Жених и невеста. Отвергнутый дар
Нина Николаевна как раз накрывала ужин, когда вернулась дочь. Улыбнулась, услышав из коридора звонкое «пап-мам», Юля промчалась мимо кухни прямо в свою комнату, хлопнула дверь. Что это с ней? Она вышла в коридор и увидела Рифа, они как раз обменялись с мужем рукопожатием. Теперь придется пригласить парня ужинать. Дочь у него дни напролет проводит, и по телефону сказала, что поели. Как не накормить его? Она пригляделась к юноше, он ведь простужен или вроде того? Бледный какой-то… Нина Николаевна подошла к мужчинам.
– Здравствуй, Саша, как себя чувствуешь?
– Добрый вечер, теть Нина, нормально. Температура была пару дней, подкашливал. Уже прошло почти.
– Ну и хорошо, идемте на кухню, будем ужинать. Мама еще не вернулась?
– Сегодня вечером прилетает.
Разговаривая, они вошли на кухню, сели за накрытый клетчатой скатертью стол, Риф увидел, что приготовлено. К горлу подкатил комок и он сглотнул, отведя взгляд. В центре красовались большая стеклянная салатница с пюре и овальное блюдо с куриными котлетами, тут же кисло-сладкий соус в небольшой пиале. В другое время он бы с удовольствием присоединился – мама Юли отлично готовила. Но сегодня… Помимо воли перед глазами встал Серый, его выкаченные глаза и черный провал рта, хлещущий кровью, две блестящие багровые струйки из носа. Удушливо-кислый запах рвоты. Юлька сейчас войдет и тоже увидит. Ничего еще не закончилось. В ушах зазвенело, он почувствовал головокружение, откинулся на спинку стула. Не хватало еще грохнуться. Да что ж такое… Словно издалека донесся голос дяди Родиона, он что-то спросил, Риф повернул голову.
– Саш, мама твоя шороху, небось, навела там? Старая школа. Саш! Ты в порядке? Мать, налей ему сока, совсем бледный.
– Спасибо, теть Нина, – он взял запотевший стакан яблочного сока и осторожно отпил, смывая противный горький привкус.
Полегчало. Риф покосился на вовсю ароматящий стол, проверяя себя. Смотреть уже можно, но есть это он не рискнет. Невежливо будет. Что же делать? Как Юлька отреагирует? И надо ответить что-то Родиону Васильевичу. Про службу матери он никогда ничего не рассказывал, только Юльке. Та ахала, но хранила узнанное как могила. Риф постарался улыбнуться как можно более светски. Не смотреть на стол.
– Мама мне особо ничего ведь не рассказывает, дядя Родион. Возможно, что-нибудь в газетах потом напишут. Конечно, не упоминая имен.
Отец Юли усмехнулся.
– Понятно, что не рассказывает. Просто вот у нас на судоремонтном давно пора пошуровать, так думаю.
– Родион! – Нина Николаевна слегка повысила голос, – мальчик-то тут при чем? Саша, пей сок. А чего это Юля помчалась сразу?
Она знала, что муж давно уже возмущен кое-какими делами, втихомолку проворачивающимися коллегами на заводе. Не желая при этом «стучать», он иногда отводил душу при встречах с Сашей. Она как-то ехидно сказала ему, дескать, хочешь, чтобы парень задействовал маму – выдай за него Юльку. Будем семьей, вечерком пообщаетесь на ваши темы, по-родственному. Родион ответил сопением и промолчал. Так что нечего дергать парня почем зря. И лучше сменить скользкую тему. Так чего это дочь умчалась к себе прямо от дверей? Саша отпил еще сока, поставил стакан на стол и развел руками.
– Ну, может, живот заболел, бывает.
– Не живот, а я пепси перепила за обедом! Вот и побежала.
Все обернулись – Юля стояла в дверях, уже умытая, переодетая в мешковатые спортивные штаны и футболку, на лице улыбка. Мама погрозила ей пальцем, как можно так беспардонно…
– А что такого, я Рифу всю дорогу ныла, мол, давай быстрее. Мам…
Улыбка на ее лице вдруг потускнела – она увидела, что находится на столе. Риф напрягся. Юль, не надо. Это всего лишь котлеты и соус.
– Что, Юльча? – отец заметил перемену в лице дочери.
