– Нет, дорогой. Видя по номеру, что он был не беден, я не имел повода подозревать, что бриллианты не принадлежат ему.
– Но он вам говорил, что в нужде?
– Да, говорил, но он мог прокутиться и временно быть в нужде.
– Не говорил ли он вам, откуда приехал?
– Я не спрашивал.
– Полагаете вы, что это был москвич или нет?
– Наверное, нет. Во-первых, потому, что он жил в гостинице, во-вторых, потому, что, идя со мной пешком из моей конторы в гостиницу, он не знал дороги, поворачивал в те улицы, в которые не следовало, и я должен был указывать ему дорогу.
– В здешнем городе вы сами никогда прежде не бывали?
– Не бывал.
– Больше ничего не имеете дополнить к вашему показанию?
– Ничего не имею.
– Прошу вас выйти в другую комнату, пока я составлю протокол допроса.
Аарон вышел, сопровождаемый конвойными.
Я еще не спросил у Аарона, не имел ли молодой человек, продавший ему бриллианты, какого-нибудь признака ранения.
Прямой вопрос мог дать ему возможность построить целую систему защиты во вред расследованию дела, подробности которого ему в любом случае были известны из газетных известий. Неосторожные вопросы нередко затемняли дела и гораздо менее сложные. Так как сам Аарон ничего не говорил о подобной примете, которая должна была броситься в глаза, я заключил одно из двух: или весь его рассказ был вымышленный, или предположение Кокорина было ошибочным.
Когда были готовы протокол допроса и постановление о взятии Аарона под стражу, я снова приказал ввести его и попытался навести его на разговор об этой примете.
– Скажите, – спросил я его, – если бы я вам сейчас показал того, кто продал диадему, по каким приметам узнали бы вы его, когда так мало запомнили его личность?
– Я, вероятно, узнал бы черты лица; я мог бы узнать его по платью.
– Но продажа вам диадемы совершилась давно; платье может быть переменено. Неужели же у вас в памяти не сохранилось никакого характерного признака того лица, с которым вы совершали такую подозрительную сделку?
Аарон потирал себе лоб, как бы стараясь что-то припомнить.
– Высокий, красивый мужчина, – проговорил он, – лет двадцати пяти… Синее пальто… баранья шапка… Больше ничего не могу припомнить.
– Не был ли он ранен? – спросил я его неожиданно.
– Нет.
– Подпишите протокол.
Он прочел и подписал.
Я объявил ему постановление о заключении его в тюрьму.
– За что же меня в тюрьму? – жалобно говорил Аарон. – Где же справедливость? Я буду жаловаться.
– Закон обязывает начальников мест заключения предоставлять арестантам все необходимые средства для написания жалобы. Смотритель тюремного замка даст вам бумагу, перо и чернила. Жалобу напишите в окружной суд. Ее из тюрьмы препроводят ко мне, а я с моим объяснением в тот же день представлю в суд. Но предупреждаю вас, что ваша просьба, в смысле об освобождении из-под ареста, не будет уважена. Что вы не убийца, я почти не сомневаюсь. Но из двух предположений одно должно быть верным: или вы укрываете убийцу и делитесь с ним барышами от продажи бриллиантов, или вы, не зная убийцу, приобрели вещь, заведомо добытую путем преступления.
Затем я приказал отвести Аарона в тюремный замок. После его допроса я остался в убеждении, что все показания еврея ложны.
Но едва арестованный успел выйти из моей комнаты, как я услыхал спор в приемной. Аарон требовал, чтобы его пустили ко мне; конвойные сопротивлялись. Я приказал им вернуться.
Лицо Аарона выражало какое-то необыкновенное оживление.
– Что вы хотите? – спросил я.
– В замешательстве на допросе я забыл… Я вспомнил теперь особенность, которую заметил у молодого человека, продавшего мне бриллианты: он был левша…
– Почему вы так думаете?
– Номер свой он отпер левой рукой! Ящик, из которого он вынул бриллианты, он отпирал левой рукой! Прощаясь, он подал мне левую руку и даже сказал, что с молодости привык все делать левой рукой.
– А правую его руку вы видели?
– Нет, не видал. Он держал ее за пазухой.
– Больше ничего?
– Ничего!
– Ступайте!
Они ушли.
«Кокорин прав, – подумал я, – и еврей также, может быть, говорит правду, что купил бриллианты у этого молодого человека. Но только тот не левша, просто правая его рука была ранена».
VI. Ичалов
На другой день остальные двадцать девять камней были у меня в руках. Я получил их по почте. Аарон признал в них те самые, которые были у него отобраны. Русланов, которого я пригласил к себе, тоже признал в них бриллианты своей дочери. Он хотел немедленно получить их от меня, желая скорее иметь в своих руках камни, которые украшали голову его дочери в последнюю минуту ее жизни. Но я вынужден был отказать ему. Следствие еще не было окончено, и отдать их Русланову было неудобно, потому что они могли у него затеряться.
Русланов немедленно написал в Петербург, предлагая выдать тому полицейскому агенту, который задержал Аарона, обещанное вознаграждение. Но предложение его, конечно, не было принято.
Кокорин, узнав о подробностях показания Аарона, был в восхищении.
– Ну, – сказал я ему, – в наших руках теперь бриллианты и клок одежды убийцы; кроме того, мы имеем уверенность, что негодяй ранен. Но убийцу мы все-таки еще не знаем. Теперь ваша очередь действовать. Негодяй, останавливавшийся в гостинице «Мир», по-видимому, слишком хитер и осторожен, чтобы оставить после себя следы в этой гостинице. Я предвижу, что только по клоку одежды он и может быть разыскан…
– Я тоже так думаю и принял уже все надлежащие меры. Относительно записки все поиски мои до сих пор остаются тщетными. Сами Руслановы не могут понять, что может значить эта записка. Если она имеет существенную важность в этом деле, то ей должен был предшествовать роман. Но ни о каком романе я ничего не смог узнать. Кажется, ничего подобного и не было.
– Не торопитесь ничего утверждать. Ищите и обрящете.
Я расстался с Кокориным, напоследок еще раз выслушав уверения, что рано или поздно он непременно отыщет платье, клок от которого находится у нас в руках.