Жених и невеста. Отвергнутый дар

Гиены. Однажды смотрели кассету с документальным фильмом про Африку. Юлька разревелась, он тоже несколько дней не мог отойти. Средь бела дня, рядом с каким-то поселением, стая гиен завалила антилопу. Они жрали ее неторопливо, не убивая, отхватывая куски горячего сочащегося кровью мяса. Заживо. Руки оператора, снимающего это – не дрожали. Гиены сейчас завалят Юльку и будут жрать заживо, наслаждаясь болью, страхом и страданием. И его бессилием. Ему на это смотреть. Но он – не тот безвестный оператор, а Юлька – не антилопа. Юля… Его Юля… Жить после этого? Не смешите. Уши заложило, окружающее стало доноситься словно сквозь толстый слой ваты. Риф вдруг присел на корточки, щелкнул замок – он открыл портфель. Гиены…

Что он делает? Зачем открыл портфель? Там нет ничего, чтобы им отдать… Там только…

Э, а это у нас что? Что он бормочет? Вожак прислушался, нагнулся, пытаясь разглядеть лучше. Что он достает? Остальные подошли ближе. Паренек запустил руку внутрь и достал что-то скомканное, не глядя сунул в руку Кубику. И продолжил бормотать торопливой скороговоркой. Девка прижала руки ко рту, ее била крупная дрожь.

– Ребят, пожалуйста, отпустите, вот, у нас деньги есть, стольник. Сейчас достану. Подержи вот… Я щас.

И он сунул в руку Кохи еще какую-то тряпку. Приятели рассмотрели полученное – и не удержавшись, громко заржали.

– Гля, трусы! Девка, твои что ли? Синенькие! В горошек, бля! Коха, на, занюхать хочешь?

– Сам нюхай! А у меня лифчик, охереть! Духами пахнет… Давай, доставай, что там еще! Серый, она там без труханов и лифона под платьем! Голая и пахнет классно!

– А ну подними, повернись-нагнись, засвети монетку! Да не реви, мы не порвем, растянем только!

Девчонка вцепилась в подол, стараясь закрыть колени, ох и потеха пошла! Серый, не удержавшись, рассмеялся вместе со всеми – такого представления у них еще не было. А хмырь еще что-то тащит… Пенал? Что он про стольник говорил?

– Давай сюда, сам разберусь. Эй, вы, хорош ржать, услышат. Коха, Кубик, чо, дрочить пристроились? Ну, ваше дело, нам с Крестом больше достанется.

Совсем потерявшийся паренек поднял на Серого глаза и показал – пенал закрыт на хитрый замок, два колесика. Настроить надо. Крутой, с картинкой аквалангиста, гарпунное ружье. Не наш пенал.

– Ну, давай сюда стольник. Не врешь?

– Нет, нет, сейчас открою.

– Если врешь – будешь должен.

Приятели веселились вовсю – сколько всего он им уже должен. В голове Серого вдруг мелькнула совсем неуместная сейчас мысль – и это дрожащее полумертвое от страха чмо позавчера завалило троих посреди улицы? Да херня, точно все было не так. Обкурились шмали до зеленых чертей, вот и привиделось. Не, в самом деле – даже не рыпнется? Его девку уже считай разложили, а он в портфеле шарит? Говно парнишка. А, какая уже разница… Стольник приберем, пригодится. И – продолжать культурную программу, парочка готова к употреблению, подзатыльник – и смирненько почапают куда велят. Ну вот, справился, наконец, с колесиками, открыл крышку. Хороший пенал, Серый его потом заберет себе. Он дотронулся до кармана, где лежала небольшая записная книжка. Там три адреса, имена. Три девушки и их семьи, угроза которым надежно обеспечила молчание. Сегодня он не откроет ее, адреса не понадобятся. Зачем Серому знать, как найти семьи парня и девчонки? Они к ним не вернутся.

