелкие житейские страстишки, с которыми вы, полицейские, привыкли иметь дело, здесь не в состоянии ничего объяснить. Вы расследуете преступление государственной важности, и подходить к нему нужно с другими мерками.

– Ваше сиятельство, я всего лишь хочу сказать, что фон Аренсберга убил человек, бывавший прежде у него в спальне и знавший про сонетку, – оправдался Иван Дмитриевич. – Она и так-то почти незаметна, тем более в темноте. Тому, кто попал в спальню впервые, просто в голову бы не пришло переворачивать князя ногами к изголовью.

– Допускаю, хотя всё могло произойти случайно, в пылу борьбы. Но что вы прицепились к этой Стрекаловой? Не сама же она связала своего любовника по рукам и ногам и задушила подушками? Зачем?

– А муж? – напомнил Иван Дмитриевич.

– Что – муж?

– Он мог убить из ревности.

– Но ему-то откуда было известно про сонетку? Или, по-вашему, он сам приводил собственную жену в спальню к любовнику?

– Он мог разузнать как-нибудь иначе.

– Как?

– Еще не знаю.

– Тьфу ты! – чертыхнулся Шувалов. – Что за испанские страсти бушуют в вашем воображении? Мы не в Севилье.

– Недавно я читал статью в медицинском журнале, – сказал Иван Дмитриевич. – Автор доказывает, что в Петербурге девочки созревают раньше, чем в Берлине и в Лондоне. Примерно в одном возрасте с итальянками.

– Это вы к чему?

– К вопросу о темпераменте русского человека.

– Вы думаете, – примирительно сказал Шувалов, – мне не хочется верить, что князя придушил муж-рогоносец, ревнивая любовница или его же собственный лакей, польстившийся на серебряный портсигар? Очень хочется. Но не могу я в это поверить, поймите! Так запросто не убивают иностранных дипломатов, в России – тем более.

– Виноват, ваше сиятельство, кого же подозреваете вы?

– В чем и штука, что никого конкретно. Разве что агентов какого-нибудь подпольного польского Жонда, если таковой существует.

– Поляки-то тут при чем?

– Перед тем как отправиться в Ломбардию, на войну с Виктором Эммануилом и Наполеоном Третьим, кавалерийская дивизия, которой командовал фон Аренсберг, была расквартирована в Кракове. Возможно, он чем-нибудь насолил полякам, а они люди мстительные. Краков принадлежит австрийцам, и, между прочим, там же, в Галиции, начинал когда-то службу граф Хотек.

– По фамилии судя, он – чех, – заметил Иван Дмитриевич.

– Неважно, слуги империи не имеют национальности. А на мысль о поляках меня навел тот факт, что на Хотека сегодня тоже было совершено покушение. Он едва не погиб.

– Ну, это вряд ли. Трудно так зашвырнуть камень в окно кареты, чтобы убить человека.

– Откуда вы знаете? – удивился Шувалов. – Кто вам об этом рассказал?

– Никто. Слух прошел, – уклончиво ответил Иван Дмитриевич.

– Поразительно! Все знают всё и даже больше того, что есть на самом деле. Хотеку, например, какой-то провокатор сообщил, будто убийцу к фон Аренсбергу подослали мы.

– Кто – мы? Вы?

– Да, мы. Жандармы. Представляете?

– А причина?

– Князь якобы связан был с австрийскими и французскими журналистами, снабжал их всякого рода измышлениями о тайных замыслах нашего правительства. Клеветническими, разумеется.

– Действительно снабжал и был связан?

– Не исключаю, но сейчас меня больше заботит другое. Кто-то, похоже, любыми путями стремится подорвать доверие государя к Корпусу жандармов и ко мне лично.

Иван Дмитриевич слушал, а на языке вертелся один вопрос: кто следил за домом фон Аренсберга? Спросить или не стоит? Нет, лучше не спрашивать. Певцов об этом говорить отказался, сославшись на государственную тайну, и невольно возникало чувство, что он, Иван Дмитриевич, сел за стол с игроками, которые заранее распределили между собой выигрыш и проигрыш. В такой ситуации самое разумное – играть по маленькой, не высовываться, если уж нельзя вовсе бросить карты на стол и выйти вон.

– Хотек ведет себя вызывающе, – говорил Шувалов. – Мне он не доверяет, угрожает поставить вопрос о том, чтобы к расследованию были допущены представители австрийской жандармерии. Я вынужден был довольно резко заявить ему, что этого не позволяет честь России.

– Правильно, ваше сиятельство! – горячо одобрил Иван Дмитриевич, вдруг осознав, что честь России, которая никогда не была предметом его насущных забот, зависит от того, насколько быстро сумеет он найти убийцу фон Аренсберга.

– И это еще не всё, – пожаловался Шувалов. – Хотек предъявил нам требование поставить вне закона деятельность «Славянского комитета» и намекал, что при отказе возможны серьезные дипломатические осложнения между нашими державами.

– Чем это грозит? Войной? – встревожился Иван Дмитриевич.

– Ну, пока что маловероятно, хотя в более отдаленной перспективе всё может быть. В Вене есть влиятельные околоправительственные круги, готовые использовать инцидент в Миллионной для раздувания антирусской истерии. Во что она выльется, одному Богу известно.

Как всегда в минуты волнения, Иван Дмитриевич начал заплетать в косичку правую бакенбарду. Жена тщетно пыталась отучить его от этой безобразной, по ее мнению, привычки.

