Хамнет

– А что, если я не хочу? – спросил его сын.

Сделав вид, что не услышал вопроса, отец вложил большой нож в кожаный чехол. Мать мельком взглянула на мужа и, переведя взгляд на сына, с едва заметным укором покачала головой.

– Будешь учить, и все тут, – наконец изрек его отец, бросив тряпку, – разговор окончен.

Желание вырваться от родителей, тут же покинуть мастерскую, распахнуть входную дверь и выскочить на улицу поднималось в сыне, точно живительные соки по стволу дерева. И еще, безусловно, хотелось дать отпор отцу, болезненно ударив его, своими собственными руками и кулаками отомстить за все, что когда-то ему пришлось вытерпеть. Они все, все шестеро детей, получали время от времени изрядные удары, тумаки и оплеухи, порожденные взрывной натурой отца, однако никто с такой регулярностью и жесткостью не наказывался, как старший сын. Он не понимал причин, но что-то в нем неизменно притягивало отцовский гнев и разочарование, как подкову к магниту. Он вечно жил с ощущением того, как мозолистая рука отца вдруг схватит его за слабое плечо тем неотвратимым захватом, что будет удерживать мальчика на месте, дабы отец мог другой, более сильной рукой осыпать его градом жестоких ударов. Множество раз его потрясала внезапная и резкая пощечина; или обдирающий кожу ожог от удара сзади по ногам какой-то палкой или плетью. Насколько груба и мощна сила мужчины, настолько же нежна и слаба плоть ребенка, как легко согнуть и сломать неокрепший еще детский организм. Приглушенное, пропитанное яростью и беспомощным унижением чувство копилось в глубине детской души в те бесконечно долгие минуты избиений. Отцовская злость появлялась ниоткуда, словно налетевший порыв ураганного ветра, и так же быстро стихала. В припадках отца не было ничего закономерного, предостерегающего, осмысленного; никто не смог бы предсказать, что именно в очередной раз выведет его из себя. С детства сын научился предчувствовать начало подобных извержений и придумал ряд уловок и хитростей, чтобы избежать ударов тяжелых отцовских кулаков. Как астроном истолковывает малейшие сдвиги и изменения в положениях планет и сфер, дабы предвидеть грядущие перемены, так и старший сын стал знатоком в истолковании отцовского настроения и расположения духа. По звуку, с которым захлопнулась дверь за вошедшим с улицы в дом отцом, по самому звуку его шагов по плиткам пола сын мог сказать, грозит ли ему очередная взбучка. Пролитая из ведра вода, брошенный в коридоре ботинок, недостаточно почтительное выражение лица – любая из подобных мелочей могла стать предлогом для яростного выплеска отцовского гнева.

За последний год сын вырос, обогнав отца ростом: теперь на его стороне были сила, молодость и быстрота реакции. Благодаря походам по местным рынкам, посещению удаленных ферм и кожевенных мастерских с мешками кож или грузом готовых перчаток за спиной он стал мускулистым и крепким. К тому же от внимания сына также не ускользнуло, что удары его отца последнее время заметно ослабели. Однажды, пару месяцев тому назад, отец поздним вечером, выйдя из мастерской, приметил сына в коридоре и, не произнеся ни слова, набросился на него и треснул по лицу оказавшимся у него в руке винным бурдюком. Обжигающая боль оказалась не такой уже сильной, без синяков и переломов, хотя удар получился резким и хлестким. Естественно, как по опыту знал сын, на лице его сразу проявилась красная ссадина. И вид ссадины, похоже, разозлил отца еще больше, поскольку он тут же замахнулся второй раз для очередного удара, однако сын среагировал быстрее. Он перехватил руку отца. И изо всех сил оттолкнув ее, вдруг с удивлением осознал слабость отцовского сопротивления. Теперь он мог противостоять этому левиафану, этому монстру его детства, мог припереть его к стенке без особых усилий. Так он и поступил. Прижал отца к стене локтем. Дернул его вялую, словно у тряпичной куклы, руку, и бурдюк упал на пол. Потом, склонив голову и отметив, что стал как раз на голову выше, сын прямо взглянул на оторопевшего отца. Вот тогда-то он и заявил: «Это был последний раз, больше вы никогда не ударите меня».