– Ээ, я… Я маме скажу, ладно?
Юлька что-то прошептала матери на ухо, показав глазами на стол и положив руку на живот. Риф еле сдержал улыбку, поняв. Юля выпрямилась и заявила.
– Я творог намешаю со сметаной и сахаром, хорошо? И чай. О, «картошки»! Риф, ты будешь?
– Это что еще за фокусы? – Родион Васильевич удивленно поднял брови, – мать старалась, готовила. И не подпрягай кавалера, дай ему поесть нормально.
Нина Николаевна пришла дочери на помощь, махнув рукой на мужа.
– Все в порядке, пусть творог сделает.
Риф поспешил добавить, перехватив взгляд подруги.
– Я тоже творог буду с чаем.
– Тоже живот болит? – Родион насмешливо прищурился, догадавшись, что шептала дочь на ухо матери.
Риф решил честно признаться.
– Из солидарности.
Родион Васильевич кивнул с преувеличенной серьезностью.
– Ну, разумеется. Ладно, давайте уже ужинать. Саш, точно ради мадмуазельки молочком пробавишься?
– Точно-точно, пап. Он болеет, на ночь мясное вредно.
Юлька пошла к холодильнику, по пути незаметно стукнув по спинке стула Рифа, тот благодарно прикрыл глаза. Головокружение немного отпустило, оставив дурнотное чувство нахождения в падающем самолете. Мимолетное прикосновение Юлиной руки поддержало и приободрило. Дай бог, все спишут на простуду. Сзади послышались звуки азартного перемешивания – подруга взялась за дело, ложка так и летала. Он почувствовал тепло, Юлька поставила перед ним глубокую тарелку. Творог, сметана, щедро сдобренные сахаром. Вот снова повернулась, теперь к плите. Чиркнула спичка, ровно зашипел газ, негромко лязгнуло – она поставила кипятиться чайник. Обошла стол, держа свою тарелку, и села напротив Рифа, рядом с отцом.
– Приятного аппетита, дорогие товарищи.
Родион Васильевич только головой покрутил, принявшись за пюре и котлеты, полив все соусом. Юлька покосилась на его тарелку и отчетливо сдержала рвотный позыв, поспешила опустить глаза в свою порцию и осторожно зачерпнула творог. Быстро вскинула глаза на Рифа, он ободряюще подмигнул и тоже попытался есть. Молочное они оба любили, Юлька только терпеть не могла манную кашу. Отец Юли заметил перестрелку взглядов и строго произнес.
– Мелюзга, вас кормить? Юльча, хорош уже, я сказал.
– Родя, перестань, – Нина Николаевна укоризненно посмотрела на супруга, – а вы ешьте, хватит переглядываться.
На несколько минут за столом воцарилась тишина, нарушаемая только негромким стуком вилок и ложек. Юля быстро управилась, стараясь ни о чем не думать и ничего не вспоминать. Только когда из-под быстро уменьшающегося слоя творога показалась белая поверхность тарелки, она вспомнила. Нет, не тоннель, не ужас, не хрип упавшего подонка. Ей на помощь пришло из глубин памяти другое – тоже тарелка. С красивым гербом, за сто двадцать лет краски не потускнели. Щит, разделенный надвое, в левом поле черный орел, в правом – желтые и черные косые полосы. И надпись.
Nos have ut vado longe
Риф переводил это так – Идти надо далеко. А полоса на щите значит, что ветвь рода не имеет права на титул. И пусть. Сашка лучше всех графов и баронов, вместе взятых. И тарелка все равно очень красивая, из нее она ела всего несколько часов назад, простую жареную картошку с луком. Ничего изысканного, как в те давние времена. Никаких лакеев, поваров. Она была и тем, и другим. А Риф был виночерпием. Это невозможно, но она вдруг почувствовала во рту вкус вина. Как Риф его называл, сот… сотарн… сотерн! Вкусное. Как было хорошо… Как она снова хочет там оказаться. Уже не в первый раз за последние дни она сказала себе – я хочу быть там. Конечно, не из-за красивых тарелок и вкусного вина. Это просто знаки, как маячки такие. А причина… Вот она, сидит напротив и старается не подавиться. Бедный… Что он перенес из-за нее… Не будь ее, он бы просто мог убежать, и ничего страшного, подумаешь. Но он был с ней и был вынужден сделать то, что сделал. Ее любимый, ее мужчина, ее рыцарь. Муж. Юля еще раз медленно про себя произнесла это короткое, и такое весомое слово – муж. На миг стало страшно – ее жизнь словно с этого мига разделилась надвое. То, что было до страшного вечера. Веселая беззаботная юность рядом с Рифом, юность, казавшаяся бесконечным праздником. И то, что настало после. Зрелость, взросление? Но они такие же, ей всего пятнадцать. Она дернула уголком рта, новым для себя, незнакомым движением. Нет, ей уже куда больше. А насколько Риф постарел за эти быстрые часы? Страшно подумать. Наверное, он теперь стал в чем-то похож на того, который… Юля вдруг сжала губы. Из-за которого все и произошло. Вот так. И – хватит пока об этом, можно крышей поехать.
