Акулы из стали. Ноябрь

– А ты все равно не наваливайся! – принялся поучать штурмана Костик. – Вон, за трюмного хлястик хватайся!

– Да он у него маленький и хлипкий, оторву еще!

Трюмный не слышал, о чем речь, но не огрызнуться не мог и, просунув голову себе в подмышку, выдал:

– Да мой маленький тебе в рот не влезет!

– Видали? – спросил штурман. – Дикий народ, дети казематов, мазуты, ветоши и перегретого пара, а не терпят грубого к себе отношения, изнежившись на наших выях! А вы говорите – за хлястик!

«Тещиным языком» назывался длинный, извилистый участок дороги, который полого шел на подъем, и перегруженные машины зимой преодолевали его натужно, с трудом, едва не валясь в кюветы.

– Мне, понимаешь, и самому этих денег может не хватить, вот что я скажу тебе, Шуруп. Так-то денег мне не жалко, зачем они мне, но надо же свести концы с концами!

– А что у тебя не сводится?

– Ну давай считать.

– Давай.

– Смотри, во-первых, хочу себе шинель новую справить.

– Зачем? Твоя же еще довольно новая, ей всего сколько, лет шесть?

– Э нет, брат, это не моя. Свою я в том году решил просушить на УРМ[7], когда начхим с него крышку снял и сигареты там сушил, повесил сверху, забыл, вспомнил – дыра. Начхим мне свою запасную тогда выдал, а она не его, а прошлого начхима, а у того откуда взялась, то уже никто не помнит. Она вон протертая уже вся, нитки на локтях белеют, что стыдно и позорно, сам понимаешь.

– А получить готовую на складе?

– Если бы на складе даже и были шинели, а не одни пуговицы и шнурки, то я тебе Газманов, что ли, в таком позорище ходить? Я нормальную хочу, взрослую, а не модельерскую! Сукно у меня есть…

– Обращайся еще, – хмыкнул штурман.

– Не вопрос. А вот за пошив заплатить надо чем-то, кроме обещаний.

– Логично. На шинель откладываем. Во-вторых?

– Во-вторых, надо в прокат деньги за холодильник отнести.

– Зачем?

– Ну, для разнообразия, хоть сколько-то. Дальше. За квартиру заплатить…

– Что-то много разнообразий за раз – нет?

– …хотелось бы в этом месяце, но, пожалуй, нет. Олегу должен, надо бы отдать, но можно и не отдавать, в принципе.

– Не, Олегу надо отдать, у него же жена вот-вот рожать будет!

– Верно, а я чуть не забыл. Вот, значит, Олегу отдам, получается, а Владу и Шовкату пока нет. Фуражку мне из Севастополя Петя привез, парадную, надо бы рассчитаться.

– Все нормально, братан, – похлопал Костю по плечу Петя, – мне не горит!

– О, норм, значит остаются деньги на видеомагнитофон и на обмыть!

– Ну и что там мои пятьсот рублей?

– В видеомагнитофоне.

– Ну можно же попроще чего взять, правильно?

– Попроще-то у меня есть, хотелось с четырьмя головками!

– Кастет, ну зачем он тебе с четырьмя головками?

– Ну паузу видал как он держит? Даже картинка не дрожит!

– Это уже сибаритство какое-то, нет?

– Могу себе позволить, – офицер я морской или тварь дрожащая?

– Офицер, конечно! А у нас, офицеров, как – сам погибай, а товарищу пятьсот рублей занимай!

– И это верно! Как все сложно в жизни, а!

Грузовик наконец влез на ровную бетонку – последний кусок дороги до поселка. Вон справа остатки рельсов, после них заправка, а там уже и две девятиэтажки на въезде в поселок – улица Колышкина и первая остановка, напротив гостиницы-кафе-ресторана «Северное сияние».

Друзья вытряхнулись из будки, ощупали пуговицы-хлястики (все ли на месте) и закурили, наблюдая, как заведующая этим самым сиянием, тетя Маша, меняла на крыльце табличку «Горячие обеды!» на «Свежее пиво!», превращая кафе в ресторан.

