Жены и дочери

Молли не хотела, чтобы эта странная женщина говорила ей о любви отца, и густо покраснела. Хорошо, что удалось сдержать гнев и промолчать.

– Не представляешь, с какой любовью он рассказывает о тебе: называет маленьким сокровищем, – что я почти ревную.

Молли вырвала руку: подобные речи так оскорбляли, что сердце начало каменеть, – однако, сжав зубы, она постаралась «вести себя хорошо».

– Мы должны сделать его счастливым. Боюсь, что в последнее время многое в доме его раздражало, но теперь все будет иначе. – Заметив, как потемнели глаза Молли, миссис Киркпатрик добавила: – Ты ведь расскажешь мне, что он любит и чего не любит, да? Наверняка знаешь.

Лицо Молли немного прояснилось: конечно, она знала, поскольку любила отца и так давно наблюдала за ним, что понимала лучше, чем кого бы то ни было. И все же одна проблема оставалась неразрешимой: каким образом папа сумел настолько заинтересоваться миссис Киркпатрик, чтобы решить на ней жениться? А та тем временем продолжала щебетать:

– У всех мужчин, даже самых умных, есть свои фантазии и антипатии. Мне доводилось видеть джентльменов, которых выводили из себя сущие пустяки: открытая дверь, пролившийся в блюдце чай или криво наброшенная шаль. Да! – Она понизила голос. – Даже знаю один дом, куда лорда Холлингфорда больше никогда не пригласят лишь потому, что в холле он не вытирает ноги об оба коврика! Скажи мне, какие из подобных мелочей раздражают твоего отца, и я постараюсь избежать ошибок. Стань моей подружкой и помощницей, чтобы я смогла доставить ему как можно больше удовольствия. Буду счастлива исполнить малейшие его прихоти, даже в отношении своей одежды. Какие цвета он предпочитает? Хочу заслужить одобрение даже в этом.

Поток елея заставил Молли подумать, что, возможно, отец действительно сделал правильный выбор, и если она способна помочь сделать его опять счастливым, то так тому и быть, поэтому она всерьез задумалась о предпочтениях отца и о том, что, напротив, могло его раздражать.

– Думаю, ко многому папа равнодушен, но по-настоящему ему не нравится, если к его возвращению обед не готов и не подается в назначенное время, поскольку на еду его остается совсем мало: полчаса в лучшем случае, – а потом опять надо посещать больных.

– Спасибо, дорогая. Значит, пунктуальность! Да, в домашнем хозяйстве это чрезвычайно важно. Не устаю говорить об этом своим юным леди в Эшкомбе. Неудивительно, что бедный милый мистер Гибсон так расстраивается, если после тяжелой работы обед не подается вовремя!

– Папе безразлично, что есть: лишь бы что-то вовремя было готово. Если повариха пришлет только хлеб и сыр, ему хватит и этого.

– Хлеб и сыр! Неужели мистер Гибсон ест сыр?

– Да, очень любит, – просто подтвердила Молли. – Иногда, когда слишком устает, чтобы ждать, пока что-нибудь приготовят, ест просто сандвичи с сыром.

– Ах, дорогая, это никуда не годится! Даже представить не могу, что твой отец ест сыр. Такая грубая, дурно пахнущая пища! Надо поискать хорошую повариху, способную приготовить омлет или что-то элегантное. Сыр годится только для переработки!

– И тем не менее папа очень его любит, – упрямо повторила Молли.

– Ах, нет-нет! Мы сумеем отвадить его от этой привычки. Терпеть не могу запах сыра! Уверена, что мистер Гибсон не захочет меня огорчать.

Молли молчала. Выяснилось, что излишние подробности о предпочтениях отца вредны. Пусть лучше миссис Киркпатрик все выяснит сама. Повисла неловкая пауза: каждая из собеседниц пыталась придумать какую-нибудь другую, более приятную тему, – и Молли заговорила первой:

– Прошу вас, расскажите что-нибудь о своей дочери, Синтии!