Нет! Это не мой Риф, это не он… Дрожащие руки, ее белье в руках ржущих подонков, вот рассматривают при тусклом свете фонаря, с ухмылками суют по карманам. Он сам им отдал. Глумятся… Все кончено… Риф не сможет ее защитить. Вот полез еще и за пеналом, зачем? Там нет никаких денег. У нее есть рубль с мелочью. Губы задрожали в горькой усмешке, cлезы текут по щекам – не разжалобить, не откупиться. Да и был бы тот стольник, толку? Их уже ничто не остановит. Риф открыл крышку пенала и что-то достал. Что? Что? Риф!

Он распрямился, мелькнуло белое пятно бинта на его руке, четко раздался влажный чвакающий звук, сменившийся захлебывающимся булькающим хрипом – остро заточенный карандаш снизу вверх врезался Серому под подбородок, прошив тонкую кожу, пробив дно рта и язык. Графитовый наконечник в прочной оболочке из кедра глубоко засел в нёбе. Серый застыл, вцепился ногтями в щеки, распялив их в жуткой гримасе клоуна, глаза выкатились, блеснув в свете фонаря, рот приоткрылся – из него хлынула пузырящаяся кровь, она казалась черной. Он очень хотел крикнуть от пронзившей голову жуткой боли, но не мог, и только старался открыть рот как можно шире, шире. Серый не верил, не верил, не верил. Несколько секунд назад все было так хорошо, все было, как обычно. Страх жертв, пьянящее чувство власти, предвкушение наслаждения с этой чистенькой девочкой, ах, какая челка… А сейчас… Он чувствовал косо засевший толстый карандаш. Засевший намертво. Чувствовался резкий привкус дерева. Если раскрыть рот еще только чуть-чуть… С отчетливым щелчком челюсть вывернулась из сустава и застыла. Белая как мел Юля увидела зияющую дыру, хлещущую кровью. Две темные блестящие струйки потекли из носа. Она застыла, оцепенела. Лицо Рифа было бесстрастно, когда он отчаянным усилием скользящих пальцев с треском сломал карандаш в ране и с размаху вонзил зазубренный обломок в левый глаз Серого, безжалостно вбив его ладонью до упора. И сразу, пока не заколебался, пока дикая ярость, пока не подкатила дурнота. Пока он готов. С размаху захлопнул Серому рот ударом той же ладони по подбородку, корявым, неуклюжим ударом. Ударом, разнесшим нёбо, размолотившим изодранный язык, с мокрым хрустом порвавшим связки. И еще раз – по левому глазу, вбить, пробить. Насквозь. Убить. Убить! Он почувствовал, как проломилась тонкая кость, как тело врага конвульсивно дернулось. Обломок глубоко вошел в ткань мозга, разрушая все на своем пути торчащими во все стороны острыми занозами. Серый медленно повернулся к обомлевшим, оцепеневшим приятелям, пошатнулся, невидяще пошарил руками в воздухе, шагнул к ним. Они попятились, боясь дотронуться. Кровь залила лицо, шею, грудь, потекла по животу, закапала на асфальт. Не найдя опоры, рука Серого бессильно упала, он попытался что-то сказать, из развороченного рта вырвались только хрип и пузыри – и с новой волной кровавой рвоты рухнул под ноги застывших Креста, Кохи и Кубика. Ослепший, парализованный, задыхающийся. Но все еще способный мыслить и чувствовать непереносимую боль. Но есть предел и ей, она вдруг стала затихать. Затихать. Исчезла совсем. Серый перенесся в подвал, куда он так мечтал попасть. Какое зрелище… Девчонка, она его, его. Мольбы о пощаде, совсем детский скулёж и плач. И судорога сладкого наслаждения, его тело выгнулось, Серый почувствовал, как где-то внизу стало мокро и горячо. Хорошо-о… Все погасло. Он затих. Далеко не сразу оставшиеся на ногах поняли, что остались в подъезде одни – Риф и Юля пробежали тоннель, двор – и сломя голову помчались по улице.

– Юль, ты как? Не отставай!

