– Хорошо.
Лаура поцеловала мужа в щеку, взъерошила ему волосы, и Майкл направился к лестнице на второй этаж.
Он еще брился, когда прибыли первые гости. Мелодичные и нежные женские голоса, доносившиеся из сада, иногда заглушал шум бегущей воды. Лаура пригласила двух учительниц-француженок из расположенной по соседству школы для девочек, в которой она училась, когда ей было четырнадцать лет. У Лауры сохранились об этих учительницах самые приятные воспоминания. Прислушиваясь к долетавшим из сада голосам, Майкл подумал о том, что мягкие интонации француженок ему гораздо милее самоуверенной металлической трескотни большинства американок. «Но едва ли я решусь озвучить эту мысль», – с улыбкой подумал он.
И тут же порезался. Раздражение вновь охватило Майкла, кровоточащая царапинка на подбородке выбила его из колеи.
С большого дерева в дальнем конце сада донеслось карканье ворон. Целая колония свила там гнезда, и иногда на дереве вспыхивали нешуточные скандалы, во время которых карканье заглушало все остальные звуки.
Майкл спустился вниз, проскользнул в гостиную и включил радио, убавив звук. Несколько мгновений приемник прогревался, потом из динамика полилась музыка. На одной волне пела женщина: «Нет у меня ничего, но и этого слишком много…» Другая станция транслировала увертюру из «Тангейзера» в исполнении военного оркестра. Радиоприемник был слабым и ловил только две станции. Майкл выключил его и направился в сад, к гостям.
Джонсон в желтой тенниске с коричневыми полосами привез с собой высокую красивую девушку с очень серьезным, интеллигентным лицом. Пожимая ей руку, Майкл не мог не задаться вопросом, а что делает в этот летний день миссис Джонсон.
– Мисс Маргарет Фриментл… – представила девушку Лаура.
Мисс Фриментл сдержанно улыбнулась, а Майкл не без зависти подумал: «И где только Джонсон выискивает таких красоток?»
Майкл пожал руки и обеим хрупким, словно цветы, француженкам. Как выяснилось, они были сестрами. Их изящные черные платья когда-то наверняка были очень модными, но с тех давних пор моды переменились. Сестрам уже было за пятьдесят. Свои блестящие, словно покрытые лаком, волосы они зачесывали назад. Майкл отметил белоснежную кожу и потрясающе стройные ноги сестер. Француженок отличали безупречные, утонченные манеры, а долгие годы преподавательской работы в школе для девочек вооружили их безграничным терпением по отношению ко всему, что творится вокруг. Майкл воспринимал их как пришельцев из девятнадцатого столетия – очень воспитанных, вежливых, независимых, но про себя осуждающих и время, и страну, в которой они оказались волею судеб. Хотя сегодня сестры тщательно подготовились к визиту, нарумянились и подвели глаза, на их лицах застыло какое-то отрешенное, мученическое выражение. Чувствовалось, что думают они о чем-то своем и им с трудом удается следить за ходом беседы.
Бросая на сестер осторожные взгляды, Майкл неожиданно осознал, каково сейчас этим француженкам, в тот самый момент, когда немецкая армия наступает на Париж и город, замерев, прислушивается к нарастающему грохоту орудий, когда американские дикторы прерывают джазовые программы и радиосериалы экстренными выпусками новостей, ясно и отчетливо, но на американский лад произнося столь близкие этим женщинам названия: Реймс, Суассон, Марна, Компьен…
«Не хватает мне деликатности, – думал Майкл, – да и здравомыслия тоже. Не будь я таким толстым глупым волом, я бы отвел их в сторону и сумел найти нужные слова утешения». Однако он прекрасно понимал, что ничего путного из этого не выйдет, он обязательно ляпнет что-то не то и только еще больше испортит француженкам настроение. Жизнь многому учит, но только не такту, не отзывчивости, не умению помочь человеку в трудную минуту.
– …Мне неприятно об этом говорить, – ворвался в размышления Майкла сочный и рассудительный голос Джонсона, – но я думаю, что все это – гигантский фарс.
– Что? – переспросил Майкл, потерявший нить разговора.
Джонсон сидел на траве, по-мальчишески подтянув колени к груди, и улыбался мисс Фриментл, явно стараясь произвести на нее впечатление. И Майкл почувствовал, как его это раздражает, тем более что усилия Джонсона не пропадали даром.
– Сговор! – отчеканил Джонсон. – Не будешь же ты уверять меня в том, что две сильнейшие армии мира от одного удара рассыпались, словно карточный домик? Все подстроено.
– Ты хочешь сказать, что Париж намеренно сдают немцам? – спросил Майкл.
– Естественно.
– В новостях ничего не сообщали? – чуть ли не шепотом спросила младшая из сестер, мисс Буллар. – О Париже?