Стоя у окна в «Хьюлэндсе», репетитор вдруг почувствовал, что нужда уйти, взбунтоваться, сбежать заполнила все его существо до самых краев: он не смог проглотить ни кусочка с тарелки, оставленной для него вдовой фермера, так переполняло его стремление уйти, исчезнуть, сбежать подальше отсюда, так далеко, насколько его смогут унести собственные ноги.

Латинские глаголы продолжали плавно звучать, кружась во временном цикле, от настоящего до давно прошедшего времени. Он уже собирался повернуться и взглянуть на учеников, когда увидел, как из леса появилась странная особа. Сначала репетитору показалось, что к дому идет молодой парень в шляпе, коротком кожаном джеркине и перчатках с крагами; с какой-то мужественной безмятежностью или уверенностью он вышел из-за деревьев и широким шагом двинулся к фермерскому дому. На его вытянутой руке сидела крупная птица: каштаново-бурая со светлой кремовой грудкой и с темными крапинами на крыльях. Нахохлившаяся птица покорно покачивалась на руке в такт шагам своего явно хорошо знакомого спутника.

Учителю представилось, что этот парень, этот укротивший ястреба юноша, служит работником на ферме. Или гостит здесь, состоя в родстве с семейством, возможно, приходится им кузеном. Но чуть позже он разглядел перекинутую через плечо и спускавшуюся ниже пояса косу, округлой формы груди, обтянутые курткой. Он заметил и то, что подоткнутые раньше юбки теперь поспешно опустились, скрыв чулки. Он увидел под шляпой бледное овальное лицо, дугообразный разлет бровей и пухлые алые губы.

Опираясь на подоконник, он подался вперед, едва не коснувшись носом стекла, и увидел, как эта женщина прошла справа налево перед окном, птица же продолжала спокойно сидеть на ее руке, а юбки колыхались волнами вокруг ботинок. Войдя во двор, она миновала слонявшихся там кур и гусей, завернула за угол дома и исчезла из виду.

Репетитор выпрямился, хмурое выражение стерлось с его лица, и над скудной юношеской бородкой промелькнула улыбка. В комнате за его спиной стало тихо. Он опомнился: урок, мальчики, спряжение глаголов.

Обернувшись, он сложил пальцы домиком, как, по его представлению, следовало делать любому почтенному учителю – совсем недавно так же поступали и его учителя в школе.

– Отлично, – похвалил он учеников.

Их взгляды обратились к нему, точно головки растений к солнцу. Он улыбнулся, глядя на их нежные, еще не сформировавшиеся лица, казавшиеся бледными и рыхловатыми, как неподнявшееся тесто, в льющемся из окна свете. Он сделал вид, что не заметил, как старший брат тычет под столом младшего заточенной палочкой, которой он выписывал на доске буквенные крючки и петли.

– А теперь, – сказал он им, – я хочу, чтобы вы поработали над переводом следующего предложения: «Благодарю вас, сэр, за ваше любезное письмо».

Они начали корпеть над заданием, склонившись над своими досками, старший (глупейший, по мнению учителя), открыв рот, шумно вздыхал, а младший сразу принялся выводить слова, склонив голову к левой руке. Вообще-то, серьезно говоря, непонятно, зачем давать этим детям уроки латыни? Разве судьбой им не предназначено стать фермерами, как их отцу и старшим братьям? Но, с другой стороны, какая ему самому польза от учебы? Долгие годы, проведенные в королевской школе, а в итоге, где он оказался? В затуманенном дымом доме, где пытается вложить в головы сыновей овечьего пастуха основы спряжений глаголов и общей латинской грамматики.

Дождавшись, когда мальчики закончили выполнять задание, он спросил:

– Как зовут вашу служанку? С птицей?

Младший брат посмотрел на него с откровенным удивлением.