– Да, ее так зовут. Красивое имя, правда? Синтия Киркпатрик. Правда, не такое изящное, как мое прежнее – Лилия Клэр. Все говорили, что оно очень мне идет. Как-нибудь, напомни, покажу тебе акростих, сочиненный на него одним джентльменом – лейтенантом пятьдесят третьего полка. Ах, чувствую, что нам будет, о чем поговорить!

– Но что же Синтия?

– Ах да, моя дорогая Синтия! Что именно ты хочешь о ней узнать?

– Папа сказал, что она будет жить с нами.

– Ах, до чего мило со стороны твоего доброго отца! Я не думала ни о чем другом, кроме места гувернантки, после окончания школы: она этому учится и проявляет большие способности, – но мистер Гибсон не захотел даже слушать! Вчера заявил, что, окончив школу, Синтия должна приехать сюда и жить с нами.

– И когда это произойдет?

– Поехала на два года, так что обучение продолжится до следующего лета: учит французский язык и одновременно преподает английский, – а потом уже приедет домой, и тогда мы станем самым счастливым квартетом! Не так ли?

– Надеюсь, – кивнула Молли и робко добавила, не подозревая, до какой степени миссис Киркпатрик желает услышать упоминание о скором замужестве: – Но ведь на свадьбу-то она приедет, правда?

– Твой отец просил, чтобы она присутствовала, но надо еще подумать, прежде чем решить окончательно: путешествие очень дорогое!

– Она похожа на вас? Хочу ее увидеть.

– Говорят, что она красавица. Яркая внешность. Наверное, я была такой же. Но сейчас мне больше нравится иной тип, – добавила миссис Киркпатрик, с сентиментально-мечтательным видом коснувшись темных локонов Молли.

– Наверное, Синтия очень образованна и обладает утонченностью леди? – наивно поинтересовалась Молли, опасаясь, что ответ вознесет мисс Киркпатрик на недосягаемую высоту.

– Так должно быть: я платила огромные деньги, чтобы ее учили лучшие педагоги, – но скоро ты с ней встретишься и сама все увидишь, а сейчас нам пора предстать перед леди Камнор. Как ни приятно беседовать с тобой, однако графиня наверняка уже нас ждет: ей не терпится увидеть ту, которую называет моей будущей дочерью.

Молли последовала за миссис Киркпатрик в утреннюю комнату, где леди Камнор сидела в легком раздражении, ибо закончила туалет несколько раньше, чем обычно, а Клэр этого инстинктивно не ощутила и не представила Молли Гибсон на четверть часа прежде назначенного срока. Каждое крошечное событие влияло на настроение выздоравливающей, а потому еще недавно Молли встретила бы снисходительное одобрение, но сейчас столкнулась с откровенным осуждением. О характере леди Камнор она ровным счетом ничего не знала: знала лишь, что должна встретиться с живой графиней и больше того, с «графиней всего Холлингфорда».

Миссис Киркпатрик ввела Молли в комнату за руку и представила:

– Вот моя дорогая доченька, леди Камнор!

– Право, Клэр, не торопите события. Она еще не ваша дочь и, вполне возможно, никогда ею не станет. Почти треть всех помолвок, о которых мне доводилось слышать, так и не закончились свадьбой. Мисс Гибсон, рада вас видеть, поскольку очень уважаю вашего отца. Когда узнаю ближе, надеюсь, проникнусь симпатией и к вам самой.

Молли, в свою очередь, всей душой надеялась, что никогда не познакомится ближе с этой суровой дамой, сидевшей в мягком кресле абсолютно прямо, отчего напряжение лишь усиливалось. К счастью, леди Камнор приняла молчание как покорное согласие и после небольшой инспекционной паузы продолжила:

– Да-да, Клэр, ее внешность мне нравится. Наверное, вам удастся что-нибудь из нее сделать. Вам же очень повезет, дорогая Молли, если вы станете взрослеть под присмотром леди, обучавшей хорошим манерам нескольких знатных особ. – Графиню внезапно посетила новая мысль: – Вот что я вам скажу, Клэр! Вам необходимо познакомиться ближе, ведь пока вы совсем друг друга не знаете. Свадьба состоится не раньше Рождества, так что будет лучше, если девочка поедет с вами в Эшкомб, постоянно станет находиться рядом, причем в компании ровесниц, что, несомненно, принесет ей пользу, поскольку она единственный ребенок в семье. Да, прекрасный план! Как хорошо, что мне это пришло в голову!