– Теть Маш! – крикнул Костя. – А пиво-то какое? Кольское?

– Нет, блядь, чешское! Прямо из Будапешта вечерним фаэтоном прибыло!

– Так Будапешт же в Венгрии!

– Как будто это имеет какое-то значение!

И тетя Маша, запахнув дубленку, хотела удалиться, гордо подняв голову, но, поскользнувшись, чуть не упала, отчего разозлилась, плюнула на крыльцо и громко лязгнула дверью.

– Может по пиву? – предложил Костя.

– Кто приглашает, тот и угощает? – уточнил Шура.

– Есессно! Кто мы такие, чтоб традиции нарушать?

По причине раннего времени в зале ресторана было пусто, и Шура с Костей успели занять свое любимое место в углу, откуда всех было хорошо видно, а пальма (на самом деле никто не знал, что это за растение или животное, но называли его «пальмой») закрывала столик от взглядов извне, что создавало уют и располагало к неспешным, вдумчивым посиделкам.

– Интересно, – спросил Костя у официантки, – а ты что-нибудь делаешь не жуя жвачку?

– Хочешь проверить? – уточнила официантка.

– Пока нет, я же еще трезв.

– Хам. Что заказывать будете?

– Пиво, пока оно у вас свежее.

– Хм. Ну ладно. Орехов к пиву?

– Так у вас же нет орехов в меню.

– Здравствуйте, а вот же – арахис жареный.

– Шура, как люди живут без образования, ты понимаешь?

– Замечательно, я думаю. Кругом чудеса и арахис – орех.

– Арахис, милочка, – продолжил Костя, – не орех, а бобовая культура.

– Типа гороха или фасоли, – добавил Шура, видя, что официантка плохо понимает. – Ну принеси пачку, ладно, есть-то хочется.

Пиво, конечно, было свежим, но не прямо сейчас, а когда-то.

– Надо же, и здесь врут! Тетя Маша, ну какое же оно свежее, а?

– Что вы орете как потерпевшие? – к столику подошла тетя Маша. – Срок годности не вышел – значит, свежее, а других табличек у меня все равно нет.

– Ну это же натуральный обман!

– Натуральнее не бывает! Как и все у нас! Ладно, никому не говорите, гурманы, сюда за пивом все равно только догоняться приходят, у меня макароны по-флотски с обеда остались, могу разогреть в качестве компенсации.

– Пойдет! Только как же мы флотскую еду и без флотских напитков будем, да, Шуруп?

Шура с готовностью закивал.

– Так что вам, водочки?

– Фи такое предлагать! Коньяку несите!

Коньяк был старый, но в отличие от пива от этого казался только вкуснее и выпился быстро, запустив этим самым вечную дилемму с равновесием закуски и выпивки: по полтарелки макарон еще есть, а вот запивать уже нечем. Пришлось взять еще бутылочку. А потом в ресторан пришел штурман с очередной своей «любовью на веки вечные», предложили рюмку и ему – он категорически отказался («Вы что, не видите, что я с дамой!»), но выпил. Потом еще два раза подходил и в итоге перебрался к ним за столик совсем. Подсела и его дама – пришлось заказать ей шампанского. Но когда его только откупорили, дама сказала: пожалуй, разве что бокальчик. А потом переключилась на коньяк, что довольно логично: для придания себе изысканного и аристократического вида бокала шампанского хватает с избытком, а коньяк-то вкуснее, о чем знает любая дама. Просто не каждая решится в этом признаться вслух.

А потом кончились макароны, но остался коньяк, и пришлось брать закуску: мясную нарезку, заливное («А заливное из языка или из рыбы?» «Ну из какого языка? Война-то давно уже кончилась, откуда языки?»), котлеты «по-киевски», шоколад даме и минералку штурману (он считал почему-то, что, запивая коньяк боржомом, выглядит отчаяннее, чем есть на самом деле – что там в голове у человека было?), а также всякую мелочь типа салатов, рулетов, яиц-пашот (так назывались варенные вкрутую яйца с каплей майонеза сверху, отчего – не знаю, видимо, для солидности), разогретое сливочное масло в розетках для багетов, но без багетов, потому что багетов тут отродясь и не бывало, так что вот вам просто хлеб и мажьте на него, а то ишь ты – бояре тут выискались.