Он ничего не понимал, однако мысль о сонетке немного успокаивала. Стоило потянуть за нее – и весь этот чудовищный бред расползался, как костюм Арлекина.

Такой костюм Иван Дмитриевич давным-давно видел в ярмарочном балагане на Каменном острове. Он тогда должен был выследить, арестовать и выпроводить из Петербурга могилевского еврея по фамилии Лазерштейн, площадного актеришку, который креститься не желал, но лицедействовать хотел не в Могилеве, а в столице, чтобы, видите ли, зарабатывать побольше. Давали итальянский фарс, Лазерштейн играл Арлекина. По ходу спектакля он царил на сцене, потешал публику, помыкал беднягой Пьеро, – пока тот, доведенный до отчаяния, не отыскал в костюме своего мучителя неприметную нитку и не дернул за нее. Тут же весь костюм Арлекина, виртуозно сметанный из лоскутов одной-единственной ниткой, развалился на куски; под хохот зрителей среди вороха разноцветного тряпья остался стоять тощий, как скелет, голый Лазерштейн со своим едва прикрытым обрезанным срамом.

Шувалов встал и прошелся по кабинету из угла в угол.

– Возможно, я слишком устал сегодня, но у меня возникает странное ощущение…

Он страдальчески потер пальцами виски.

– Мне кажется…

И опять пауза.

– Что, ваше сиятельство? – напрягся Иван Дмитриевич, кожей чувствуя, что сейчас будет сказано самое главное.

– Мне кажется, – выговорил наконец Шувалов, – что слухи о смерти фон Аренсберга начали распространяться еще до того, как он был убит.

Выходя на Фонтанку, Иван Дмитриевич ощутил сильное желание немедленно выпить рюмку водки. Он завернул в ближайший трактир, сел за столик. Хозяин заведения мгновенно узнал почетного гостя – и сам подскочил к нему вместо полового.

– Рюмку водки и грибочков соленых, – коротко распорядился Иван Дмитриевич, разглядывая изображенную на стене Цереру с рогом изобилия.

Она веером рассы́пала перед собой какие-то фантастические южные плоды, которые никогда не водились в этом третьеразрядном трактире, где величайшим деликатесом почитался моченый горошек. Церера зазывно улыбалась посетителям, каждая грудь у нее была, наверное, фунтов по шести.

На стоявшем в углу бильярде игроки и двух шаров разыграть не успели, как заказ уже был доставлен.

– Что, Иван Дмитриевич, притомились? – участливо спросил трактирщик, сгружая на столик соленые грибочки, из уважения к гостю положенные в фарфоровую сахарницу. – Ну да Бог милостив. Сыщете злодеев – так австрийский император вас орденом пожалует.

– И ты знаешь? – печально поглядел на него Иван Дмитриевич.

– Мы не хуже других. Как все, так и мы.

– И про свинью слыхал?

– То уж сегодня. А что князя ухлопали, это я еще вчера знал.

– Что-о? – поразился Иван Дмитриевич.

– У нас место бойкое, я все новости первый узнаю, – похвалился трактирщик. – Ну, после вас, конечно.

– Ты чего мелешь? Как так вчера? Сегодня ночью его убили.

– Я политику понимаю, – согласился трактирщик. – Пущай народ думает, что сегодня. А то языки чесать станут: полиция, мол, спит, мышей не гоняет…

– Погоди. Кто тебе сказал, что вчера?

– Вечером сидели двое, промеж себя толковали. Вон там, в углу. Я и подслушал. Каюк, говорят, князю Анцбурху.

– Вчера вечером? – беспомощно переспросил Иван Дмитриевич.

– От меня, Иван Дмитрич, ни одна душа не узнáет. Молчок! Я политику понимаю! Но уж вы когда орден получите, на банкет – милости прошу к нам. Во всю залу столы накрою! У меня стерлядки – камские, вина – прямо из Франции, в бутылках выписываем, – вдохновенно врал трактирщик.

Иван Дмитриевич опрокинул стопку, задумчиво подцепил вилкой грибочек.

Шувалов сказал, что слухи о смерти князя поползли раньше самой смерти. Теперь это предположение вовсе не казалось бредовым, но в итоге наплывал совсем уж невыносимый бред. Что же получается? Князь играл в карты и пил вино в Яхт-клубе, ехал на извозчике, ложился спать, – а сам уже был мертв, и многие в городе об этом знали.

Еще днем Константинов разыскал того извозчика, который отвозил князя домой. Выяснилось, что от клуба отъехали в три часа утра, а в Миллионную прибыли чуть не к четырем, потому что лошадь была сама не своя, упрямилась, ржала, будто пугалась чего-то, – вот и добирались целый час. Выходит, и лошадь догадывалась, что везет мертвеца?

Тем не менее, в заговорщиков по-прежнему не верилось. Раб опыта, Иван Дмитриевич слишком хорошо знал, что самые коварные заговорщики – это случайность и страсть.

– Нет, – ответил он на вопрос трактирщика, налить ли еще, и опустил наконец замершую в воздухе руку с пустой рюмкой. – Сколько с меня?

– Нисколь. Вот когда вас орденом наградят, пожалуйте к нам. Отпразднуем, и к тому, что ваши гости съедят и выпьют, я заодно эту рюмочку причту.

– Нисколь так нисколь, – не стал спорить Иван Дмитриевич. – А хороши у тебя груздочки! – похвалил он, цепляя вилкой еще грибок.