Трудно сказать, какая из двух слушательниц впала в более глубокое отчаяние от столь гениальной идеи. Миссис Киркпатрик вовсе не желала обзаводиться падчерицей раньше назначенного срока. Если Молли поселится в ее доме, придется распроститься со множеством тайных ухищрений в целях экономии и, что намного серьезнее, послаблений, вполне невинных по своей природе, однако в свете прошлой жизни казавшихся миссис Киркпатрик грехами, которые следует тщательно скрывать. Например, чудесный роман из городской библиотеки, зачитанный и грязный до такой степени, что страницы приходилось переворачивать ножницами; вольготное кресло, в котором она любила сидеть, развалившись, хотя в присутствии леди Камнор держалась прямо; лакомство, которое позволяла себе во время одинокого ужина. Все эти и многие другие приятные мелочи канули бы в прошлое, если бы Молли явилась в дом в качестве ученицы, квартирантки или гостьи, как это планировала леди Камнор. Клэр испытывала абсолютную инстинктивную уверенность в двух решениях: во‐первых, выйти замуж в Михайлов день; во‐вторых, не допустить приезда Молли в Эшкомб. Пока она улыбалась так сладко, словно радовалась предложению графини больше всего на свете, бедный мозг лазил по всем окрестным кустам в поисках причин отказа, однако Молли сама избавила ее от страданий. Трудно сказать, кто из трех собеседниц больше удивился сорвавшимся с ее губ словам. Она вовсе не собиралась это говорить, однако сердце переполнилось до такой степени, что услышала собственный голос прежде, чем осознала мысль:

– Не думаю, что это правильно, вернее, миледи, мне это совсем не нравится, потому что разлучит нас с папой в последние месяцы нашей с ним жизни. – С полными слез глазами и очаровательно искренним движением она вложила ладонь в руку будущей мачехи. – Я постараюсь хорошо к вам относиться, даже, возможно, полюблю и сделаю все, что необходимо для вашего счастья. Только не отрывайте меня от папы в те последние дни, которые принадлежат только нам двоим!

Искренне благодарная девушке за эти слова, миссис Киркпатрик ласково погладила ее тонкие пальцы, хотя не произнесла ни слова, молча ожидая реакции леди Камнор. Однако и в краткой речи Молли, и в откровенной манере присутствовало нечто такое, что не только не рассердило графиню, но даже позабавило. Возможно, она просто устала от липкого меда, в котором проводила свои дни. Прежде чем заговорить, она поднесла к глазам лорнет, посмотрела на обеих собеседниц и лишь потом воскликнула:

– Ну и ну, юная леди! Вот, Клэр, вам пространство для работы! Однако в ее словах немало правды. Должно быть, девушке ее возраста очень больно обрести мачеху, которая разлучит с отцом, несмотря на возможные преимущества в дальнейшем.

Молли почувствовала, что почти готова подружиться с суровой старой графиней за способность видеть правду, однако в новом стремлении думать об окружающих побоялась обидеть миссис Киркпатрик. Впрочем, внешние признаки особой тревоги не внушали, ибо означенная леди все так же сияла улыбкой и продолжала гладить ее ладонь. Чем дольше леди Камнор смотрела на Молли сквозь стекла лорнета в золотой оправе, тем больше интересовалась личностью девушки, а потому устроила нечто вроде проверки: засыпала ту настолько прямыми и откровенными вопросами, что любая другая леди ниже ранга графини усомнилась бы в их допустимости, однако вовсе не имевшими злого умысла.

