– Никандру Петровичу Ичалову.
Я записал показание и, оставив у себя книгу, отпустил Фишера. Мы остались вдвоем с Кокориным.
– На этот раз, Иван Васильевич, вы уже не попрекнете меня, что розыски мои остаются бесплодными, – начал мне рассказывать Кокорин. – Прибыв в Москву, я под разными предлогами стал ходить в гостиницу «Мир»: то чай пил, то играл на бильярде, то слушал орган. Никому, конечно, и в голову не приходило видеть во мне полицейского чиновника. Но как ни пытался я навести прислугу на разговор о молодом человеке, дело не шло на лад.
Я познакомился с управляющим гостиницей и под предлогом, что в той комнате, в которой я остановился, нехорошо и грязно, попросил показать мне другие номера. Номер пятнадцатый оказался свободным. Большая и красивая комната, я ее занял. Думаю: буду жить здесь хоть год, но выведаю, что мне нужно. Спросил себе чаю, и коридорный принес поднос с прибором. Смотрю – на нем коричневый пиджак! Цвет нашего лоскутка до такой степени запечатлелся в моей памяти, что я уже не мог ошибиться.
«Который час?» – спросил я у коридорного. Он расстегнул пиджак и достал часы. Я впился глазами в полы его пиджака и увидел, что в нижнем углу заплата другого оттенка. Не дожидаясь ответа на мой вопрос, я сказал ему: «Что же это, братец, у тебя подкладка-то шелковая, а пиджак с заплатой?» Слова мои, по-видимому, привели коридорного в смущение. Посмотрев на часы и ответив мне: «Второго половина», он направился к дверям. Мне пришло в голову, что вопрос мой о пиджаке мог смутить его потому, что он, верно, умолчал о нем при допросах, производившихся в гостинице по поводу квартиранта номера пятнадцатого.
Я его опередил и, загородив дорогу, сказал: «Скажи мне, голубчик, откуда у тебя этот пиджак?» – «А вам какое дело? – ответил он грубо. – Пустите меня идти». – «Нет, постой, сними сначала пиджак!» – «Зачем же я буду снимать пиджак?» Он рванулся в двери.
Я позвал прислугу и потребовал, чтобы послали за частным приставом; никто, однако же, не трогался с места. Я объявил им тогда свое звание и сказал, что если сейчас же полиция не будет извещена о моем требовании, все служащие в гостинице будут подлежать ответу. Через несколько минут явился полицейский офицер и с ним полицейские служители. Я объявил им, в чем дело. Пиджак с коридорного сняли и приложили к нему печать, а коридорного допросили и составили протокол.
– Что ответил коридорный на ваш вопрос, откуда у него пиджак?
– Все, что он мне отвечал, записано в протоколе, который я вам передал.
Я глянул в протокол. В нем было сказано, что, по словам трактирного слуги Топоркова, пиджак был подарен ему белокурым молодым человеком, носившим синее пальто – тем самым, который останавливался в номере 15 гостиницы «Мир». «У меня нет мелочи, – сказал ему, уезжая, квартирант, – а потому вот тебе за твои услуги старое платье». Пиджак был новый, но у правой полы недоставало треугольного куска. Лакей исправил этот недостаток заплатой, сделанной собственными руками. Застегивая левый борт на правый, он делал заплату незаметной.
– Потрудитесь же, – сказал я Кокорину, – передать Ичалову повестку о привлечении его к следствию, а я отправлюсь произвести у него обыск.
VII. Обыск
Я выехал из дома, захватив гипсовый слепок со следов и взяв с собой четырех понятых и городового.
Скоро мы остановились у подъезда деревянного дома против дворянского клуба. Мы позвонили, слуга отворил дверь.
– Дома Никандр Петрович? – спросил я.
Слуга подозрительно оглядел мою компанию и, держа за ручку входную дверь, отвечал:
– Нет-с, его нет дома! Батюшка их у себя.