От плиты очень вовремя донесся свисток закипевшего чайника, Юля вскочила, положила тарелку в раковину, Риф поспешил подобрать со своей остатки сметаны. В этом доме не одобряли, когда что-то оставалось – труд хозяйки надо уважать, изволь съесть все, раз сел за стол. Девушка подхватила его тарелку и скомандовала.
– Чашки дай. Мам, мы ко мне пойдем чай пить.
Ответил отец, демонстративно посмотрев на мерно тикающие стенные часы.
– Только недолго, вам потом еще по телефону болтать.
Он хотел пошутить, но в его голосе помимо воли промелькнуло раздражение, отлично понятое всеми. Риф и Юля предпочли ничего не заметить, супруга же только покачала головой. Все же так нельзя, мальчик ничего плохого не сделал и не делает. Надо потом поговорить с мужем, пусть будет помягче. Дочке пятнадцать, самый опасный возраст. Вон как расцвела, фигурка, грудки, все остальное – красавица. Да, нужен глаз да глаз, но и перегибать нельзя. Натворит глупостей просто из противоречия – хлебай потом полной ложкой. Нина Николаевна следила за хлопочущей дочерью, как она вручила Рифу небольшой поднос, который нагрузила двумя парящими чашками чая, тарелочкой с пирожными "Картошка".
– Пошли, осторожно только. Мам-пап, мы недолго.
Они молча проводили взглядами удалившуюся парочку, их шаги и негромкие голоса стихли, дверь в комнату дочери закрылась. Родион Васильевич посмотрел на жену. Она пожала плечами, передвинула по столу пустую тарелку.
– Ну что ты на меня смотришь, как Ленин на буржуазию?
– Я нормально смотрю, Нина, а вот они…
– Что – они?
– Странные какие-то, не заметила? Юлька дерганая, этот бледный, словно… Не знаю.
– Болеет.
– Это дочь сказала. Она тебе напоет – не заикнется, если понадобится.
– Родион! – Нина Николаевна рассердилась всерьез, – наша дочь не лгунья. Совсем ошалел, что на тебя нашло?
– Не знаю! – супруг взял давно налитую и так и не тронутую стопку водки, – может, и нашло.
Он шумно выдохнул, опрокинул стопку в рот, осторожно поставил ее на стол. И уже тише, примирительно сказал жене.
– Волнуюсь я за дочу, вот и все. И чувствую – что-то у них не то. Хотел бы знать, о чем они сейчас говорят. Зуб даю, не об уроках и не о кино. Что-то у них там свое, такое, что спросим – не расскажут. А если расскажут – то вранье будет. Заболели, – последнее слово он насмешливо подчеркнул.
Нина Николаевна промолчала. Она чувствовала то же самое. И тоже хотела бы сейчас проникнуть за аккуратно закрытую дверь в комнату дочери.
– Юль, перестань.
– Ну Са-аш…
– А если зайдут?
– Не зайдут. Просто посиди рядом, обними. Вот так, за плечи. Ох, хорошо… Свет пригаси.
Юля закрыла глаза, положила голову на плечо Рифа и блаженно замерла, наслаждаясь тишиной и покоем. Прошептала.
– Ри-иф…
– А?
– Останься со мной сегодня.
Он изумленно раскрыл глаза в полумраке комнаты.
– Ты что? Как остаться? Где?