– Вам шестнадцать лет, не так ли?

– Нет, три недели назад уже исполнилось семнадцать.

– Никакой разницы, на мой взгляд. Учились в школе?

– Нет, никогда! Всему, что знаю, меня научила мисс Эйр.

– Вот как! Полагаю, мисс Эйр была вашей гувернанткой? Никогда бы не подумала, что доктор Гибсон способен позволить себе содержать гувернантку. Но, разумеется, он лучше разбирается в собственных делах.

– Конечно, миледи, – ответила Молли, слегка обидевшись на сомнение в мудрости отца.

– Вы сказали «конечно», как будто все вокруг способны разобраться в собственных делах. Вы еще очень молоды, мисс Гибсон. Очень. Когда доживете до моих лет, станете думать иначе. Полагаю, гувернантка учила вас музыке, знанию глобуса, французскому языку и прочим общепринятым наукам? Никогда не слышала подобной ерунды! – воскликнула графиня, подогревая себя. – Единственная дочь! Если бы было полдюжины, еще можно было бы говорить о каком-то смысле!

Молли молчала, хотя это и требовало огромной выдержки, а миссис Киркпатрик гладила ее пальцы куда энергичнее, чем прежде, пытаясь выразить достаточную степень сочувствия, чтобы предотвратить неосторожное высказывание, но навязчивые движения надоели девушке и вызвали естественное раздражение, поэтому с легким нетерпением она вырвала ладонь из ее руки.

Возможно, всеобщий мир спасло лишь объявление о приезде мистера Гибсона. Всегда странно наблюдать, как появление в обществе женщин или мужчин особы противоположного пола немедленно сводит на нет все мелкие неурядицы и разногласия. Так случилось и сейчас. Миледи немедленно убрала лорнет и прогнала с лица хмурое выражение; миссис Киркпатрик сумела вызвать на щеках очаровательный румянец, а что касается Молли, то она и вовсе засияла восторгом, и подобно тому, как солнце освещает пейзаж, улыбка обнажила ее белые зубы, а на щеках появились милые ямочки.

После первых общих приветствий миледи пожелала остаться наедине с доктором, а Молли с будущей мачехой отправились в сад, чтобы, словно Гензель и Гретель в лесу, прогуляться по дорожкам, взявшись за руки или обняв друг друга за талию. Инициативу в подобных ласках проявила миссис Киркпатрик, а Молли осталась пассивной, чувствуя себя очень неестественно, скованно и странно. Она в полной мере обладала той искренней скромностью, которая не позволяет принимать проявления любви от человека, к которому сердце не тянется с импульсивным ответом.

Затем последовал ранний обед, или ленч, который леди Камнор вкушала в уединении своей комнаты, все еще оставаясь ее пленницей. Во время трапезы раз-другой Молли задумалась о том, что отцу, должно быть, неприятно то очевидное положение любовника средних лет, в которое миссис Киркпатрик ставила его в глазах слуг бесконечными нежными восклицаниями и намеками. Он же старался изгнать из разговора любую сентиментальность, ограничившись лишь фактами. А когда миссис Киркпатрик попыталась затронуть тему будущих отношений сторон, он настоял на самом формальном разговоре, сохранив сдержанный тон и после того, как посторонние покинули комнату. В голове Молли постоянно крутилась нескромная поговорка, которую нередко повторяла Бетти: «Двое – славно, трое – гадко».

Но куда она могла деться в этом странном, чужом доме? От размышлений ее отвлек адресованный невесте вопрос отца:

– Что думаете о плане леди Камнор? Она сказала, что посоветовала вам вплоть до свадьбы поселить Молли в Эшкомбе.

Миссис Киркпатрик заметно расстроилась. Если бы девушка снова встала на ее защиту, как перед графиней! Но предложение отца подействовало на дочь иначе, чем высказывание эксцентричной леди, какой бы всемогущей та ни казалась. Молли не произнесла ни слова: лишь побледнела и заметно заволновалась, – и миссис Киркпатрик не осталось ничего иного, как принять удар на себя.