А потом опять (ну вы уже поняли) кончился коньяк, а закуски осталось почти все, что было. И чуть позже, когда кончился коньяк совсем и уже в ресторане, несли водку, а закуска кончаться перестала: дама как ни старалась, но больше половины съесть не смогла, хотя к ней подсели подруги и тоже помогали.

Ну и раз столько подруг и самих моряков уже шестеро (добавились минер, связист и разведчик), то пришлось, само собой, и танцевать. Вот на танцах-то у Шуры аварийная защита и упала.

А когда Шура проснулся, везде была хмарь и что-то мешало ему встать с кровати. За окном хмарь была вполне понятная – в то время, когда на всей остальной части страны еще осень, здесь уже зима, но пока не всамделишная: солнце еще зачем-то иногда делает серый свет на пару часов в сутки, и от этого хмуро и на улице, и в настроении. Глаза Шуры были лишь слегка приотрыты – сильно не мог, свет, даже такой серый, был не рад Шуриным глазам и нещадно на них давил. Квартира была Шурина (и это уже было хорошо) – Шура узнал ее по дизайнерскому (как сказали бы сейчас) светильнику на потолке, сделанному им собственноручно из бутылки какого-то грузинского вина (у Кости светильник был почти такой же, но бутылка другой формы, и донышко обрезано повыше), и квартирная хмарь давно Шуру не удивляла. К так себе обоям он уже привык, так себе коврик на полу вообще не замечал, шторы неизвестного науке цвета, которые колыхались на окне от сквозняков, давно его уже не колыхали, и он даже научился находить некоторый особый уют в этой своей неустроенности быта. «Я же воин, – любил говорить Шура, – седло и колчан со стрелами – вот весь мой уют! А то обрастут стиральными машинами, женами, детьми и котами, а как в море пойти, так плачут, что твои Ярославны: сходи, Шурочка, за нас в море, ты же что, а мы что – видишь же, как оно все у нас?!»

Самым, пожалуй, интересным местом в квартире у Шуры был туалет: он туда вывешивал в рамочках все свои грамоты и поощрения, отчего туалет напоминал махонький такой музей достижений отдельно взятого человека, которые самому этому человеку, по-видимому, мало интересны.

Проведя внутреннее тестирование организма и осмотревшись, Шура понял, что встать ему трудно из-за необычайно тяжелой головы и какого-то груза под одеялом на правой руке. «Я как в колодце», – подумал Шура и тут же удивился, что это за такие колодцы всплывают у него в памяти вместо того, чтоб всплыть чему-нибудь из вчера.

«Только бы не Кастет, только бы не Кастет!» – прошептал Шура трижды, аккуратненько поднял краюшек одеяла и облегченно выдохнул: под одеялом на его руке лежал вовсе не Костя, а вполне себе даже девушка. Приподнявшись на локте, Шура определил, что руку отгрызать не придется: даже с расслабленным лицом и губами, расплющенными по подушке, девушка была очень даже ничего себе (за что Шура себя вслух похвалил), ее вид не портили даже слюни, стекавшие на подушку, и от нее пахло теплом, что было только в плюс. И да, это была именно та девушка, с которой вчера пришел штурман и которую он называл «дорогой», «любимой», «колодцем души моей» и «незабвенным светом в моей серой до сих пор судьбе». А, так вот откуда колодец всплыл, что ли?

«Ну не повезло штурману, что!» – подумал Шура, аккуратно вытаскивая руку из-под Светы… или… Лены… или… как ее там… Блин, вот это, конечно, косяк: Шура помнил, что с штурманом они точно не дрались, хотя драться вообще собирались, но не нашли с кем, потому что новых лиц в поселке не бывает. А если и бывают, то только в конце лета, но то дети, в смысле – лейтенанты, и о чем там с ними драться? То ли дело раньше раздолье было, когда стройбат иногда появлялся! Помнил также Шура, что музыкантам они заказывали «Отель Калифорния» – шесть раз, «Леди ин рэд» – восемь раз и «Ванинский порт» – раза четыре. Но вот как зовут девушку – хоть убей было не вспомнить!