Юля негромко рассмеялась, свернувшись клубочком рядом с юношей. Тот настороженно посмотрел на дверь. Риф не хотел отказывать Юле в ласке и объятии, он понимал, как ей сейчас это нужно, и сам хотел того же. Но… Здесь, в этом доме они старались границ не переходить. А теперь еще и это заявление. Остаться.
– Испугался?
– Ну, не то чтобы…
Юля вздохнула и запрокинула голову, ее глаза замерцали теплыми огоньками.
– Это я так хочу просто, чтобы ты остался. Сейчас ты уйдешь.
Девушка вдруг резко выпрямилась, Риф почувствовал, как ее тело напряглось струной. Истома исчезла.
– Я боюсь, Риф. Как ты пойдешь домой? По улице, там же они где-то бродят. Оставайся. Мы что-то придумаем. Я тебя не отпущу туда. Боже, какая дура, размякла-раскисла. Все забыла…
Он обнял ее и привлек к себе, уже не думая о двери, и о том, что за ней ее родители. И что они подумают или сделают, застав дочь в его объятиях. Зашептал.
– Хорошо, что забыла. Не нужно это помнить, не нужно думать.
Жаркий шепот в ответ, раскрытые губы, смешавшееся дыхание.
– Нельзя забывать, нельзя не думать. Хочешь, я с тобой пойду? Я буду тебя охранять.
– И я снова кого-нибудь убью. Потому что хранить надо тебя, а не меня.
Сказал – и осекся. Это вырвалось само. Это уже не шутливая бравада – это правда. Он может убить. Зачем он так сказал… Ведь улыбалась уже. Горячее тело в его объятиях, как же кружится голова… Шепот, шепот. Дверь, из-под которой напоминанием об осторожности пробивается полоска света. Нельзя. Нельзя? Юля шепчет. Серебристо светится окно, ветер колеблет белые цветы на занавеске, отблески ночника на зеркале, полировке шкафа, на откинутом столике секретера, книжных полках.
– Убьешь. И я убью за тебя, слышишь? Ты – мой. Никто не смеет тебя обидеть.
– Ты – моя. Никто…
– Ш-шш, милый. Тут никого нет, только мы.
– Юлька! Ты что…
Она вдруг приподнялась, гибко высвободилась из его объятий и одним движением сняла с себя футболку, повернулась спиной совершенно недвусмысленным образом.
– Расстегни.
Риф отшатнулся, губы пересохли, в ушах гулко заколотилось. Он знал – нельзя. Нельзя! Дверь не закрыть изнутри, нет ключа. Он никогда не был им нужен, они никогда такого здесь не позволяли. Юля нетерпеливо повела плечами и повторила.
– Расстегни. Не бойся. Никто не войдет.
– А если…
Она посмотрела на него через плечо блестящими в неярком свете ночника глазами.
– Пусть. Не бойся. Ну! Ты не побоялся убить ради меня. Теперь я прошу всего лишь – расстегни эту застежку. Так нужно. Я так хочу, Риф.
Он все еще не мог решиться, привычная осторожность не давала сделать то, чего хотели пальцы, руки, все тело. Желание нарастало, по телу прошла волна озноба. Юля отвернулась и опустила голову, ее плечи дрогнули, она тихонько всхлипнула. Совсем другой голос, из него вдруг исчезла решительность взрослой опытной женщины. Пятнадцатилетняя девочка.
– Саш… Пожалуйста. Это нужно, правда, сейчас. После всего этого… Я словно грязная. Сделай меня снова чистой, слышишь? Не завтра, не у тебя. Сейчас! Пока грязь легко смыть, пока она не пристала ко мне, к нам. Саша!
Да. Сейчас. Она права, во всем права. Все той же извечной мудростью женщины-хранительницы. Риф отбросил все мысли. Да! Рывком он развернул Юлю к себе, даже не почувствовав, как под пальцами расстегнулась застежка, лифчик упал на пол. Тишина. Частое дыхание. Юля выпрямилась, через мгновение за лифчиком последовали спортивные штаны. Риф нерешительно замер, они взглянули друг на друга. Юлька улыбнулась, в глазах мелькнул огонек, она подчеркнуто медленно повернулась к нему спиной и слегка нагнулась, шепнула.
– Снимай.
– Юль…
– А?
– Мы же так почти не делаем, ты не любишь…
– Просто – снимай! Нет, подожди.