– Было бы чудесно, вот только… Право, дорогая, ведь мы с тобой знаем, почему не хотим этого? И не скажем папе, чтобы он не возомнил о себе слишком много. Нет, дорогой мистер Гибсон, полагаю, я должна оставить девочку с вами, чтобы последние недели вы провели вдвоем. Было бы жестоко увезти ее.

– Но вы знаете, дорогая – я вам говорил, – почему в настоящее время Молли не следует оставаться дома, – энергично возразил мистер Гибсон. Чем ближе он узнавал будущую жену, тем считал более важным помнить, что, при всех своих слабостях, она сможет оградить Молли от приключений, подобных страстному порыву мистера Кокса. Поэтому одна из убедительных причин совершенного шага постоянно присутствовала в его сознании, бесследно исчезнув из гладкого, словно зеркало, сознания миссис Киркпатрик. Заметив на лице мистера Гибсона тревогу, она тут же вспомнила о своей миссии.

Но как подействовали слова отца на Молли? Ее отослали из дому по неведомой причине, так и оставшейся тайной для нее, но открытой этой странной женщине. Значит, отныне между этими двумя людьми установится полное взаимопонимание, а она навсегда отойдет в сторону? Неужели теперь и она сама, и все ее обстоятельства превратятся в предмет обсуждения наедине, в ее отсутствие, а ей суждено влачить жалкое существование во тьме? Сердце пронзила стрела ревности. Что же, раз так, можно отправиться и в Эшкомб, и вообще куда угодно. Думать о чьем-то счастье, забыв о себе, очень благородно. Но разве это не означает отказа от собственной индивидуальности, теплой любви и искренних желаний, которые делали ее самой собой? И все же казалось, что единственное утешение заключалось лишь в душевном холоде. Блуждая в лабиринте сомнений, Молли потеряла нить разговора. Третий действительно становился «гадким», если между двумя возникло взаимопонимание, из которого его исключили. Молли чувствовала себя глубоко несчастной и думала, что, поглощенный новыми планами и новой женой, отец не замечает ее состояния, однако доктор Гибсон все замечал и глубоко жалел свою девочку, вот только считал, что, не позволяя ей выразить нынешние переживания словами, оставляет шанс для будущей семейной гармонии. Его план заключался в попытке подавить чувства, скрывая сочувствие. И все же, когда пришло время уезжать, он сжал руку Молли и удержал в своей совсем не так, как миссис Киркпатрик прежде. А голос смягчился, когда попрощался с дочерью и, вопреки обычаю, добавил:

– Да благословит тебя Господь, дитя мое!

Весь день Молли держалась мужественно, не проявив ни гнева, ни антипатии, ни раздражения, ни сожаления, но, едва оказавшись в экипаже в полном одиночестве, разразилась отчаянными рыданиями и не могла успокоиться до тех пор, пока не приехала в Хемли-холл. Только напрасно она пыталась приклеить на лицо улыбку и скрыть очевидные признаки горя. Оставалось надеяться лишь на то, что удастся незаметно проскользнуть в свою комнату, умыться холодной водой и вообще привести себя в порядок. Однако у двери оказались возвратившиеся с послеобеденной прогулки сквайр и Роджер и великодушно пожелали помочь ей выйти из экипажа. Сразу поняв положение вещей, Роджер заметил:

– Матушка ждала вашего возвращения до последней минуты.

Молли следом за ним направилась в гостиную, но миссис Хемли там уже не оказалось. Сквайр задержался поговорить с кучером о лошадях, и когда они остались вдвоем, Роджер проговорил:

– Боюсь, вы пережили очень трудный день. Несколько раз вспоминал о вас, поскольку знаю, как никто, насколько сложно жить в новой семье.

– Спасибо, – дрожащими губами, опять едва не плача, пробормотала Молли. – Старалась, как вы советовали, больше думать о других, но порой это так непросто! Да вы и сами знаете.