– Держусь, Саш, ох…

Она пошатнулась и прислонилась спиной к стене подъезда, обессиленно согнулась и уперлась ладонями в колени, отбросив на желтоватую стену изломанную тень. Дыхание с судорожным свистом вырывалось изо рта, еще больше высушивая губы. Риф развернулся и быстро подошел к ней, положил руку на плечо, заглянул в глаза. Ее лицо горело лихорадочным румянцем, лоб обжигал ладонь, на щеках засохшие дорожки слез, на шее видно бьющуюся жилку. Девушка всхлипнула и привалилась к нему, уткнулась лбом в грудь, прошептала.

– Родной мой, Сашенька… Я сейчас, сейчас, немножечко постою. И… побегу с… тобой… дальше.

Он вздрогнул, такая недетская нежность прозвучала в сбивчивом задыхающемся шепоте. Извечная, древняя нежность женщины к своему мужчине. Слова отдались в сердце глухой болью. Все из-за него. Эту милую домашнюю девочку чуть не растерзала стая подонков. Из-за него. Всего десять минут назад она беззаботно шла рядом, держала за руку, весело о чем-то болтала. Сейчас – затхлый подъезд, еле горящая пыльная лампочка, хриплое дыхание, засохшие слезы и его рука, обмотанная пропитанным кровью бинтом. Вот счастье, которое он ей дал. А она шепчет в ответ на все это нежные слова, обняв и прижавшись крепко-крепко, сейчас она немного отдышится и побежит с ним дальше. Риф чувствовал частое биение ее сердца, силу обнявших рук, вцепившихся в него пальцев. Он прислушался к себе с холодным отстраненным удивлением – нет, никакого раскаяния. Случись снова – поступил бы так же. Но Юля не заслужила всего этого. Риф оборвал мысли, есть дела поважнее. Остальное – потом. Сначала – добраться до дома. Он мельком взглянул на часы. Им казалось, что прошла бесконечность, но циферблат бесстрастно опроверг – в Меридоре все заняло меньше пяти минут. Пять минут в мрачном тоннеле, тянувшиеся как пять часов. И пять минут сумасшедшего бега.

Когда Серый рухнул под ноги оцепеневших от ужаса приятелей, больше всего Риф хотел заорать – "бежим!". Вовремя сообразил, что именно сейчас шум поднимать нельзя. Только бы она не закричала… Быстро кинул пенал обратно в портфель, щелкнул замок. Уже не обращая внимание на остальных, развернулся и хотел схватить девушку за руку, увлечь за собой. Она посмотрела на протянутую ладонь – и безотчетно попятилась, замотав головой. Юля все еще не могла произнести ни слова – горло перехватил спазм, по телу пробегала дрожь. Риф понял. Сжал пальцы в кулак и почувствовал, как они вязко скользят в густой застывающей крови Серого, насквозь пропитавшей бинт. Кивнул в сторону выхода во двор и негромко скомандовал.

– Очнись. Бежим. Быстро.

Услышав его голос, Юля вздрогнула и встряхнулась, широко раскрыла глаза. Попыталась сглотнуть, прошептала.

– Бежим.

Две тени ринулись в сторону поворота во двор, сначала неуверенно, но с каждым шагом набирая скорость. Позади остались так и не сдвинувшиеся с места Крест, Коха и Кубик. Серый еще дышал, бессмысленно скребя по асфальту скрюченными пальцами, обдирая ногти.

Они промчались по узкому извилистому двору, необычно безлюдному в этот совсем не поздний час. Повезло. Возможно, кто-то из жильцов проводил удивленным взглядом из окна бегущую сломя голову парочку. Или, заходя в парадную, услышал за спиной хриплое дыхание, топот, невнятный вскрик. Обернулся – и не увидел никого. Или размытые сумерками тут же исчезнувшие силуэты. Пожал плечами и вернулся к домашним делам. Ужин, семья, телевизор. Бегут? Значит, нужно. Не сбавляя скорости Риф с Юлей вынеслись на улицу, лихорадочно переглянулись, он ткнул пальцем – направо! Юля кивнула – прямо домой бежать нельзя. Пока они не произнесли ни слова, все потом, потом. Сейчас же – оказаться как можно дальше. К счастью, район они знали как свои пять пальцев, годами гуляя здесь, играя, еще со времен детства. Конечно, те игры уже в прошлом, но они ничего не забыли. Первый проходной двор, второй, третий. Наконец, они остановились, выбившись из сил.