Она снова повернулась к нему, Риф почувствовал, как ее руки скользнули к поясу джинсов, рванули ремень, расстегнули.
– Ложись. Не трогай меня, просто лежи.
Риф закрыл глаза, не веря, что это происходит, не желая просыпаться. Ее руки, пальцы, губы, жаркое дыхание, влажное прикосновение языка. Сначала робкое, неуверенное, осторожно пробующее. И – смелее, настойчивее. Он тихонько простонал, закусил губу, стараясь держаться. Рука сжалась в кулак, захватив кусок плюшевого покрывала. Юля хихикнула, не прекращая медленных движений. Ее ладонь поползла по телу, лаская, успокаивая. И – пробуждая шторм. Он услышал, почувствовал, как ее дыхание участилось, ногти впились в кожу на груди, острые зубы слегка сдавили. Не болью, наслаждением. О, боже… Он резко приподнялся, коснулся каштановой макушки, погладил. Неужели она хочет…
– Юлька… Еще немного и…
Она подняла на него улыбающееся лицо, искрящиеся глаза жмурились от удовольствия.
– Что?
– Ну…
– Ну?
– Авария. Я честно говорю, если не остановишься, то…
– В рот?
– Ага.
– Не хочешь?
– Ну Юль…
– Готов?
– Почти… А-ах…
– Стой! Ш-шш, какой быстрый… Успокойся-ка немного, вот так. Вставай.
Она полностью стащила с него джинсы, Риф остался стоять возле дивана. Юля выбралась из трусиков, уже не тратя время на слова и уговоры, легла на живот и выгнулась предельно откровенным движением. Протянула руку. О, эти медленные мучительно приятные движения, легкие касания пальцев, самыми кончиками… Юля посмотрела на их результат и тихонько рассмеялась, устроившись удобнее. Его жадный взгляд не упускал ничего, полумрак не мешал – только добавлял соблазн и желание. Это тело он знал до каждого, самого сокровенного уголка – и все оно сейчас было тайной. Он не мог больше терпеть, не хотел сдерживаться.
– Растяни меня, Риф!
Она вышла проводить его на лестничную площадку, прикрыла дверь и быстро обняла, крепко поцеловала в губы. Подошла к перилам и посмотрела вниз, убедилась, что там никого нет. Повернулась и вполголоса сказала.
– Иди осторожно, вкруговую. Ты обещал.
Риф кивнул, прижал ее голову к груди, вдохнул запах волос.
– Не волнуйся, буду очень осторожен.
– Звони с дороги, двушки есть? Я принесу.
Он шутливо закатил глаза и покачал головой.
– Юль, я больше времени потрачу искать работающий автомат, чем до дома идти. Приду, сразу позвоню. Только пара слов, не злим твоих, ладно?
– А потом я, после двенадцати, да?
– Да.
– Я тебе спать не дам, понял?
– Испугала ёжика…
– Испугать, ёжик ты мой?
Юля шкодливо зыркнула себе через плечо и взялась за резинку штанов, оттянула, приспустила, показав кусочек манящей ложбинки. Риф не удержался и заглянул в соблазнительную глубину. Они прыснули от смеха, отразившегося эхом от высокого потолка, от лепных ангелочков карнизов. Порыв ветра шевельнул полотнища старой паутины. Рука юноши сделала движение, Юлька проворно отскочила и погрозила пальцем, поправив штаны и даже подняв их повыше, при этом туго натянувшаяся светло-голубая поблескивающая ткань отчетливо выделила все округлости и складочки. Ее глаза смеялись.
– Не лапать! Как хорошо, что последний этаж и тут никто не ходит.
– А то!
Юля вдруг подалась к нему и обняла, прижалась всем телом, не для веселой игры. Еще раз почувствовать его, себя. И, наконец, отпустить. Отпустить, чтобы сесть вместе с родителями смотреть "Государственную границу" – и смотреть на телефон. Делать вид, что ей интересен фильм – и кусать губы, сдерживая страх и ожидание.
– Иди.
