Книга Счастливчики; 62. Модель для сборки - читать онлайн бесплатно, автор Хулио Кортасар. Cтраница 5
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Счастливчики; 62. Модель для сборки
Счастливчики; 62. Модель для сборки
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Счастливчики; 62. Модель для сборки

Персио в ужасе отступает перед возможностью рискнуть и в какой бы то ни было форме воздействовать на действительность, его вечная нерешительность сродни нерешительности хромофильного насекомого, которое ползет по многоцветной картине и понятия не имеет о способностях хамелеона. Насекомое, привлеченное синим, поползет вперед, в обход центральных элементов гитары, где господствуют грязно-желтые и оливково-зеленые тона, задержится на краю, словно плывя рядом с судном, и, добравшись до центрального отверстия по мостику штирборта, войдет в зону синего, пересеченную широкими зелеными полосами. Его нерешительность, его поиски переходного мостика в другую область синего сравнимы с колебаниями Персио, постоянно опасающегося нарушить тайные запреты. Персио завидует тем, кто проблему свободы решает эгоцентрически, потому что для него самого простое действие, заключающееся в том, чтобы открыть дверь каюты, включает его действие и дверь каюты, спаянные в той мере, в какой действие открывания двери содержит конечную цель, которая может оказаться ошибочной, и повредить звено в цепи порядка, смысл которого он не постиг должным образом. Выражаясь яснее, Персио есть то самое хромофильное и одновременно слепое насекомое, и необходимость или императив, заключающийся в том, чтобы пройти только по синим пятнам картины, связаны с постоянной и ненавистной нерешительностью. Персио находит наслаждение в этих сомнениях, которые он называет искусством или поэзией, и считает, что его долг – рассматривать каждую ситуацию с максимально возможной свободой, и не только ситуацию как таковую, но и все ее вообразимые ипостаси, начиная ее словесным выражением, в которое он питает, возможно, наивную веру, до всяческих ее проекций, которые он называет магическими или диалектическими, в зависимости от того, на чем они замешены – на неясных ощущениях или на функции печени.

Возможно, мягкое покачивание «Малькольма» и накопившаяся за день усталость в конце концов сразят Персио и он с наслаждением заснет на превосходной кедровой кровати и доставит себе удовольствие, разглядывая и пробуя в действии разнообразные механические и электрические приспособления, припасенные для вящего удобства уважаемых пассажиров. Но пока что ему пришло в голову воспользоваться свободой выбора, предварительного, в порядке эксперимента, выбора, который забрезжил перед ним за несколько секунд до того, как он решился сформулировать проблему. Без сомнения, Персио сейчас достанет из портфеля карандаши, бумагу, железнодорожный справочник и надолго засядет за работу, позабыв и про пароход, и про плавание, именно потому, что надо выйти за пределы кажимости и войти в область возможной или постижимой реальности, в то время как все остальные на борту парохода, должно быть, уже приняли эту кажимость, определив и обозначив ее как необычайную и ирреальную, – ну что ж, таковы мерки тех, кто, расквасив нос, свято верит, что это всего-навсего аллергический насморк.

XIV

– Eksta vorbeden? You two married? Etes vous ensemble?[14]

– Ensemble plutot que maries, – сказал Рауль. – Tenez, voici nos passeports[15].

Офицер был низенького роста и со скользкими повадками. Он вычеркнул имена Паулы и Рауля и знаком подозвал краснолицего матроса.

– Он проводит вас в каюту, – сказал он и поклонился, прежде чем заняться следующим пассажиром.

Уходя вслед за матросом, они слышали, как все семейство Трехо заговорило хором. Пауле сразу понравилось, как пахло на пароходе и как переборки скрадывали звуки. Трудно было представить, что всего в нескольких метрах остался грязный причал и что инспектор с полицейскими, наверное, еще не ушли.

– А за бортом начинается Буэнос-Айрес, – сказала она. – Тебе не кажется это невероятным?

– Невероятным мне кажется и то, что ты говоришь «начинается». Быстро ты обвыкаешься в новой ситуации. Для меня в порту город кончается. А на этот раз – больше, чем когда бы то ни было, но всякий раз, поднимаясь на пароход, я ощущал это.

– Начинается, – повторила Паула. – Ничто не кончается так просто. Ужасно нравится мне запах этого дезинфицирующего средства – пахнет лавандой, смертью мухам, войной моли. Девчонкой я обожала засунуть голову в шкаф тети Кармелы; все черным-черно, таинственно, а запах – похожий на этот.