Репетитор улыбнулся ему. Он гордился тем, что научился скрывать свои и читать чужие мысли, догадываясь, что может взбрести в голову людям и что они готовы сделать в следующий момент. Жизнь со вспыльчивым отцом отточила эти навыки с раннего детства. И репетитор видел, что старший не усмотрел в его вопросе никакой задней мысли, но младший, всего-то девяти лет от роду, кое-что заподозрил.

– С птицей? – переспросил старший. – У нее нет никакой птицы. – Он глянул на младшего. – Верно ведь?

– Нет? – Репетитор оценил их непонимающие взгляды и вновь представил на мгновение крапчатое рыжевато-коричневое оперение ястреба. – Вероятно, я ошибся.

– У нас служит Хетти, – поспешно добавил младший брат, – присматривает за свиньями и курами. – Он наморщил лоб. – Разве курицы тоже птицы?

– Конечно, птицы, только нелетающие, – кивнув ему, пояснил репетитор.

Он опять повернулся к окну. Выглянул. Ничего не изменилось. Ветер, деревья, листва, отара грязных овец, протянувшаяся до леса полоса ухоженной возделанной земли. Никакой девушки больше не наблюдалось. Могла ли на ее вытянутой руке сидеть обычная курица? Он сомневался.

Позже, в тот день, по окончании урока, репетитор, покинув дом, вышел на задний двор. Ему следовало бы сразу выйти на дорогу к городу, отправившись в дальний путь домой, однако хотелось еще разок увидеть ту девушку, хотелось поближе рассмотреть ее, может, даже поговорить с ней. К тому же у него появилось желание рассмотреть поближе и саму птицу, услышать, какие крики она издает. Может, ему удастся оценить весомость длинной косы девушки, погладить и ощутить шелковистость ее волос. Обходя дом, он взглянул на его окна. У него, разумеется, не было ни малейшего оправдания для появления на заднем дворе. Мать мальчиков могла догадаться, кого он там ищет, и мгновенно отослать его восвояси. Он мог потерять здесь свое место, поставить под угрозу хрупкое соглашение, заключенное его отцом с вдовой фермера. И все-таки такие размышления не заставили репетитора остановиться.

Он прошел по двору, удачно избежав грязных луж и кучек навоза. Утром, когда он объяснял ученикам сослагательное наклонение, лил дождь: он слышал тихий перестук капель по соломенной крыше дома. Небесный свет помрачнел, солнце заволокли облака; воздух еще не освободился от холодной зимней хватки. Пестрая курица усердно скребла лапками землю, тихо ворча о чем-то сама с собой.

Ему вспомнилась та девушка с длинной косой и ястребом. И вдруг он представил, как можно облегчить бремя, навязанное ему отцом. Его занятия с детьми на унылой пригородной ферме вполне могли стать терпимыми. Ему представились любовные свидания после уроков, прогулки в лесу, встречи за надворными постройками, за одним из сараев или складов.

Он ни на минуту не допускал мысли о том, что увиденная им женщина на самом деле была старшей дочерью покойного фермера. Она пользовалась особой известностью в здешних местах. Ходили слухи о присущих ей странностях, поговаривали, что она тронутая, чудаковатая, возможно, даже безумная. Он слышал, что она любит бродить одна по проселочным дорогам и лесам, собирая растения, и готовит из них какие-то сомнительные снадобья. Разумно было бы не переходить ей дорогу, поскольку в народе говорили, что она научилась всяким колдовским штучкам у одной старой карги, которая изготавливала зелья и обереги и могла одним взглядом убить ребенка. Говорили еще, что здешняя вдова живет в жутком страхе, опасаясь, что падчерица наложит на нее проклятье, особенно теперь, когда умер фермер. Отец, должно быть, любил старшую дочь, поскольку в завещании оставил ей значительное приданое. Хотя вряд ли, конечно, кому-то взбредет в голову жениться на ней. Ее мать, упокой Господи ее душу, была цыганкой, или колдуньей, или вообще лесной феей: репетитор слышал о ней множество невероятных историй. Его собственная мать неодобрительно трясла головой, когда в разговоре всплывало имя этой девушки.