– Родной мой, Сашенька… Я сейчас, сейчас, немножечко постою. И… побегу с… тобой… дальше.

Он прижал ее к себе, стараясь не коснуться окровавленной рукой. Зарылся лицом в растрепанные вспотевшие волосы, глубоко вдохнул. Убедиться – она тут, с ним.

– Ш-шш, все, все, бежать уже не нужно, мы далеко.

Юля закивала, не отрывая лица от груди, обхватив его обеими руками, словно боялась, что он исчезнет. Вдруг подняла к нему заплаканное лицо.

– Они нас не догонят?

– Нет, им не до нас, Юль. И мы уже далеко, хорошо покружили.

– Я люблю тебя, Саш… Ты… Ты такой… – она остановилась, не найдя слов, и вновь уткнулась лицом ему в грудь.

Риф не сдержал улыбки, услышав это признание, словно от ребенка. Юлька и есть ребенок, подумал он. Риф вдруг понял, что сам он стал сейчас старше на много-много лет. Он изменился и больше никогда не станет прежним, вот и закончилось детство. Теплицы больше нет. Осознание этого наполнило его горькой и печальной гордостью, глаза подернулись влагой, губы задрожали. Юля почувствовала это и шепнула.

– Саш… Что?

– Ничего, солнышко, – Риф перевел дыхание и осторожно высвободился, – ничего. Отдохнула?

– Ага. Куда теперь? Риф…

– Что?

– Давай порвем на мне платье, наставим царапин, ну, стукни меня по лицу – и в милицию. Заявим, сами.

Он на миг задумался, всерьез прикидывая. Покачал головой.

– Нет, нельзя. Мы такое делать не умеем, нас спалят. Очные ставки, фотороботы. Родителей твоих вызовут, маму мою. Представляешь? И я в итоге сяду. За убийство.

Юля замотала головой, даже зажмурилась, представив себе это.

– Ты не убийца! Слышать не хочу!

– Тсс, тихо!

Риф оглянулся по сторонам, их шепот отдавался эхом в тишине безлюдного подъезда. Он осторожно подбежал к выходу и выглянул – никого. Вернулся и склонился к лицу Юли, очень близко, почувствовал ее дыхание. Взял горячие щеки в ладони, прошептал прямо в широко раскрывшиеся глаза, блеснувшие зеленью.

– Я – убийца. Я только что убил. Потому что хотел убить. Потому что не мог не убить. Я очень надеюсь, что он уже сдох. Услышала?

Юля закусила губу, поняв, что ей сейчас сказали и почему.

– Услышала?

Она накрыла его ладони своими, несколько долгих мгновений смотрела в лицо. Риф молча ждал. Юля кивнула, сжав пальцы на его руках, чувствуя кровь и не отстраняясь.

– Да. Ты убийца. Ты убил ради меня, потому что не мог не убить, и я горжусь. Горжусь, что ты со мной, и никогда не оставлю тебя. Я хочу, чтобы он сдох. Чтобы все они сдохли. Услышал?

– Услышал.

На ее щеке остался багровый отпечаток и она не спешила его стирать, в тусклом свете он казался черным.

– Это наше обручение?

– Да. А теперь, муж, давай сматываться.

– Давай, только нужно умыться. Здесь где-то кран. Идём? И надо снять это, лучше прямо здесь.