– This way, please[16], – сказал матрос.

Он открыл каюту, зажег свет и вручил им ключ. И ушел, прежде чем они успели дать ему на чай или сказать спасибо.

– Как мило, действительно мило, – сказала Паула. – И уютно.

– Теперь уже трудно поверить, что совсем рядом – портовые пакгаузы, – сказал Рауль, пересчитывая сложенные на ковре чемоданы. Ни один не потерялся, и они принялись развешивать одежду и раскладывать по местам вещи, и некоторые – довольно изысканные. Паула выбрала кровать в глубине каюты, под иллюминатором. Села, с довольным вздохом откинувшись на спинку, и стала смотреть, как Рауль, закурив трубку, заканчивал раскладывать зубные щетки, зубную пасту, книги и пачки табака. Интересно будет смотреть на Рауля, лежащего на другой кровати. Первый раз они будут спать в одной комнате после стольких встреч в гостиных, салонах, на улицах, в кафе, поездах, автомобилях, на пляжах и в рощах. Первый раз она увидит его в пижаме (которая уже разложена на постели). Она попросила у него сигарету, и он дал сигарету и поднес огонь, сидя рядом и глядя на нее с интересом и чуть насмешливо.

– Pas mal, bien?[17] – сказал Рауль.

– Pas mal du tout, mon choux[18], – сказала Паула.

– Ты очень хороша вот такая, расслабленная.

– Назло тебе, – сказала Паула, и оба рассмеялись.

– А может, выйдем осмотримся?

– Хм. Я бы лучше осталась тут. А то с мостика увидим огни Буэнос-Айреса, как в фильме Гарделя.

– А что ты имеешь против огней Буэнос-Айреса? – сказал Рауль. – Я пойду.

– Хорошо. А я немножко приведу в порядок этот роскошный бордель, потому что порядок по-твоему… До чего красивая каюта, я и не думала, что нам отвалят такую роскошь.

– К счастью, она совершенно не похожа на каюты первого класса на итальянских пароходах. Достоинство этого грузового парохода в его строгом стиле. Дуб и ясень – традиционный протестантский вкус.

– Еще не доказано, что судно протестантское, однако ты, пожалуй, прав. Мне нравится запах твоей трубки.

– Берегись, – сказал Рауль.

– Чего я должна беречься?

– Не знаю, наверное, запаха трубки.

– Я вижу, молодой человек желает изъясняться загадками?

– Молодой человек желает до конца разобраться со своими вещами, – сказал Рауль. – А то оставлю тебя наедине со своими вещами, а потом в своих платках найду твой soutien-gorge[19].

Он отошел к столу и занялся книгами и тетрадями. Проверил освещение и все его возможности. С удовольствием обнаружил, что лампы над изголовьем поворачивались во все стороны и под любым углом.

Умные шведы, если они шведы. Чтение – одна из радостей путешествия, читать, лежа в постели, и ни о чем не заботиться.

– А в это время, – сказала Паула, – мой нежный братец Родольфо в семейном кругу, должно быть, сетует на мое беспутное поведение. Девочка из приличной семьи отправляется путешествовать в неизвестном направлении. И отказывается сообщить время отправления, дабы избежать проводов.

– Интересно, что бы твой брат подумал, узнай он, что ты отплываешь в одной каюте с неким архитектором.

– Который носит синие пижамы и томится несбыточным желанием и еще более сомнительными мечтаниями, бедный ангел.

– Не всегда несбыточными и не всегда тоскливыми, – сказал Рауль. – Знаешь, морской йодистый воздух, как правило, приносит мне счастье. Недолговечное, мимолетное, точно птицы, которые – ты увидишь их – некоторое время следуют за судном, иногда целый день, но в конце концов все равно пропадают. Не важно, что счастье длится недолго, Паулита; переход счастья в привычку – одно из самых сильных орудий смерти.

– Мой братец тебе не поверил бы, – сказала Паула. – Мой братец на полном серьезе решил бы, что я могу стать жертвой твоих плотских притязаний. Мой братец…

– Мало ли что может случиться, – сказал Рауль, – мало ли какой привидится мираж и как можно ошибиться в темноте, мало ли что пригрезится наяву и как повлияет морской воздух, ты на всякий случай будь осторожна и не раскрывайся чересчур. Женщина, до подбородка закрытая простыней, гарантирована от пожара.