Сам репетитор никогда ее не видел, однако она представлялась ему каким-то полуженским, полузвериным существом: колченогой хромоножкой с копной спутанных, посыпанных пеплом волос над густыми кустистыми бровями, в покрытой грязью и листвой серой одежде. Как же еще могла выглядеть дочь умершей лесной ведьмы? Он так и видел, как она, хромая, бормотала что-то себе под нос и копалась в мешке со своими бесовскими снадобьями.

Молодой человек окинул быстрым взглядом двор: тенистый навес свинарника, еще голые ветви яблонь, склонявшиеся над забором, огораживавшим фермерский жилой участок. Ему не хотелось бы случайно столкнуться здесь с их странной старшей дочерью. Пройдя в калитку забора, он пошел дальше по дорожке. Оглянувшись через плечо на окна дома, он заглянул в двери амбара, где скотина в стойлах, покачивая головами, жевала сено. Где же могла быть та служанка?

От мыслей о безумной колдунье его отвлекло какое-то движение слева: открывшаяся дверь, скрип петель, кружение юбок. Девушка с птицей! Та самая девушка. Появившись из какого-то грубо сколоченного сарая, она быстро закрыла дверь. И вот она стоит прямо перед ним, словно он одной силой мысли вызвал ее появление.

– Доброго вам дня, – кашлянув в кулак, произнес он.

Девушка повернулась. Чуть приподняв брови, она посмотрела на него долгим взглядом, казалось, разматывая перед своим мысленным взором цепочку его путаных размышлений, словно голова молодого человека была прозрачной, как вода. Она смерила его взглядом с головы до ног и обратно.

– Сударь, – помедлив, ответила она, с легким намеком на вежливость, – что привело вас в «Хьюлэндс»?

Ее четкий и ясный голос прозвучал на удивление мелодично. И мгновенно оказал на него странное воздействие: пульс участился, а в груди разлилось живительное тепло.

– Я обучаю мальчиков, – пояснил он, – латыни.

Он ожидал, что это сообщение впечатлит ее и она уважительно кивнет. Ведь очевидно, что он ученый человек, грамотный и образованный. «Перед вами, сударыня, вовсе не неотесанный мужлан, – хотелось ему добавить, – не простой деревенщина».

Однако выражение лица девушки ничуть не изменилось.

– Ах да, – сказала она, – репетитор латыни. Разумеется.

Его озадачило ее равнодушие. Этой особе удалось совершенно сбить его с толку: едва ли ему удалось бы угадать ее возраст, как, впрочем, и положение в здешнем доме. Возможно, она немного старше его. Одета, как служанка, в грубую и грязную одежду, а говорит с хозяйскими замашками. У нее хорошая прямая осанка, темные, как и у него, волосы, да и ростом она почти с него. Она по-мужски смело встретила его взгляд, однако фигура и обрисованные джеркином округлые формы определенно свидетельствовали о ее женской природе.

Репетитор решил, что в данном случае лучше всего действовать прямо.

– Мог ли я видеть вас с вашей… вашей птицей?

– Моей птицей? – нахмурившись, спросила она.

– Разве не вас я видел раньше, когда вы вышли из леса? С птицей, сидевшей на руке? Ястребом? Самое интересное, что…

Впервые на лице ее проявились хоть какие-то эмоции: озабоченность, беспокойство и отчасти страх.

– Вы ведь не скажете им, – она махнула рукой в сторону фермы, – правда? Мне запретили гулять с ней сегодня, понимаете, но она вела себя так беспокойно и явно изрядно проголодалась… мне было невыносимо думать, что она просидит взаперти целый день. Вы ведь не скажете, правда, что видели меня? Что я ходила в лес?

Репетитор улыбнулся. Шагнул к ней навстречу.

– Никогда и никому из ваших я ничего не скажу, – умудрился произнести он с величавой утешительностью и, коснувшись ее руки, добавил: – Не волнуйтесь.

