– Как дела? – спросил он, садясь подле меня. – И в особенности как идет дело покойной Елены Владимировны?
– Все идет порядком, кроме дела Руслановой. Я до сих пор знаю о нем то же, что и вы – что она убита острым ножом, перерезавшим ей сонную артерию. И ничего более.
– И ничего более?
– Что делать? Я не всеведущ.
– Но ведь ходили еще какие-то слухи о лестнице, об оторванном лоскуте от платья… Неужели нельзя было наткнуться на какие-нибудь дальнейшие указания?
– Ничего более не знаем. Могу сказать вам, пожалуй, что не подлежит сомнению, что убийца перед балом спрятался в доме Русланова, вероятно, на чердаке; что вышел через слуховое окно на крышу, спустился по лестнице, вошел в окно, так некстати оказавшееся раскрытым в октябре месяце, затем зарезал Русланову, похитил диадему и скрылся. Спускаясь по лестнице, он уронил диадему и нож и упал вместе с лестницей. Вероятно, поранившись ножом, он успел, однако, поднять эти вещи и перелезть через забор. В моих руках лишь одно вещественное доказательство – лоскут сюртука, оставшийся на лестнице. Ищем, кому он принадлежит.
– Ну а бриллианты?
– Бриллианты не найдены.
– Нельзя ли увидеть модель диадемы?
– Отчего же! Вот она, в этом шкафу.
Я принес модель и указал Тархову на тридцать пять искусственных камней и найденный в саду настоящий, который как раз приходился в серебряную оправу.
– Это как в медицине, – сказал Тархов. – Симптомы видим, а болезнь все-таки не знаем.
– Но в медицине вы по наружным признакам из ста случаев можете отгадать, по крайней мере, пять или десять раз, с какою болезнью вы имеете дело. А тут что ни дело, то новая наука.
Тархов задумался.
– Скажите, – спросил он меня, – говорил ли вам что-нибудь Бобров о приключении с его бритвой?
– Говорил, да я, признаться, не обратил на это никакого внимания. Бобров – чудак. Ему хочется уверить всех и каждого, что существует будто бы какая-то связь между убийством Руслановой и тем, что его человеку захотелось побриться бритвой хозяина. Я, по крайней мере, ничего другого не вижу в этом двухдневном исчезновении его бритвы.
– Нет, дело с бобровской бритвой не так просто, как вам кажется… Я видел бритву. На ней запекшаяся кровь с приставшими волосами. Я советую вам обратить на нее внимание. Бобров сохраняет ее тщательно: завернул в бумагу и запечатал.
Разговор наш был внезапно прерван сильным звонком. Вошел слуга и подал мне телеграмму.
Я прочел следующую депешу от петербургской сыскной полиции:
Варшавский купеческий сын Хаим Аарон задержан сего числа в С.-Петербурге с четырьмя бриллиантами. При обыске, произведенном в его квартире, найдены еще двадцать пять камней, принадлежащих покойной Руслановой. Хаим Аарон и отобранные у него бриллианты вместе с дознанием по этому делу препровождаются вслед за сим.
– Доктор! – воскликнул я. – Ваше присутствие приносит счастье. Час тому назад я уже был готов просить разрешения о приостановлении бесполезного следствия, полагая, что все меры к раскрытию преступления были мной исчерпаны. Александр Федорович! – обратился я к своему секретарю. – Пошлите сани за Кокориным.
– Ну, я думаю, что буду только мешать вам своим присутствием, – сказал доктор. – До свидания!
Не успели еще его сани отъехать от дома, как явился Кокорин. Он вошел быстро, как бы имея передать мне нечто важное.
– Бриллианты найдены, – сказал я ему, – радуйтесь. Никто теперь не обвинит вас в неумении производить розыски. Камни были в Петербурге.
Я показал ему телеграмму.
– Это, конечно, вещь немаловажная! Но у меня тоже есть новость, заслуживающая внимания.