– Сдается мне, – сказала Паула, – что, если ты поддашься миражу, придется встретить тебя вот этим томиком отточенных сонетов Шекспира.

– У сонетов Шекспира может оказаться самое неожиданное предназначение, – сказал Рауль, открывая дверь. И в дверном проеме возник Карлос Лопес в профиль, в этот момент поднявший правую ногу, чтобы сделать следующий шаг. Он возник так неожиданно, что напомнил Раулю игрушку – скачущую лошадку.

– Привет, – сказал Лопес, остановившись как вкопанный. – У вас хорошая каюта?

– Очень хорошая. Поглядите.

Лопес поглядел и захлопал глазами, увидев в глубине каюты Паулу, лежавшую на постели.

– Привет, – сказала Паула. – Входите, если найдете место, куда поставить ногу.

Лопес сказал, что каюта очень похожа на его собственную, кроме размера. И сообщил, что, выходя из своей каюты, столкнулся с сеньорой Пресутти, которая явила ему свой зеленый, почти трупного оттенка лик.

– Уже укачало? – сказал Рауль. – Будь осторожна, Паулита. А что же станет с этими сеньорами, когда в поле зрения появятся бегемоты и прочие морские чудища? Не иначе как слоновая болезнь. Может, прогуляемся? Вас ведь зовут Лопес. А я – Рауль Коста, а вон та томная одалиска откликается на благородное имя Паула Лавалье.

– Не такое уж благородное, – сказала Паула. – Мое имя похоже скорее на псевдоним кинодивы или название улицы, особенно – Лавалье. Вдоль по Лавалье[20]. Рауль, прежде чем отправишься смотреть на реку цвета спящего льва, скажи, где моя зеленая сумка.

– Скорее всего, под красным саквояжем или же в сером бауле, – сказал Рауль. – Палитра такая богатая… Пойдемте, Лопес?

– Пойдемте, – сказал Лопес. – До свидания, сеньорита.

Паула, слухом уроженки Буэнос-Айреса, привыкшим различать множество оттенков в этом обращении, уловила особый оттенок.

– Зовите меня просто Паула, – сказала она таким тоном, чтобы Лопес понял, что она это уловила и тоже чуть-чуть его поддевает.

Рауль в дверях оглянулся и вздохнул. Он так хорошо знал голос Паулы, ее манеру говорить некоторые вещи и какой она иногда может быть.

– So soon, – сказал он как бы себе. – So, so soon[21].

Лопес посмотрел на него. И они вышли.


Паула села на край постели. Каюта вдруг показалась ей совсем крошечной и тесной. Она поискала вентилятор и обнаружила кондиционер. Включила его, задумавшись, посидела в одном кресле, потом в другом, рассеянно перебрала щетки, лежавшие на консоли. И пришла к выводу, что ей хорошо, она довольна. Следовало еще кое-что решить, чтобы окончательно утвердиться в этом. Зеркало вернуло ей улыбку, когда она обследовала ванную комнату, выкрашенную в светло-зеленый цвет, и на мгновение она взглянула с симпатией на рыжеволосую девушку с миндалевидными глазами, и та тоже одарила ее своим расположением. Она подробно осмотрела все туалетные принадлежности, подивилась новшествам, свидетельствовавшим об изобретательности «Маджента Стар». Запах хвойного мыла, которое она достала из несессера вместе с пакетиком ваты и двумя расческами, был пока еще запахом сада и не успел превратиться в воспоминание о запахе сада. А почему, собственно, ванная комната на «Малькольме» должна пахнуть садом? Приятно было держать в руке хвойное мыло, в любом непочатом куске мыла есть что-то завораживающее, эдакая нетронутость и хрупкость, повышающие его ценность. И пена у него другая, она почти не опадает, может держаться днями, а сосновая хвоя между тем окутывает ванную комнату, она в зеркале и на полочках, в волосах и на ногах той, которая вдруг надумала раздеться и встать под изумительный душ, любезно предоставленный ей компанией «Маджента Стар».