– Да, – серьезно подтвердил Роджер, польщенный ее словами.

Поскольку он был очень молод, Молли вдохновила его на новую проповедь, в этот раз окрашенную откровенным сочувствием. Роджер не стремился добиться доверия, что было бы очень легко с такой простой девушкой, но хотел помочь ей, изложив некоторые принципы, которыми научился руководствоваться сам.

– Согласен, трудно, но со временем ты привыкнешь и будешь чувствовать от этого счастье.

– Ничего подобного! – решительно покачала головой Молли. – Что хорошего в том, чтобы убить себя и жить так, как угодно другим людям? Не вижу смысла. А что касается счастья, о котором вы говорите, то я, верно, больше никогда не почувствую себя счастливой.

В словах прозвучала неосознанная глубина, и в эту минуту Роджер не знал, что на это ответить; куда легче казалось найти возражение на утверждение семнадцатилетней девушки.

– Чепуха! Пройдет лет десять, и нынешнее испытание покажется вам ничтожным. Кто знает?

– Скорее всего. Наверное, все земные страдания со временем покажутся нам несерьезными, а ангелам уже сейчас кажутся такими. Но мы – это мы, и все происходит сейчас, а не когда-то потом, много-много лет спустя. И мы не ангелы, чтобы утешаться пониманием конца, к которому стремится жизнь.

Роджеру не доводилось еще слышать от Молли столь пространных монологов. Умолкнув, девушка не отвела взгляда, лишь, явно смущенная, немного покраснела, и молодому человеку это простое выразительное лицо доставило такую огромную радость, что на миг смысл ее мудрых слов утонул в жалости к печальной серьезности, с которой они прозвучали. Но уже в следующий момент Роджер Хемли стал самим собой: ведь ему, двадцатидвухлетнему, было так приятно, когда семнадцатилетняя девушка видела в нем почтенного учителя.

– Знаю, понимаю. Да, сейчас нам суждено с этим столкнуться. Так давайте же не станем углубляться в метафизику.

Неужели, сама того не зная, она предалась метафизике? – удивилась Молли.

– Впереди у каждого из нас множество испытаний, с которыми придется справляться. О, вот и матушка! Она объяснит лучше меня.

Миссис Хемли весь день плохо себя чувствовала, скучала по Молли, поэтому прилегла на софу, чтобы услышать подробный рассказ обо всем, что произошло с ее любимицей в Тауэрс-парке. Молли села на стул у изголовья, а Роджер, поначалу устроившийся с книгой поодаль, чтобы не мешать, скоро оставил попытки читать. Слушать рассказ девушки оказалось намного интереснее; к тому же, чтобы помочь в трудную минуту, разве не следовало ближе познакомиться с обстоятельствами?

Так продолжалось все оставшееся время, пока Молли жила в Хемли. Мадам глубоко сопереживала и желала слышать подробности: как говорят французы, сочувствовала en detail [19], в то время как сквайр переживал en gros [20]. Он глубоко переживал из-за очевидного горя девушки и едва ли не считал себя виновным в том, что в первый же день ее визита упомянул о возможном браке мистера Гибсона и не раз признавался жене: «Честное слово, лучше бы я не произносил тех злосчастных слов. Она сразу так всполошилась, словно почувствовала пророчество. Надо прежде думать, а уж потом говорить».

Роджер изо всех сил старался утешить девушку, по-своему тоже сочувствовал ей: ведь, несмотря на личные переживания, ради его матушки она пыталась казаться жизнерадостной. Он полагал, что высокие принципы и благородные наставления должны принести немедленную пользу, однако так никогда не бывает, поскольку любой добрый совет поначалу встречает молчаливое сопротивление. И тем не менее их духовная связь крепла с каждым днем. Учитель старался вывести ученицу из круга печальных мыслей и направить к иным, более широким интересам. Естественным образом на помощь пришли его занятия. Молли же чувствовала его благотворное влияние, хотя и не понимала почему: просто после каждой беседы ей все больше казалось, что все будет хорошо.