Взмахнув ресницами, она встретилась с ним взглядом. Они рассматривали друг друга, стоя совсем близко друг от друга. Он заметил, каким ярким светом лучатся ее золотистые глаза с темным янтарным кольцом вокруг зрачков. И с зелеными крапинками. Опушенные длинными темными ресницами. Светлая кожа с россыпью веснушек на носу и щеках. Внезапно она сделала нечто странное: взяла его за руку, ту, что покоилась на ее предплечье. И сжала его ладонь в провале между его большим и указательным пальцами. Хватка ее оказалась на редкость крепкой, странно требовательной и интимной и почти болезненной. Он даже затаил дыхание. И у него вдруг закружилась голова. Явно закружилась. Ему подумалось, что никто еще прежде не сжимал его руку в такой странной манере. Он не смог бы убрать свою руку без резкого усилия, даже если бы захотел. Он осознал, что ее поистине удивительная внутренняя сила породила в нем необычайное возбуждение.

– Мне… – начал он, понятия не имея, что собирался или даже хотел сказать. – Вернее, вам…

Неожиданно девушка резко отпустила его и спрятала свою руку за спину. Там, где она сжимала его ладонь, ощущался странный жар и странная слабость. Он смущенно потер лоб, словно пытаясь вернуть руке нормальное ощущение.

– Вам хотелось увидеть мою птицу, – произнесла она уже с деловитой уверенностью и, сняв ключ с висевшей в складках ее юбки цепочки, отперла им ближайшую дверь и распахнула ее. Она шагнула внутрь, и он, полубессознательно, последовал за ней.

Они оказались в тускло освещенном узком помещении, пропитанном какими-то знакомыми, сухими запахами. Вдохнув поглубже, он осознал, как приятно пахло здесь деревом, птичьим клеем и какими-то душистыми растениями. К ним также примешивались запахи побелки и мускуса. Женщина стояла в непосредственной близости: он улавливал запах ее волос и кожи, от нее исходил легкий аромат розмарина. Ему опять захотелось коснуться ее тела – ее рука и талия оказались так соблазнительно близко, и зачем же еще, на самом деле, она привела его сюда, если ей также не хотелось его объятий…

– Вон она, – пылко прошептала она, – вы видите ее?

– Кого? – растерянно спросил он, отвлекшись от соблазнительной талии и розмаринового аромата, глаза репетитора уже привыкли к полумраку, и он разглядел вокруг множество полок. – Что?

– Мою соколиху, – пояснила она, шагнув вперед, и тогда репетитор увидел в дальнем конце этого помещения деревянную стойку, на которой сидела хищная птица.

Головка закрыта колпачком, крылья сложены за спиной, чешуйчатые желтоватые лапки с темными когтями обхватили верхнюю перекладину стойки. Она сидела нахохлившись, съежившись, словно от дождя. Темные крылья сходились к светлой грудке, рябоватой, похожей на древесную кору. Оказавшись в непосредственной близости с созданием, столь несомненно принадлежавшим иной стихии, стихии ветра или неба и даже, возможно, мифической природы, он испытал на редкость замечательное ощущение.

– Боже мой, – невольно вырвалось у юноши, и девушка, глянув на него, впервые улыбнулась.

– Такого сокола называют пустельгой, – прошептала она, – мне подарил ее еще птенчиком друг моего отца, священник. Почти каждый день мы ходим с ней в лес гулять, и я выпускаю ее полетать. Мне не хочется сейчас снимать с нее колпачок, но она знает, что вы здесь. Она запомнит вас.

Репетитор в этом не сомневался. Хотя глаза и клюв птицы закрывал колпачок, сшитый из кожи – возможно, овечьей или лайковой, он раздраженно поймал себя на мысли, что птичья головка подрагивает и поворачивается, реагируя на каждое сказанное ими слово и любое сделанное ими движение. Он предпочел бы, вдруг осознал молодой человек, взглянуть этой птице, скажем так, в лицо, увидеть ее взгляд, попытаться понять, какое же существо скрывается под колпачком.

– Сегодня она поймала двух хомячков, – сообщила девушка, – и полевку, а летает пустельга, – продолжила она, повернувшись к нему, – совершенно бесшумно. Зверькам не слышно ее приближения.