Не утруждая себя закрыванием дверей, Паула медленно сняла лифчик. Ей нравятся ее груди, нравится все ее тело, возникающее в зеркале. Вода оказалась такой горячей, что ей пришлось тщательно изучить сверкающий смеситель, прежде чем вступить в почти нелепый миниатюрный бассейн и задернуть пластиковую штору, отгородившую ее от остального мира игрушечной стеной. Запах хвои мешался с влажным теплым воздухом, и Паула намыливалась обеими руками, а потом – красной резиновой губкой, неспешно распределяя мыльную пену по всему телу, и между ног, и под мышками, запечатывая ею рот, и, играючи, поддавалась едва заметному покачиванию судна, а иногда, чтобы удержаться на ногах, хваталась за краны, ласково выругавшись, что доставляло ей особое тайное удовольствие. В банном междуцарствии, не знающем тягот одежд и покровов, обнаженная, она освобождалась от времени и обращалась в бессмертное тело (а, как знать, может, и в бессмертную душу?), отдаваясь во власть хвойного мыла и водяных струй, как всегда, как извечно, утверждая незыблемое постоянство именно игрой в перемену мест, температур и ароматов. В то мгновение, когда она завернется в желтое полотенце, висящее рядом, сразу же за пластиковой шторой-стеной, она снова возвратится в скучное существование одетой женщины, словно каждый предмет ее одежды будет привязывать ее к истории, возвращая ей один за другим годы ее жизни, витки воспоминаний и наклеивая ей на лицо будущее, точно грязевую маску. Лопес (если этот молодой человек, с виду типичный портеньо, действительно Лопес) кажется симпатичным. Жаль, что у него такое заурядное имя, разумеется, в его «до свидания, сеньорита» заключалась насмешка, но еще хуже было бы, если бы он назвал ее «сеньорой». Кто на «Малькольме» поверит, что она не спит с Раулем. Таких вещей людям не объяснишь. Она еще раз подумала о своем братце Родольфо – судит о том, чего не понимает, ну просто доктор Кронин, и галстук в красную крапинку. «Несчастный, бедолага несчастный, никогда-то он не узнает, что значит на самом деле пасть, броситься в гущу жизни, вниз головой, как с трамплина. Так и будет плесневеть на судебных заседаниях, корчить приличную мину». Она принялась яростно расчесывать волосы, голая, перед зеркалом, окутанная парами радости, которые потихоньку всасывал маленький вентилятор на потолке.

XV

Коридор был узким. Лопес и Рауль шли наугад, пока не уперлись в наглухо задраенную дверь. С некоторым удивлением они разглядывали стальные пластины, выкрашенные в серый цвет, и автоматический запор.

– Интересно, – сказал Рауль. – Готов поклясться, что совсем недавно мы с Паулой проходили здесь беспрепятственно.

– И зубчатая передача, – сказал Лопес. – Аварийная дверь на случай пожара, что-то вроде этого. На каком языке говорят на этом судне?

Вахтенный матрос, стоявший у двери, смотрел на них с таким видом, будто не понимал или не хотел понимать. Они жестами объяснили ему, что хотели бы пройти. Тот в ответ жестами совершенно ясно дал понять, что им следует повернуть назад. Они повиновались, снова прошли мимо каюты Рауля, и коридор вывел их к наружному трапу, спускавшемуся на носовую палубу. Из темноты слышались голоса и смех, вдали виднелся Буэнос-Айрес, словно охваченный пожаром. Осторожно обходя скамьи, бухты канатов, кабестаны, они дошли до борта.

– Интересно смотреть на город с реки, – сказал Рауль. – Увидеть его целиком, различить края. В городе ты погружен в него и не различаешь его подлинных размеров и формы.

– Да, отсюда он совсем иной, но жара нас преследует все та же, – сказал Лопес. – И запах ила, даже в закрытом помещении.

– Река всегда меня немного пугала, наверное, из-за илистого дна, такое ощущение, что грязные воды скрывают что-то в глубинах. А может, виною тому рассказы об утопленниках, в детстве они меня ужасно пугали. Однако же купаться в реке довольно приятно и ловить рыбу – тоже.

– А судно-то довольно маленькое, – сказал Лопес, начинавший различать формы и размеры. – Странно, если эта железная дверь тоже окажется запертой. Похоже, здесь тоже не пройти.

Высокая переборка перегораживала палубу. За трапами, поднимавшимися к коридорам, где были расположены каюты, находились две двери, и Лопес почему-то забеспокоился, обнаружив, что они тоже заперты. Вверху, на капитанском мостике, в широкие окна сочился фиолетовый свет. За стеклами едва различался недвижный силуэт офицера. А еще выше лениво поворачивался свод радара.