Усевшись, Шура понял, что ему срочно нужен кофе, – вот эти вот мысли «лучше бы я умер вчера» никогда Шуру не посещали. Подумаешь, перебрал вчера, жизнь-то все равно прекрасна: сейчас кофейку, потом жирненького супчика, и все, считай, как новый! От чего тут умирать?

Кофе уже начинал булькать во второй раз (а по Шуриному методу довести кофе до состояния почти кипения следовало не менее шести), когда в кухню проникла простыня с девушкой.

– Вкусно пахнет как! На меня-то варишь, Саша?

– Варю, конечно… э… дорогая!

– Забыл как меня звать? Тьфу на тебя, козлина, я в душ.

В дверь постучали, и это был кто-то из своих: чужие обычно звонили и Шура тогда двери не открывал – ничего хорошего от чужих он не ждал, и зачем тогда их впускать?

– Здорова, Шуруп!

– Здорова, Кастет! Что-то ты какой-то серенький, хы!

– На себя посмотри, чучело! Давай кофе наливай! О, здрасьте! – Это Костя решил было зайти в ванную помыть руки. – Ладно, я на кухне руки помою! Нет, ну могу, в принципе, и здесь! А спинку потереть не надо? А животик? Ну ладно, ладно, все, я понял.

Пока дошли до середины чашек, пили молча – наслаждались.

– Ты куда с утра пораньше – в ателье? – первым заговорил Шура.

– В какое ателье?

– Ну какое, какое – шинель в котором себе шить будешь.

– Ай, слушай, да нормальная у меня шинель, что мне в ней – по Красной площади гулять?

– Что… вообще все? Да ладно, у штурмана же тоже деньги были!

– Не, ну не совсем все, четыреста рублей осталось. Вот – тебе принес.

– Блин, как так-то? Зашли же только пивка попить!

– Ну как-то так. Да ну, хорошо же посидели, да? А некоторые и не только посидели, я смотрю. – Костя подмигнул Шуре. – А штурман-то вчера, когда я домой его нес, все сокрушался, куда свет очей его пропал, ну не с тобой же она ушла, ты же уже и не мог!

– Еще как мог! – В кухню зашла почти одетая свет очей штурмана. – Где мой кофе?

– Садись вот, сейчас подогрею.

– О, деньги! Мне, что ли? Вы охуели, что ли? А что так мало?

– Да не, у мамы Шурика день рождения, собираем ей на открытку и посылку.

– Собрали?

– Не-а, сто рублей не хватает.

– А вчера-то, а вчера-то! Только что в форточку не швыряли!

– Можем себе позволить потому что!

– Да кто бы спорил, только не я! Счас, ждать тут, кофе мой не пить!

Девушка вышла в комнату, где-то там покопалась, чем-то там пошуршала и вернулась обратно.

– Вот, держите, – хлопнула она на стол сторублевку, – гусары, бля! Не для вас – для мамы! И чтоб никому не говорили!

– Да что ты… дорогая…

– Таня. Меня зовут Таня, запомни, Саша!

– Ты не обижайся, Таня, я не специально, просто мозг вчера ну вот совсем не работал!

– Зато все остальное работало, – Таня подмигнула Шуре, – думала, своими ногами не уйду от тебя, ирод! Так что мне после такого сто рублей жалко, что ли? Хотя, мальчики, хочу вам сказать, что какие-то странные чувства у меня сейчас: я первый раз в жизни заплатила за секс и мне это даже понравилось! Что, завтраком-то покормите девушку?

– Да прям там заплатила! Сто рублей-то всего! А рассказов-то чуть не на штуку! Омлет будешь?

– А просто яичницу?

– Из яичного порошка? Ну… можешь называть это яичницей, если тебе охота.

– Оспадебожемой, говорила мне мама…

– Что говорила?

– Да что только ни говорила – и все в точку! Давай свой омлет!

– Что значит давай? Становись да жарь, женщина!