Она стояла на лестничной площадке, сжав пальцами отполированные перила потемневшего от времени дерева, и смотрела вниз, в высокую тонущую в полумраке спираль лестницы, на тень, быстро скользящую по ступеням. Слушала затихающие шаги. Вот он идет по темному двору, сейчас оглянется и посмотрит наверх. Юля сорвалась с места, хлопнула дверь – она побежала обратно в свою комнату, к окну. Зажгла большой свет. Она успела увидеть, как Риф оглянулся и помахал ей рукой, она помахала в ответ. Вот юноша вошел в подъезд и исчез. Юля постояла еще несколько минут, представляя, как он идет по темной улице, видя весь его путь домой. Он обещал пойти в обход. Юля вообразила, как усилием воли убирает с его дороги все опасности, как в сказках. Дать бы ему волшебную котомку, а там чудо-гребень, колечко и… И что там еще было? Она не помнит. Юлька вздохнула и прижалась горячим лбом к прохладному стеклу, от ее дыхания по нему раскинулся туманный круг, и тут же исчез. Она еще раз выдохнула, глядя, как двор теряет четкие очертания за созданным ею туманом, и снова возвращается. Еще раз, это зрелище заворожило ее. В дверь стукнули, распахнули, Юля вздрогнула и обернулась.
– Кино начинается, пошли.
– Иду, мам.
На стекле еще оставался круг от ее дыхания, Юля стерла его ладонью, несколько мгновений вглядывалась в темноту на улице, и вышла из комнаты. В гостиной уже звучала музыка заставки, когда они с матерью сели на софу и устремили глаза на экран телевизора. Слева от него на тумбочке – телефон. Будет удобно на него смотреть и ждать звонка. Риф, где ты? Бог, если ты есть – пусть он дойдет. Пожалуйста. Еще днем поручик Данович был ее любимый герой – сейчас он что-то говорил, что-то происходило, но Юля не видела, не слышала. Она не видела ничего, кроме стоящего на тумбочке телефона. Она не заметила внимательного взгляда отца, сидящего в кресле. Улыбка, смех, радость близости, все, что было буквально несколько минут назад – исчезло. Снова вернулся страх. Риф, где же ты?
На улице посмотрел на часы и в который раз удивился – время словно спрессовалось. Столько всего произошло за короткий срок, еще нет и девяти. Риф глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух и сделал шаг. Остановился. Он обещал пойти кругом, а ноги сами выбрали привычную дорогу. Нет. Умом он понимал, что гиен тут быть не может, разве что по какой-то совсем уж дьявольской случайности. Ха. Такая сегодня уже произошла, а до нее случилось нечто и вовсе невероятное. А еще их необъяснимое одиночество на улицах и во дворах во время бегства. Сюда вполне может вписаться и троица гиен за ближайшим углом. Продолжить проверку, насколько хватит запаса везения? Нет. Риф спохватился и быстро отошел от входа в Юлин подъезд – лучше встать у следующего, не стоит палить. Внимательно оглядел улицу, ряды уходящих вдаль деревьев. Да что он делает? Застыл истуканом, что-то пытается высмотреть. Строит из себя шпиона. Риф решительно развернулся и пошел в противоположную от дома сторону, заходя на обещанный Юле круг. Надо поторопиться, она ждет звонка, двух слов – я дома. Кроссовки бесшумно отсчитывали шаги, Риф не забывал поглядывать по сторонам. Все выглядит обычно, слышится как всегда. Желтые прямоугольники окон, в некоторые на ходу даже можно заглянуть. Он улыбнулся – было время, они с Юлькой любили смотреть на кусочки чужих жизней, которые удавалось увидеть. Люди, домашняя обстановка, обрывки разговоров. Было очень интересно пытаться угадать, о чем они. Они смотрели на беззвучно шевелящиеся за стеклом губы и сочиняли целые истории. Особенно было здорово зимой, перед Новым Годом. Они до темноты гуляли, скрипя по снегу – и смотрели на перемигивающиеся разноцветными огоньками елки, на нарядных людей. Они чувствовали себя призраками, им нравилось ощущение своего незримого присутствия.