Раулю захотелось вернуться в каюту, поговорить с Паулой. Лопес курил, опустив руки в карманы. Мимо проследовал тюк в сопровождении коренастой фигуры: дон Гало Порриньо обследовал палубу. Послышалось покашливание, как будто кто-то искал повода заговорить, и наконец Фелипе Трехо подошел к ним, нарочито занятый процессом закуривания.

– Привет, – сказал он. – Вам дали хорошие каюты?

– Неплохие, – сказал Лопес. – А вашей семье?

Фелипе не понравилось, что его заведомо и накрепко связывают с его семейством.

– Мы вдвоем со стариком, – сказал он. – А у мамы с сестрой каюта рядом. С ванной и всем, что полагается. Смотрите-ка, вон там – огни, наверное, это Бевиссо или Килмес. А может, Ла-Плата.

– Вы любите путешествовать? – спросил Рауль, выбивая трубку. – Или это ваше первое настоящее приключение?

Фелипе снова покоробило вечно предвзятое к нему отношение. Он хотел было промолчать или сказать, что немало попутешествовал, но, скорее всего, Лопес о своем ученике знает достаточно. И потому неопределенно ответил, что, мол, на пароходе сплавать каждому понравится.

– Конечно, лучше, чем в колледже сидеть, – дружески поддержал Лопес. – Некоторые считают, что путешествие для молодых людей – тоже обучение. Посмотрим, так ли это.

Фелипе засмеялся, чувствуя себя все более неловко. Он был уверен, что наедине с Раулем или любым другим пассажиром мог бы поболтать в свое удовольствие. А теперь он приговорен – старик, сестрица, оба учителя и особенно Черный Кот отравят ему жизнь. В какой-то момент он даже подумал, не удрать ли ему с парохода потихоньку, отправиться куда-нибудь одному, лишь бы оторваться от них. «Вот именно, – подумал он. – Главное – оторваться». Но все равно не жалел, что подошел к этим двоим. Буэнос-Айрес вдали, со всеми его огнями, давил и в то же время возбуждал его; ему хотелось петь, вскарабкаться по мачте, пробежать по палубе, хотелось, чтобы скорее наступило завтра и чтобы была остановка, и диковинные люди, и яркие женщины, и плавательный бассейн. Ему было страшно и радостно и начинало клонить ко сну, как еще случалось в девять вечера, и ему стоило труда скрыть это в кафе или на улице.

Послышался смех Норы, они с Лусио спускались по трапу. Увидев огоньки сигарет, они подошли к мужчинам. У Норы с Лусио тоже была прекрасная каюта, и Норе тоже хотелось спать (только бы не было качки) и не хотелось, чтобы Лусио слишком распространялся насчет того, что они в одной каюте. Она считала, что им вполне могли бы дать и две каюты, все-таки они пока еще жених и невеста. «Но мы скоро поженимся», – поспешила она подумать. Никто не знал про отель «Бельграно» (кроме Хуаниты Эйсен, ее задушевной подруги), да еще такая ночь получилась… На пароходе вполне могли принять их за мужа и жену, но в списках указаны имена, а значит, пойдут разговоры… До чего красив освещенный Буэнос-Айрес, все эти огни Каванага, Комеги… Ей вспомнилась фотография на календаре «Пан Америкэн», который висел у нее в спальне, правда на ней Рио, а не Буэнос-Айрес.

Лицо Фелипе виделось Раулю мутно всякий раз, когда кто-то выдыхал дым сигареты. Они стояли чуть в стороне, Фелипе предпочитал разговаривать один на один с незнакомым, особенно с таким, как Рауль – молодой, ему, наверное, нет и двадцати пяти. Ему сразу понравилась трубка Рауля, его пиджак спортивного покроя, весь его вид, немного пижонистый. «Но не выпендривается, – подумал он. – А денег-то, конечно, навалом. Вот когда у меня будет столько же…»

– Запахло открытой рекой, – сказал Рауль. – Запах довольно мерзкий, но многообещающий. Постепенно начнем чувствовать, что значит переходить от городской жизни к жизни в открытом море. Все равно что произвести полную дезинфекцию.

– Да? – сказал Фелипе, не понявший, что за дезинфекция.