Риф приподнял руку и слегка встряхнул ею, осторожно пошевелил пальцами. Кровь начала засыхать, превращаясь в заскорузлую багровую корку. Юля присела на корточки и открыла портфель, снова появился пенал. Она усмехнулась уголками губ, погладила кончиками пальцев вечно плывущего куда-то аквалангиста с гарпунным ружьем наизготовку. Сегодня его ружье выстрелило. Юля очнулась от секундной заминки и тряхнула головой, надо спешить, в любой момент кто-нибудь может пройти здесь. Им не может вечно везти. Нет, всегда можно сделать вид, что они просто влюбленная парочка в поиске уголка для поцелуев. Но сначала – избавиться от бинта и умыться. Юля открыла крышку и достала небольшие, но острые ножницы. Риф протянул руку, она покачала головой.

– Я сама. Давай.

Она помнила, где порез от зеркала, и перевернула кисть юноши ладонью вверх, уверенно поддела вязко подавшуюся мешанину бинта. Раз, два, три – ножницы тихо лязгнули, упав на асфальт, она отогнула повязку в стороны, Риф с облегчением высвободил руку. Он только сейчас почувствовал, как ей было тесно и душно. Прохладный воздух освежил разгоряченную кожу, отдаваясь покалыванием в пальцах.

– Дай посмотрю.

Риф не мешал, молча наблюдая, как Юля взяла на себя роль хранительницы, жены. Новые, совсем недетские мысли. Останется ли она такой – или сломается, когда немного отойдет? Ей же всего пятнадцать, девчонка, школьница. Соучастница убийства. Выдержит ли? Если она захочет уйти – он не имеет права ее удерживать. Произошедшее или свяжет их крепче любых брачных уз… Или навсегда оттолкнет друг от друга. Как же они были наивны, решив, что все позади, всего-то час назад.

– Не кровит, все в порядке. Просто порез маленький. Болит?

Она осторожно нажала пальцем, вопросительно посмотрела.

– Нет, нормально. Всё, идем, умоемся.

Риф выглянул в тихий двор, обвел глазами пустые скамейки, бордюры возле входов в парадные – излюбленное место детворы. Никого. Взгляд обежал светящуюся мозаику окон, почти везде горит свет. Время к восьми, люди возвращаются домой. Но почему… Он повернулся к Юле, настороженно наблюдавшей за ним. Нет, и об этом после. Везение не может длиться вечно. Пора домой и им. Кран в углу двора под виноградом.

– Идем. Быстро все делаем, но не суетимся. Там окна светятся. Мы идем с… Со стадиона, как раз ваш судоремонтовский недалеко. Там сейчас полно народа, и мы могли быть. Если нас увидят, пусть и услышат. Поболтаем об этом, лица не светим, там тень, нормально. Поняла? Сможешь? Улыбнись.

Юля с готовностью кивнула, на ее еще бледном, чумазом от засохших слез лице появилась слабая улыбка. Риф нахмурился. Нет. Так не пойдет. Из одной крайности в другую. Это не игра в шпионов. Он вздохнул и придержал девушку, уже шагнувшую к выходу во двор. Он очень не хотел это говорить, но знал – нужно. Он должен. Сейчас? Да. Ему не понравилась ее улыбка, возможно, Юлька просто не до конца понимает, во что влезает. Ребенок… А он – уже нет. И он за нее в ответе. Она этого не заслужила.

– Юль, стой. Послушай, – он набрал воздух, – ты должна уйти, сейчас. Пока еще не поздно. Я провожу тебя домой, но…

Девушка застыла, улыбка медленно исчезла, губы сжались в ниточку. Глаза опасно сузились. Риф знал это выражение лица, но взгляд не опустил. Он должен.

– Это не игра. Понимаешь? Совсем не игра.

Ее взгляд вдруг потерял твердость, снова затуманился слезами, губы задрожали. Она как никогда стала похожа на обиженного ребенка. Но слова, которые она произнесла… Шепотом, слышным в тишине подъезда не хуже крика. Крика в лицо. Риф молча слушал, понимая – всё. Теперь – всё.