– Все равно, дайте нам войти и доложите господину Ичалову, что судебный следователь имеет надобность его видеть.
Слуга отправился докладывать, а мы вошли в залу. Через минуту к нам вышел престарелый отец подозреваемого.
– Что вам угодно? – спросил он.
– Здесь живет сын ваш, Никандр Петрович, не так ли? – спросил я.
– Точно так. Сам я деревенский житель и приехал сюда дня на два. Но что значит ваше посещение?
– Где ваш сын?
– Где мой сын? Не знаю, где-нибудь в гостях. Но что вам, наконец, нужно? С вами понятые…
– Ваш сын подозревается в уголовном преступлении. Я должен произвести обыск у него в квартире, и если его нет дома – я попрошу вас присутствовать при обыске вместо него.
– Что такое? Мой сын подозревается в уголовном преступлении? Кем же это он подозревается?
– Судебной властью.
– Да кем именно?
– Мною, судебным следователем. Прошу допустить меня к исполнению моей обязанности.
– Милостивый государь! Вы оскорбляете честь моего сына. В роду Ичаловых не бывало преступников. Вы мне ответите за ваши дерзкие и нелепые подозрения. Объявляю вам, что я вас до обыска не допущу! Эй, люди!
– Господин Ичалов, ваши усилия напрасны! Вы не в силах воспрепятствовать мне произвести обыск и можете только подвергнуть себя суду за сопротивление.
– Это насилие! Это бесчинство! – кричал взволнованный старик.
– Это исполнение требований закона.
Старик несколько успокоился.
– Я не противник закона, – сказал он, – но пустого подозрения недостаточно для того, чтобы полиция могла врываться в мой дом и бесчестить мое имя.
– К несчастью, подозрения мои довольно основательны, а судебное исследование никого бесчестить не может.
– Хорошо, – сказал он, – исполняйте то, чего требуют ваши обязанности. Но вы будете мне отвечать, если ваши подозрения окажутся нелепостью.
Я пожал плечами. Старик удалился.
Мы вошли в спальню его сына. Обстановка комнаты свидетельствовала, что в ней живет холостой молодой человек. Постель с утра была не убрана. На полу валялись окурки. Платье и белье было раскидано по диванам и стульям. На столе стоял стакан с недопитым чаем. Все показывало, что хозяин не приучал себя к особенному порядку.
Ни в шкафах, ни в комодах, ни в шкатулках я не нашел ничего, что могло бы служить для дела. Вещи выкладывали, вновь укладывали и замыкали. Возле спальни был небольшой кабинет, изящно меблированный. В нем, по-видимому, ночевал отец Ичалова. Тут стояло бюро, ключа от которого я найти не смог.
Долото сделало свое дело. В ящике я нашел много писем, но, просмотрев их, пришел к заключению, что они дела не касаются, хотя непреложно свидетельствуют, что хозяин их – большой поклонник женских прелестей. На стене над письменным столом висел фотографический портрет Анны Дмитриевны Бобровой. «Ну, – подумал я, – на недостаток побед Ичалов пожаловаться не может».
Обшарив все комнаты, мы не нашли ничего, что могло бы иметь какое-либо отношение к делу. Я считал дальнейший обыск бесполезным и приискивал уже в голове своей приличную фразу, чтобы оправдать пред стариком Ичаловым напрасно причиненное беспокойство, как в одном из коридоров натолкнулся на большой шкаф с платьем.
Я велел вынимать платья. Старый слуга Ичалова, Григорий, не без ворчанья исполнял мое требование.
– Барина платье понадобилось, – ворчал он. – Извольте, сударь, извольте, платья у барина достаточно.
С этими словами он вынул из шкафа панталоны и жилет коричневого цвета.
– Где же пара к этим панталонам? – спросил я у Григория.
– Какая пара?
– Сюртук или визитка.
– А кто его знает! – ответил Григорий. – Разве барин не волен в своем добре? Может, подарили, а может, где и забыли!
– Да был ли сюртук к этим панталонам?