В дверь позвонили – два раза коротко и раз протяжно. Означало это, что человек считает себя своим, раз звонит каким-то кодом, но ни разу тут еще не был, раз не стучит.

– Никого нет дома! – крикнул Шура.

– Ну дык мне под дверь ссать, что ли? – крикнул в ответ из-за двери штурман. Пришлось впускать.

– Таня! – удивился штурман.

– Ваня! – почти и не удивилась Таня.

– Ну как так-то, Таня! Я же вчера даже жениться на тебе обещал!

– Ну так женись, что сейчас-то мешает? Я и до того не девочкой была. А кроме того, ты обещал жениться и официантке, и тете Маше.

– Тете Маше я всегда обещаю – это традиция такая! Официантке – шутил, а тебе – серьезно. Эх, налейте хоть кофе, раз женитьба сорвалась!

– Слабак! – фыркнула Таня.

– А ты чо пришел-то вообще? – стало неудобно Шуре.

– Да, кстати, чо я пришел-то вообще: а что вчера было-то? И где мои деньги? И как ты у меня телку-то отбил, если я красивше тебя и штурман, а ты – сраный ракетчик?

– Э, что за слова при даме? – возмутилась Таня.

– Ты про «ракетчик»?

– Я про «телку». Я, на секундочку, дама. Будьте уж так добры со всем уважением!

– А разве «телка» – это неуважительно? Ты что, Таня? Это же восхищенно! – Штурман удивленно посмотрел на Шуру с Костей.

Те пожали плечами, мол, да всегда так называем и ни разу не неуважали.

– О, – заметил штурман деньги (и что удивительно – не сразу), – на опохмел скидываемся?

– Бери выше! – Таня активно взбивала яичный порошок, сухое молоко и воду. – у Сашиной мамы день рождения – на подарок ей!

– Ах, вот как далеко у вас уже зашло! – Штурман ревновал, но от колышущейся Таниной груди оторвать взгляда не смог, как ни старался. – Быстрая же нынче молодежь пошла! Что решили дарить?

– Ну, у меня икра есть и шоколад. Вот открытку с ящиком куплю и пошлю.

– Маловато будет! У меня еще вобла есть, зайдем ко мне и возьмем! – скомандовал штурман. – Костя, что у тебя?

– Четыреста рублей!

– Таня?

– Сто рублей! Но это идея – у меня платок есть, с этикеткой еще, ни разу не надевала, зайдем и ко мне! Так, собирайтесь, сутулые, через пять минут омлет и вперед! Расселись тут, как на совете в Филях!

«Здравствуй, сыночек! Посылку твою получила прямо накануне дня своего рождения и так обрадовалась, что чуть не забыла открыть! Какой ты у меня умница, мой любимый морячок, что не забываешь свою маму! Спасибо тебе огромное за поздравления и за все-все, что ты мне прислал! Боже – икра! Если б не ты, то только из далекого детства помнила бы я ее вкус, а тут столько банок сразу! А теперь к серьезным вопросам.

Александр. Отчего вы так редко пишете своей матери? Есть у вас совесть или нет совсем уже? И вот это – «о чем мне писать, вокруг все одно и то же и ничего не происходит» – чтоб я больше не слышала! Пиши обо всем: какая там у вас погода, почем булка хлеба и как твое здоровье. О здоровье пиши подробно, начиная с волос и заканчивая ногтями на пальцах ног, а то ишь ты – открытку он матери прислал! Открытку! И чьим это почерком она написана? Он явно женский – ты что, женился без моего благословения? Хоть фотографию пришли. Платок шикарный, кстати, да. Уж и не знаю, откуда у тебя вдруг появился вкус к таким вещам, но тронута прямо, и это так мило, что ты, обычно такой (прости уж меня) чурбан в чувствах и эмоциях, прислал мамочке платок! Так тобой горжусь и теперь еще больше!

Так, Александр Игоревич, отчего вы купили открытку из уцененных? Да, несмотря на то что вы тщательно все стерли, я по оттискам увидела – почему молчишь и не говоришь, что у тебя нет денег? Мы же с тобой договаривались! Весь в своего отца, ну такой же вот точно носорог! На днях вышлю тебе не очень много, но тут и бабушка передала, и у меня кое-что скопилось, и не смей мне слать их обратно! Я, знаешь, не посмотрю, что ты вымахал. Я, знаешь, мать твоя, могу еще и всыпать!