– Ты не смеешь, слышишь? Не смеешь так со мной. Не делай из меня дурочку, Сашенька, понял? Ты не отошлешь меня, я никуда не уйду. Нет, вы оба – козлы! Что тот, что ты. Благородные какие… Отсылатели! Засуньте оба свое благородство знаете куда? Все я понимаю. Понял, фриц несчастный?

– А если меня найдут? Ты – соучастница.

– Тра-ля-ля! Не найдут. А найдут если… Я везде пойду, все расскажу, всем! Помнишь, мы фильм смотрели, как его… Там мужик тоже урода убил, жену защищал.**

– И ему семь лет дали. Наш суд, самый гуманный суд в мире.

** Отсылка к фильму "Средь бела дня"

Юля взяла его за руку и сильно сжала, заглянула в глаза.

– Значит, я тебя дождусь. И кончено.

Риф вздрогнул, услышав эти слова. И кончено. Ничего не ответил. Еще несколько мгновений тишины, мир словно замер вместе с ними. Он чуть пожал плечами, усмехнулся, кивнул на уже совсем темный выход.

– Идем. Нет, стой.

Юля раздраженно обернулась.

– Ну сейчас что?

– Лицо дай вытру, нельзя так выходить. Кровь на щеке.

– Ой… Забыла. Я сама, щас.

Она попыталась оттереть засохшее красное пятно рукой, но оно держалось. Риф плюнул на свою ладонь и несколькими движениями наскоро вытер самые заметные места. Юля послушно дала все это проделать, юноша критически осмотрел результат, кивнул.

– С пивом потянет, пошли. Прямо к крану, болтаем о футболе.

Когда они вышли из подъезда, нахлынуло четкое ощущение перехода, словно они пересекли какую-то границу миров. Тишина сменилась звуками – из окон послышались голоса, где-то включили телевизор. Юля втянула носом воздух – появились запахи, пыльную затхлость подъездов сменили кухонные ароматы. Где-то готовят ужин, семья скоро сядет за стол. С улицы донесся шум машин, гудки. Там – жизнь, там – люди. Люди, которых они почему-то не видели и не встречали все эти загадочные почти полчаса – Риф снова взглянул на светящийся циферблат. Они ускорили шаг, почувствовав, что их непонятное везение, их странная невидимость – на исходе. Мир устал ждать, устал держать Время. Они быстро подошли к невысокой зеленой колонке, стараясь не смотреть на два окна прямо за ней – там кто-то есть, и сейчас этот или эти «кто-то» их увидят и услышат.

– Коль, а как ты так сумел их аж троих обвести?

Звонкий голос отдался эхом в углах двора, Риф вздрогнул от неожиданности, Юлька же продолжила. Она наклонилась к небольшому латунному крану, раз-два – с плеском полилась вода. Наконец-то. Но быстрее…

– Ну ты, Катька, и спросила, это ж пеньки каличные были, а в воротах – дыряк голимый.

– Я думала, задавят тебя, а ты – в десятку, класс!

– Мы пскопские – мы прорвемся! Давай, домой опаздываем, грязные, как тебя маме сдавать такую? И чего ты тоже полезла гонять, сидела бы в сторонке. Дай умоюсь, ты все?

Юля с удовольствием вымыла лицо, руки и даже плеснула на волосы, попытавшись их привести в порядок "немецким гребнем", то есть просто пятерней. Получилось только с грехом пополам пригладить. Она улыбнулась, отфыркиваясь. Шепнула.

– Иди сюда, дай мне руку. Да, эту.

Она осторожно подставила ее под струю льющейся воды, стала обмывать медленными ласкающими движениями. Вода на несколько мгновений стала багровой, и тут же – снова чистой, прозрачной, прохладной, весело мерцающей в домашнем свете окна. И его рука – снова белая, тоже чистая. Они оба смотрели на нее, на бурлящую воронку уходящей под землю воды. С ней навсегда ушла кровь подонка, а они – остались. Чистые и заново родившиеся. В окнах все еще никого, никто не вошел во двор. Еще есть немного времени, совсем немного, чтобы… Юля подняла с земли брошенный окровавленный бинт. Секунда – и красный комок исчез в стоке, отправившись в долгое путешествие к морю. Все. Они выпрямились и посмотрели друг на друга, словно в первый раз. В каком-то смысле так это и было. Они никогда больше не будут прежними. Риф протянул ей руку, в другой уже был портфель.