– Пока мало-помалу не откроем новые виды скуки и пресыщения. Но у вас будет по-другому, вы же плывете первый раз, и вам все будет казаться таким… А впрочем, вы сами подберете определения.

– Ну да, – сказал Фелипе. – Здорово. Кому это не понравится – целыми днями ничего не делать…

– Смотря кому, – сказал Рауль. – Вы любите читать?

– Само собой, – сказал Фелипе, иногда листавший книжонки из серии «Растрос». – Как вы думаете, тут есть бассейн?

– Не знаю. Едва ли на грузовом судне есть настоящий бассейн. Соорудят какое-нибудь корыто из досок и парусины, как в третьем классе на больших пароходах.

– Да что вы! – сказал Фелипе. – Из парусины? Феноменально.

Рауль снова закурил трубку. «Еще раз – то же самое, – подумал он. – Снова эта восхитительная пытка: прекрасное изваяние, которое вдруг начинает булькать глупостью. А я слушаю и, как дурак, прощаю ему глупость, пока не уговорю себя, что все не так ужасно, что все юноши таковы и нечего ждать чудес… Лучше, наверное, быть анти-Пигмалионом, обращать в камень. Но что потом, потом-то что? Пустые иллюзии, как всегда. Веришь, что возвышенные слова, книги, которые убеждаешь читать, специально подчеркивая целые абзацы, старательно объясняешь…» Он вспомнил Бето Ласьерву, появившуюся у него в последнее время тщеславную улыбку, нелепые свидания в парке Лесама, разговор на скамейке и грубый финал, вспомнил, как Бето клал в карман деньги, которые попросил так, будто просил свое, и его слова, невинно-порочные, вульгарные.

– Видели старикашку в каталке? – сказал Фелипе. – Это что-то. Красивая трубка.

– Неплохая, – сказал Рауль. – Хорошо тянет.

– Может, я себе тоже куплю, – сказал Фелипе и покраснел. Как раз этого и не надо было говорить, а то примет его за сопляка…

– В портовых городах вы найдете все, что душе угодно, – сказал Рауль. – Но если хотите сперва попробовать, я вам дам одну из моих. Я всегда ношу с собою две или три.

– Правда?

– Конечно, я их курю по очереди. Здесь, на судне, должны продавать хороший табак, но я захватил с собою, если хотите.

– Спасибо, – сказал ошеломленный Фелипе. Его распирало от счастья, захотелось сказать Раулю, как ему нравится разговаривать с ним. Наверное, смогут поговорить и о женщинах, вообще-то он выглядит старше, многие дают ему девятнадцать, а то и двадцать лет. Без особого желания он вспомнил Негриту, наверное, она уже в постели, а то и плачет, как дурочка, что осталась одна и должна слушаться тетю Сусану, а той только дай покомандовать. Странно, что он вспомнил Негриту как раз сейчас, когда разговаривал с таким клевым мужиком. Он бы его на смех поднял как пить дать. «У него небось их навалом», – подумал он.

Рауль попрощался с Лопесом, который пошел спать, пожелал спокойной ночи Фелипе и медленно поднялся по трапу. Нора и Лусио пошли за ним следом, каталки дона Гало уже не было видно. Как шоферу удалось спустить дона Гало на палубу? В коридоре он столкнулся с Медрано, который сошел по внутреннему трапу, выстланному красной ковровой дорожкой.

– Вы уже обнаружили бар? – сказал Медрано. – Он наверху, рядом со столовой. К несчастью, в салоне я заметил и рояль, но оборвать ему струны никогда не поздно.

– Или расстроить, чтобы любая вещь прозвучала на нем как сочинения Кренека.

– Ой-ой-ой! Вы бы навлекли на себя гнев моего друга Хуана Карлоса Паса.

– Мы бы быстро примирились, – сказал Рауль, – если бы он увидел мою скромную фонотеку додекафонической музыки.

Медрано посмотрел на него.

– Ну что ж, – сказал он, – все складывается гораздо лучше, чем я предполагал. Не всегда в поездке удается начать знакомство с такого разговора.

– Согласен. До сих пор мне удавалось побеседовать исключительно о погоде с краткими лирическими отступлениями на тему об искусстве курения. Ладно, пойду посмотрю, что там за салон наверху, может, есть кофе.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Полагаю (англ.).

2

Обращение-междометие, принятое в Аргентине.

3

Здесь: тяни-толкай (англ.).

4

Что и требовалось доказать (лат.).