И Сашенька, ну если у меня день рождения 7 ноября, то открытка с гвоздиками и красным флагом немного не то – я все-таки не Великая Октябрьская революция, хотя мне приятно, что ты придаешь мне такое же значение!

Пьете там со своим дружком этим, антихристом? Ну, только смотрите же, знайте норму и держите себя в руках! Вы же морские офицеры. Боже, такие красавцы! Как приезжали тот раз – мне соседки до сих пор чуть не кланяются от восторга.

Все, бегу на дежурство, целую, жду развернутого ответа!

Мама

P.S. Видела вчера Верочку, дочку тети Вали, ты знаешь – вернулась из института, такая невеста выросла, такая красавица и не замужем! Про тебя спрашивала. Или ты правда там женился, не сказав матери? Хочешь, я тебе ее фотографию пришлю? Ты когда в отпуск?

P.P.S. Деньги вышлю послезавтра – не забывай про правильное питание, витамины и береги свое здоровье, не застужайся, не сиди на холодном и не кури! Ты бросил? Ты мне обещал!

Все, что забыла, напишу в следующем, это хочу бросить по дороге.

Целую моего любимого морячка!

Мама».

– Ну что там мама пишет? – Костя трясся в кунге сзади.

– Пишет, что невесту тебе нашла и привет передает!

– А, ну и ей от меня! Фотка-то невестина есть?

– Не, следующий раз вышлет, я даже не сомневаюсь. Если что – штурману ее передадим. Надо же и ему когда-то, правильно? Знаешь что, а шинель-то тебе пошить сколько стоит?

– А что?

– Да рука правая чешется – видать, к деньгам. Не пропивать же их опять, правильно, когда друг твой, как чучело, ходит в трофейной химической шинели?

– Да что ты такое говоришь, будто мы алкаши какие, когда это мы пропивали?

– Мы-то никогда, да… Но рассказывают всякое, знаешь. Штурман! Штурман! Штурмана толкните там кто-нибудь! Слушай, а в колодцы плевать можно? Да в обычные, при чем тут конденсатные – совсем крыша на службе этой поехала? Сам такой!

С тещиного языка вниз кунг катился намного веселее, вернее так весело, что в конце его (это если смотреть сверху), перед крутым поворотом вправо к Нерпичьей, иногда и на два колеса вставал, вписываясь в вираж. «Ура! – дружно кричали тогда офицеры и мичманы. – Мы все умрем, и не надо будет идти на службу!»

Зима приблизилась еще на шаг, и уже темно было почти всегда, только ночью, когда сверкали звезды или полоскало по небу сияние, становилось веселее, а сейчас, утром, когда звезды уже потухли, а черноту неба никто разгонять и не собирался, Шура смотрел в окно на черное небо, у которого будто не было начала и конца, и вспоминал, как с мамой ездили они на дачу к тете Вале в августе; и сам-то он тогда еще был маленький, только в школу собирался, а Верка и вовсе едва-едва научилась более-менее внятно говорить, и они с ней висели на краю деревенского колодца и смотрели вниз, а там было так же черно, как сейчас тут, в небе, и они гадали, есть ли у того колодца дно и как оно далеко, а если в него упасть, то сколько лететь, пока расшибешься о воду, но расшибешься уж точно, так что и косточек потом не соберут, потому что видишь, Верка, как долго эхо от нашего разговора возвращается, и какое оно гулкое, и холод оттуда дышит – вот то-то и оно, а плевать в колодец нельзя – там черти живут, и когда в них плюют, они злятся и мстят тебе потом: так делают, что ты никогда не вырастаешь и на всю жизнь остаешься маленьким; а вокруг было так тепло, гомонили где-то куры, и жужжали уже сонные мухи, и мама кричала с порога: «Дети! Где вы? Быстро марш обедать!»

Тоже мне месть, думал теперь Шура, и чего я тогда в колодец не плюнул?