– Идем?

– Идем.

Уже выходя на ярко освещенную фонарями улицу, они услышали, как за их спинами во двор высыпала шумная ватага детворы, хлопнула дверь парадной, послышались шаги. Они поняли, что так происходило в каждом подъезде, в каждом дворе, через которые пробежали. Они словно на полчаса выпали из привычного мира, став в нем призраками, шедшими каким-то своим, особым путем. Риф вдруг подумал, а если бы они не нашли дорогу обратно? Так и остались бы бродить в лабиринте безлюдных дворов, подъездов и парадных? Одни. Он оборвал эту мысль.

Двое быстро шли по вечерней улице, избегая фонарей и стараясь держаться в тени. Редкие прохожие не обращали внимания на спешащую парочку, девушку в школьном платье и юношу, несущего ее портфель. Обычная картина.

– Саш, когда мама прилетает?

– Часа через два, и еще минут сорок от аэропорта ехать.

– Значит, есть время. Зайдешь?

В вопросительном тоне было и полуутверждение, Риф прекрасно его понял. Обычно в это время он доводил ее до двери и возвращался домой. Он старался не злоупотреблять терпением Юлиных родителей, заходя в гости к их дочери затемно. Достаточно, что они и так не расстаются с самого утра, а потом еще и шепчутся допоздна по телефону. Вечером девушка принадлежит семье. Разумеется, за четыре года ее родители привыкли к нему, признали увлечение дочери. Да, увлечение. Мальчик приличный, глупостей не делает, девочка в хороших руках. Конечно, фигурально выражаясь. Мыслей о чем-то большем, чем невинные поцелуи, чего уж там, они не допускали. Юля усердно поддерживала их в этом убеждении. Короче говоря, Риф не слишком часто пользовался гостеприимством ее семьи в эти часы. Но сегодня… Он не хотел оставлять Юлю, даже и в безопасности дома. Она не хотела оставаться одна. С папой и мамой, и при этом – одна. Так она чувствовала. Риф кивнул.

– Зайду, солнце.

– Ну тогда пошли быстрее, я сейчас лопну, терпела всю дорогу. Ой, Саш… – она остановилась на полушаге.

– Что?

– Трусы… Лифчик…

Риф помрачнел, эти слова снова вернули их в тоннель Меридора. Но Юля вспомнила их не поэтому, здоровая психика стремительно задвигала страшные воспоминания на самую дальнюю полку. Она положила руку на живот и сконфуженно сказала.

– Твоим шортам хана, Саш. По-моему, уже по ногам пошло, б-ррр… Бегом! И вообще надо.

Они вошли во двор, миновали непременных "скамеечных бабушек", проводивших их одобрительными взглядами. Молодец, кавалер, всегда вовремя девочку приводит. Тоже старинный дом, просторные гулкие парадные лестницы с вытертыми до блеска мраморными ступенями, узорные перила, высокие двери квартир. Юля подняла глаза на окна четвертого этажа, горит свет. Ее пальцы сжались, она почти потащила его за собой. Войдя в парадную, они бегом поднялись наверх.

– Дай портфель.

Юля торопливо стала доставать ключи, не сразу нащупала и взмолилась.

– Риф, открой сам, своим. Ну где же они, блинство…

Cвоим ключом он в замок не полезет – не нужно, чтобы это вдруг увидели ее родители. Юля отлично знала его мнение на этот счет. Наконец-то…

– Нашла, уфф. А ты вредина, вот!

Щелкнул замок, они вошли внутрь.

– Пап-мам, мы дома! – она громко оповестила родных и тут же шепотом скомандовала, – иди пообщайся, я в комнату и в ванную, ой, мамочки, не могу больше!