– Нет, – как можно мягче ответил Майкл. – Ничего.
Обе дамы кивнули и тепло улыбнулись ему, словно он преподнес им по букету.
– Город падет, – гнул свое Джонсон. – Тут двух мнений быть не может.
«Какого черта мы пригласили его сюда?» – со злостью подумал Майкл.
– Все уже обговорено, подписано и скреплено печатями, – вещал Джонсон. – А информационные выпуски, заявления генералов и политиков – не более чем дымовая завеса. И нужна она для того, чтобы обмануть и французский, и английский народы. Через две недели немцы войдут в Лондон, а через месяц нападут на Советский Союз, – торжествующе и зло заключил он.
– Я думаю, ты не прав, – возразил Майкл. Уж очень не хотелось ему соглашаться с Джонсоном. – Такого не может быть. Все будет по-другому.
– Как именно?
– Не знаю. – Майкл чувствовал, что выглядит круглым дураком в глазах мисс Фриментл; это тоже его раздражало, но он стоял на своем. – Как-нибудь.
– Мистическая вера в Отца Всевышнего, который позаботится обо всем, – голос Джонсона сочился насмешкой, – и не пустит бяку-буку в детскую?
– Послушайте, а не поговорить ли нам о чем-нибудь другом? – вмешалась Лаура. – Мы можем поиграть в бадминтон. Мисс Фриментл, вы играете в бадминтон?
– Да, – ответила Маргарет. Майкл механически отметил, что у нее низкий, хрипловатый голос.
– Когда же люди проснутся? – с пафосом вопросил Джонсон. – Когда они взглянут в лицо суровой действительности? Ведь речь идет о новом мироустройстве. Эфиопия, Китай, Испания, Австрия, Чехословакия, Польша…
Названия стран, теперь это всего лишь названия, подумал Майкл. От частого упоминания они затерлись, утратили эмоциональную окраску.
– Правящий класс мира укрепляет свою мощь, – продолжал вещать Джонсон, и Майклу вспомнились брошюрки на эту тему, которые ему доводилось читать. – А как это делается, вы видите сами. Пара орудийных залпов, чтобы пустить пыль в глаза достопочтенной публике, несколько патриотических речей, произнесенных стариками генералами, а потом сделка с подписями и печатями.
Наверное, он прав, с тоской подумал Майкл. Возможно, все, что он говорит, в той или иной степени соответствует действительности, да только человек не может позволить себе в такое поверить, если, конечно, он не собирается прыгнуть с моста в реку. Есть же некий минимум веры в добро, который надобно сохранять, если ты не хочешь расстаться с жизнью. И потому Джонсон с его хорошо поставленным голосом (такие голоса можно часто слышать на театральных премьерах, в дорогих ресторанах, на вечеринках) вызывал у Майкла внутренний протест. Интересно, а где сейчас этот пьяница ирландец, этот Пэрриш, с которым он, Майкл, встречал Новый год? Пэрриш, возможно, повторил бы многое из того, что сейчас они услышали от Джонсона. В конце концов, эти высказывания совпадают с партийной линией, но уж лучше послушать Пэрриша. Хотя он скорее всего убит, гниет где-нибудь на берегу Эбро… «Но какой бы оборот ни приняли события, – злорадно подумал Майкл, взглянув на Джонсона в шоколадно-коричневых брюках и желтой тенниске, – в любом случае этого молодца в чужой земле не похоронят, даю голову на отсечение».
– Пожалуйста, – Лаура коснулась руки Майкла, – мне очень хочется поиграть в бадминтон. Стойки и сетка на заднем крыльце.
Майкл тяжело вздохнул и поднялся с травы. Лаура, пожалуй, права: лучше бадминтон, чем болтовня Джонсона.
– Я помогу. – Мисс Фриментл, поднявшись, последовала за Майклом.
– Джонсон… – Майкл хотел, чтобы последнее слово осталось за ним. – Джонсон, а у тебя не возникала мысль, что ты все-таки ошибаешься?
– Разумеется, возникала, – с достоинством ответствовал Джонсон. – Но по всему выходит, что я все-таки прав.
– Но ведь должна оставаться хоть капелька надежды?
Джонсон рассмеялся.
– И где ты черпаешь надежду в эти дни? – спросил он. – Может, ты поделишься ею с нами?
– Могу.
– И на что же ты надеешься?
– Я надеюсь, что Америка вступит в войну и… – Он заметил, что француженки пристально смотрят на него.
– Ракетки в зеленом деревянном ящике, Майкл, – нервно бросила Лаура.
– Ты хочешь, чтобы американцы расплачивались жизнями за чьи-то делишки?
– Если потребуется.
– Ты меня удивил. Выходит, ты у нас милитарист.
– Я впервые подумал об этом, – холодно ответил Майкл, стоя над Джонсоном. – В эту самую минуту.
