Второй носильщик. О повелитель базара!
Третий носильщик. О любимец богов!
Четвертый носильщик. О отец всех носильщиков рынка!
Часовой (с завистью, злобно замахиваясь на них пилумом). Пошли вон, собаки! Убирайтесь.
Они убегают по набережной в северном направлении.
Аполлодор. Прощай, Фтататита! Я буду на маяке раньше египтян. (Спускается вниз.)
Фтататита. Пусть боги даруют тебе скорый путь и защитят мое сокровище!
Часовой возвращается после погони за носильщиками, чтобы не дать Фтататите бежать.
Аполлодор (снизу, в то время как лодка отчаливает). Прощай, доблестный метатель пилума!
Часовой. Прощай, лавочник!
Аполлодор. Ха-ха! Налегай на весла, бравый лодочник. Хо-хо-хо! (Он начинает петь на мотив баркаролы, в такт веслам.)
Сердце мое, крылами взмахни, Бремя любви, сердце, стряхни.
Дай-ка мне весла, о сын черепахи.
Часовой (угрожающе, Фтататите). Ну, красавица, иди-ка в свой курятник. Марш отсюда!
Фтататита (падая на колени и протягивая руки к морю). Боги морей, вынесите ее невредимую на берег!
Часовой. Вынесите кого невредимой? Что это ты плетешь?
Фтататита (глядя на него зловеще). Боги Египта и боги Возмездия, сотворите так, чтобы этот римский болван был избит хуже всякой собаки начальником своим за то, что он недосмотрел и пустил ее в море.
Часовой. Проклятая! Так, значит, это она в лодке? (Кричит в море.) Хо-хо! Лодочник! Хо-хо!
Аполлодор (поет вдалеке).
Будь свободным, счастливым будь, Злую неволю, сердце, забудь.
Тем временем Руфий после утренней битвы сидит на связке хвороста перед дверью маяка и жует финики; гигантская вышка маяка поднимается слева от него, уходя в небо. Между колен у Руфия зажат его шлем, полный фиников; рядом кожаная фляга с вином. Позади него громадный каменный пьедестал маяка, закрытый с моря низким каменным парапетом, с двумя ступенями посредине. Массивная цепь с крюком от маячного подъемного крана висит прямо над головой Руфия. Такие же вязанки хвороста, как и та, на которой он сидит, лежат рядом, приготовленные для маячного костра. Цезарь стоит на ступенях парапета и тревожно смотрит вдаль, по-видимому, в довольно мрачном настроении. Из дверцы маяка выходит Британ.
Руфий. Ну как, островитянин-бритт? Поднимался ты на самый верх?
Британ. Да. Думаю, высота около двухсот футов.
Руфий. Есть там кто-нибудь?
Британ. Старый тириец, который работает краном, и его сын, благонравный юноша лет четырнадцати.
Руфий (смотрит на цепь). Ну-ну! Старик и мальчишка поднимают вот эту штуку? Да их там человек двадцать, наверно.
Британ. Только двое, уверяю. У них там противовесы и какая-то машина с кипящей водой – не знаю, в чем там дело; это не британское изобретение. Они поднимают бочонки с маслом и хворост для костра на вышке.
Руфий. А как же…
Британ. Прости, я спустился, потому что к нам по молу идут гонцы с острова. Нужно узнать, что им надо. (Торопливо проходит мимо маяка.)
Цезарь (отходит от парапета, поеживаясь, явно не в духе). Руфий, это была безумная затея. Нас расколотят. Хотел бы я знать, как там идет дело с баррикадой на большой дамбе?
Руфий (огрызается). Уж не прикажешь ли мне оставить еду и на голодное брюхо бежать туда, чтобы доложить тебе?
Цезарь (нервничая, но стараясь успокоить его). Нет, Руфий, нет. Ешь, сын мой, ешь. (Снова выходит на парапет.)
Руфий продолжает поглощать финики.
Вряд ли египтяне настолько глупы, что не догадаются ударить по укреплению и ворваться сюда, прежде чем мы его доделаем. Первый раз решился на рискованный шаг, когда его можно было легко избежать. Не следовало мне идти в Египет.
Руфий. А всего какой-нибудь час назад ты ликовал и праздновал победу.
Цезарь (оправдываясь). Да. Я был глупцом. Опрометчивость, Руфий, мальчишество!
Руфий. Мальчишество? Ничуть. На-ка вот. (Протягивает ему горсть фиников.)
Цезарь. Зачем это?
Руфий. Съешь. Тебе как раз этого не хватает. Человек в твоем возрасте всегда склонен раскисать натощак. Поешь и отхлебни вот этого. А тогда и поразмысли еще раз о наших делах.
Цезарь (берет финики). В моем возрасте… (Качает головой и откусывает кусочек.) Да, Руфий, я старый человек, изношенный. Это правда, сущая правда. (Погружается в грустные размышления и машинально дожевывает второй финик.) Ахилл – он еще во цвете лет. Птолемей – мальчик. (Жует третий финик, несколько приободряется.) Ну что ж, каждому свое время. И я взял свое, жаловаться не приходится. (Неожиданно оживившись.) А неплохие финики, Руфий.
Возвращается Британ, он очень взволнован, в руках у него кожаная сума.
(Цезарь уже опять стал самим собой.) Что еще?
Британ (торжествующе). Наши доблестные родосские моряки выловили сокровище. Вот! (Бросает суму к ногам Цезаря.) Теперь враги твои в наших руках.
Цезарь. В этой суме?
Британ. Дай договорить. В этой суме все письма, которые партия Помпея посылала в Египет оккупационной армии.
Цезарь. Ну и что же?
Британ (досадуя на то, что Цезарь так туго соображает). Ну вот, теперь мы будем знать, кто враги твои. Имена всех, кто замышлял против тебя, с тех пор как ты перешел Рубикон, могут оказаться здесь, в этих бумагах.
Цезарь. Брось это в огонь.
Британ (остолбенев, изумленно). Бросить?!!
Цезарь. В огонь! Неужели ты заставишь меня тратить ближайшие три года моей жизни на то, чтобы осуждать и отправлять в изгнание людей, которые могут стать мне друзьями, если я докажу им, что моя дружба стоит дороже дружбы Помпея или Катона? О ты, неисправимый бритт-островитянин! Или я бульдог, чтобы лезть в драку только затем, чтобы показать, какие у меня крепкие челюсти?