Риф слегка подтолкнул ее, Юлька сделала ну очень страшное лицо и унеслась по высокому узкому коридору. Хлопнула дверь. Он пожал плечами и шагнул навстречу вышедшему из кухни отцу Юли. Рукопожатие было традиционно на слом – широкоплечий кряжистый мужик относился к другу дочери слегка снисходительно, не считая увлечение историей достойным занятием. Рука у начальника цеха судоремонтного завода была крепкой, что он каждый раз заново давал понять Рифу. Работай, много и тяжело – добьешься чего-то в жизни. А история… Ну-ну, как говорится. Дочь Родион Васильевич обожал и баловал, потому дружбе не мешал. Год назад он позвал Рифа на кухню и негромко сказал, что все понимает, мол, уже не совсем дети. Короче, если обидит девочку – пусть пеняет на себя, и мама не спасет, понял? Риф кивнул и обещал. Иногда он думал – догадывается ли дядя Родион о происходящем между ними? Или до сих пор думает, что они просто дружат, ходят в кино, делают уроки и кушают мороженое? Отцы часто наивны и узнают все последними. Юля иногда признавалась, что побаивается грозного родителя. Знала, что он в ней души не чает и пальцем не тронет, но – все равно побаивалась. На это Риф сказал – если что, просто скажи своим все и позвони. Я приду. С Юлиной мамой ему было легче, возможно, потому, что сам рос без отца и привык к отсутствию мужчины в доме. Тетя Нина ценила его за то, что Юля улыбается и ей с ним хорошо. Так родителям спокойнее, когда девочка дружит с одним мальчиком, никуда не бегает, дома не толкутся гости. Все спокойно и размеренно, утром мальчик забирает дочку в школу, вечером приводит домой. То, что между школой и домом есть еще несколько часов, которые они вместе – она смирилась, а что делать? Не запретили четыре года назад – поздно что-либо менять. Да и причины нет, Юля счастлива. Выходные и каникулы они также практически не расставались, но мама всегда знала, где они, с кем, и когда вернутся. Ни разу Риф не нарушил слово, ни разу они не опоздали. А если надо задержаться на часик-другой – всегда звонили. Что еще нужно? Конечно, чем старше дети становились, тем больше мать задумывалась о будущем. Школьные романы редко заканчиваются хорошо. Парочки или расстаются после выпускного, погрузившись во взрослые заботы. Разъезжаются кто куда, поступают, новые друзья-подруги, новые интересы, увлечения. Школа, это… Школа. Или второпях женятся, второпях рожают, второпях разводятся. Нина Николаевна не хотела такой судьбы для любимой дочери. Рассматривала ли она Рифа как возможного зятя? Скорее нет, чем да. На дочь были свои планы, места для юноши в них не находилось. Но пока еще целый год – зачем им мешать? Пусть дочь спокойно доучится, получит хороший аттестат. А там… Все решится так, как нужно. Разумеется, на благо Юли. Только бы за этот год не натворила глупостей, нынче молодежь куда легкомысленней, чем в ее время. Иногда Нина Николаевна думала, глядя на дочь – может, все уже случилось? Может, позвать ее, поговорить, прямо спросить? Она мать, ей можно рассказать все. Но каждый раз что-то удерживало ее. Возможно, то, что четыре года – не шутка. Это – серьезно, и лучше не лезть. А если отец узнает… Пусть все идет, как идет. В одном мать была уверена – Риф никогда не поступит с Юлей непорядочно. И она хорошо знала Евгению Алексеевну, мать юноши, знала, как та любит Юлю. Любит, как… Дочь? Невестку? Иногда она ревновала, сознавая, что у ее дочери появился второй дом. А если она в один совсем не прекрасный день решит уйти туда? Кто ей сможет помешать? Мать Рифа примет ее, несомненно. Все эти мысли часто лишали Нину Николаевну сна и покоя. Мужу легче – он не сомневается в своем отцовском авторитете. Мужчины наивны.