И он положил передо мной написанную косыми буквами маленькую записку следующего содержания:
Елена Владимировна! Если вы тотчас же не откажете Петровскому, вы умрете.
Ваш лютейший враг.
Слова эти были написаны на маленьком клочке почтовой бумаги. Почерк был бойкий и, по-видимому, преднамеренно измененный.
– Что вы думаете про эту записку? – спросил Кокорин.
– Пока еще ничего! Где вы достали это письмо? На нем нет числа.
– Жена моя недели три тому назад отдала портнихе, что на Волховской улице, платье для переделки. Вчера портниха принесла примерять платье и спросила жену, не ею ли оставлена в кармане платья маленькая записочка. Жена ответила, что нет. Тогда портниха рассказала, что ученицы ее, подновляя платья, нашли записку и полагают, что она выпала из какого-то кармана. Кому портниха ни показывала записку из заказывающих у нее, все сказали, что никаких записок в кармане не имели. Сегодня жена пошла к портнихе, чтобы заплатить за платье, и та показала ей записку. Когда жена увидела имена Елены Владимировны и Петровского, она опрометью бросилась домой. Не застав меня дома, она пришла в полицейское управление и вызвала меня. Я отправился к портнихе и потребовал записку. Вот она, эта записка. Что вы о ней думаете?
– Я думаю, что это вещь или очень серьезная, или пустая. Может быть, записка имеет отношение к делу, а может быть также, что это просто институтская выходка какой-нибудь из барышень. Если эта записка предназначалась Руслановой, то причиной убийства была ревность, а не грабеж. И как в таком случае объяснить похищение бриллиантов? Во всяком случае, скорей приведите портниху сюда.
В руках моих была, может быть, новая нить к раскрытию преступления. Но как узнать, кто писал записку?
Портниху привезли в слезах. Она клялась и божилась, что ничего не знает, ничего объяснить не может и никогда ни в каких судах и полициях не бывала.
– Успокойтесь, пожалуйста, – говорил я ей, – вас еще никто ни в чем не обвиняет и не подозревает. Мне нужно только вас допросить. Кто вы, как ваше имя, где вы живете и чем занимаетесь?
Портниха сказала, что ее зовут Прасковьей Ивановной Мазуриной, что она живет в доме Ефремова на Волховской улице и работает вместе с сестрами.
– Мы шьем на весь город, – говорила она. – Платья, которые вы видите на балах, почти все из нашего магазина.
– Как попала к вам эта записка?
– Я сама не знаю. Должно быть, она выпала из кармана одного из платьев.
– Давно ли вы ее нашли?
– С месяц тому назад, а может быть, немного более. Одна из наших учениц принесла ее ко мне из рабочей комнаты и сказала, что нашла на полу.
– Отчего вы до сих пор никому не заявили об этой записке?
– Я спрашивала у всех дам, которые приезжали ко мне, не забыли ли они в кармане записку. Все говорили, что нет. Вчера я спросила о том же у госпожи Кокориной, и она пожелала, чтобы я показала ей записку. Я и показала. Если б я могла подумать, что мне придется идти к следователю из-за этой записки, то, конечно, давно бы уже сожгла ее.
– Почему же вы не представили эту записку раньше, мне или в полицию?
– Да зачем же мне было ее вам представлять?
– Из записки вы должны были узнать, что она адресована Елене Владимировне, бывшей невесте Петровского; вы видели, что записка эта угрожает смертью. И вы спрашиваете, зачем вам было представлять записку? Неужели вы будете утверждать, что ничего не слыхали об убийстве Руслановой?
– Я записку не читала. Она была сложена конвертом, и прочесть ее, не раскрывая, было нельзя. Я вовсе не желаю выведывать секреты моих заказчиц, я показывала записку, не развертывая, и никто ее не читал. Сегодня ее в первый раз прочла госпожа Кокорина.
Признаюсь, что такое отсутствие любопытства в хозяйке модного магазина показалось мне весьма сомнительным.