Риф шел по улице. Желтые, красные, зеленые глаза светофоров провожали его. Несколько раз он не удержался и перебежал на красный, словно за ним хвост и его надо обрубить. Такое он видел в кино. Настоящий убийца играет в придуманных шпионов. Эта мысль отрезвила его, он даже замедлил шаг и перестал бесконечно оглядываться по сторонам. Глубоко вдохнул, выдохнул. Надо спокойно идти и думать о чем-нибудь хорошем. Не думать о случившемся в тоннеле получалось при этом на удивление легко. Юлька, похоже, тоже не хочет вспоминать. Все было сделано – правильно. Точка. Подонок получил, что заслужил. В тот страшный окончательный момент, когда Риф заглянул в стеклянные глаза главаря, когда увидел его улыбку – он понял, что им вынесен приговор. Юле, ему. В глазах главаря – они уже мертвы. Юля – мертва после долгих, очень долгих мучений. Риф открыл портфель и достал пенал. Чтобы не пугать, не защищаться. Чтобы убить. И потому – он не боится, не раскаивается, не жалеет. Он даже не боится, что его найдут. Юля с ним. Она будет с ним всегда. Его Юлька-декабристка. Вот. В ад подонков, лучше он подумает о ней, о том, что было сейчас в ее комнате. Хотя нет. Как тогда идти по улице? Риф скосил глаза вниз. Хорошо, что уже темно, однако. Он улыбался, проходя мимо идущих навстречу людей, глядя вслед проносящимся троллейбусам, в этот час уже полупустым. Сзади прозвенело, с протяжным лязгом повернул на Горького трамвай, Риф проводил взглядом удаляющиеся по лунной дорожке рельсов огоньки. Невольное волшебство этого вечера, этих улиц захватило его. Все хорошо. Все будет хорошо. Он замер на полушаге, как вкопанный. Перед ним был Меридор, проклятый дом.
Как… Как он оказался здесь? Взгляд панически заметался. Нет, это неправда, это просто какой-то очень похожий дом, он спутал неверные очертания в полумраке. Разум холодно прервал панику, напомнив – второго такого дома нет. Не существует, архитектор не хотел повторяться. Это – Меридор, он же дом Хаузера, он же Петра Великого, 18. Он же – место преступления, на которое Риф вывернул неведомо как. Он шел кругом, должен был быть совсем в другой стороне. О, черт… Хорошо, что спохватился метрах в пятидесяти и небольшая негромко галдящая толпа людей у подъезда не заметила его испуга. Люди обмениваются впечатлениями о том, что произошло. Они не знают, что виновник – совсем рядом и смотрит на них, укрывшись в тени каштана. Виновник? Риф заставил себя встряхнуться. Виновник – подох, он очень на это надеется. Ему вдруг захотелось пройти там, посмотреть. Видимо, не врут романисты, когда пишут о том, что убийц тянет на место убийства. Риф понимал, что ничего важного или нужного он там не увидит и не услышит. Не расспрашивать же людей… И он обещал Юле, она ждет звонка. Мало того, что он черт знает как и почему нарушил обещание, так еще и на рожон попрет? А если кто-то узнает его? Не всерьез же верить в то, что они, кинувшись бежать – исчезли из этого мира и их никто не видел? Но довольно – он стоит неподвижно в виду подъезда и людей, чем дольше так будет – тем подозрительней. Он шел к дому и вдруг застыл. Повернуть обратно – уже нельзя. Риф сделал шаг вперед. Идти спокойно, не торопиться, не тормозить. Подъезд и люди возле него начали приближаться, в ушах зазвенело, потом звуки словно приглушило. На миг мелькнул страх – вдруг сейчас все исчезнут и он останется один? Не сможет вернуться, навсегда останется посреди опустевших обезлюдевших улиц. Он помнит, как это было. Тишина, запах пыли и сырой известки, тусклый свет лампочки в подъезде. Где-то хлопнувшая дверь, шаги, неразборчивый разговор. И – никого. Ощущение, что они с Юлей прошли тут или немного раньше других – или немного позже. Не дождаться. Не догнать. Они – между. Раз за разом. Тогда он оборвал мысль. Мысль о том, что можно остаться «между» навсегда. Но он был с Юлей. Случись – вдвоем не страшно. А если сейчас он снова провалился, выпал? И не сможет вернуться. Ведь как-то он здесь очутился! Но довольно, вот, он уже поравнялся с зияющим входом в тоннель. Никто не обращает на него внимания, идет себе паренек. Иди домой, к маме, тут опасно. Риф, очень стараясь не слишком замедлить шаг, повернул голову, попытался заглянуть за спины зевак. Ему показалось или на земле виднеется широкое темное пятно? Кровь? Он прислушался к голосам.