Воодушевленный ее взглядом, репетитор осмелел. Его пальцы коснулись рукава жакета, переместились на спину и, наконец, спустились к талии. Обняв девушку так же крепко, как она сжимала его руку, он постарался привлечь ее к себе.

– Как вас зовут? – спросил он.

Она отстранилась, но он еще крепче обнял ее.

– Не скажу.

– Скажете.

– Отпустите меня.

– Сначала скажите.

– И тогда вы отпустите меня?

– Да.

– Откуда мне знать, сударь репетитор, что вы сдержите свое обещание.

– Я всегда выполняю обещания. Я человек слова.

– Вы также человек, распускающий руки. Повторяю, отпустите меня.

– Сначала ваше имя.

– И тогда вы освободите меня?

– Да.

– Отлично.

– Там вы скажете?

– Да, меня зовут…

– Как?

– Энн, – то ли ответила, то ли вздохнула она, одновременно с его словами:

– Мне нужно знать.

– Энн? – быстро повторил он, словно пробуя на вкус такое знакомое и все-таки уже странное имя. Так звали и его сестру, умершую два года назад. Он осознал внезапно, что со дня ее похорон ни разу не произносил это имя. И на мгновение ему вновь ярко вспомнились стекающие с тисов дождевые капли на мокром церковном кладбище и черный провал земли, разрытой для завернутого в белый саван тела, такого хрупкого и маленького. Оно казалось слишком маленьким, чтобы остаться там под землей в полном одиночестве.

Хозяйка пустельги, воспользовавшись минутным замешательством репетитора, резко оттолкнула его; он упал на тянувшиеся вдоль стен полки. Породив своим падением череду странных, отдающих эхом постукиваний, словно раскатились по своим лункам многочисленные игровые кости или мячи. Оглянувшись вокруг, он смутно различил на полках какие-то округлые, плотные плоды, типа шариков с ножкой. И неожиданно понял, какой знакомый запах здесь витал.

– Яблоки, – удивленно произнес он.

Она усмехнулась, стоя напротив него и опираясь локтями на заднюю полку, находившуюся рядом с птичьей присадой.

– Мы в яблочном амбаре.

Подняв одно яблоко, он рассмотрел его, вдохнул характерный запах плода, резкий и кисловатый. Перед его мысленным взором промелькнуло множество прошлогодних образов: опавшие листья, влажная трава, древесный дым, кухня его матери.

– Энн, – повторил он, вгрызаясь в яблочную плоть.

Девушка улыбнулась, и он осознал, что ее легкая улыбка и соблазнительно изогнутые губы одновременно восхищают и сводят его с ума.

– Это не мое имя, – проронила она.

С шутливым возмущением, смешанным с реальным облегчением, он опустил яблоко.

– Но вы же назвали его.

– Не называла.

– Нет, назвали.

– Значит, вы плохо слушали.

Отбросив наполовину съеденное яблоко, он шагнул к ней.

– Сейчас же признавайтесь, как вас зовут.

– Ничего не скажу.

– Скажете.

Он положил ладони ей на плечи и, пробежав жадными пальцами по ее рукам, заметил, как она задрожала от его прикосновений.

– Вы скажете мне, – заявил он, – после нашего поцелуя.

– Самонадеянно, – склонив голову набок, заметила она, – а что, если мы не будем целоваться?

– Но мы же поцелуемся.

И вновь, завладев его рукой, она сжала его ладонь между большим и указательным пальцами. Приподняв брови, он пристально посмотрел на нее. На лице ее запечатлелось такое выражение, словно она читала какую-то на редкость сложную книгу, пытаясь расшифровать и понять ее загадочный текст.

– Гм-м-м, – протянула она.

– Что вы делаете? – спросил он. – Зачем вы так странно сжимаете мою руку?

Нахмурившись, она устремила на него прямой, испытующий взгляд.

– В чем дело? – спросил он, внезапно встревоженный ее молчанием, сосредоточенностью, ее странным рукопожатием. Яблоки спокойно лежали в гнездах вокруг них. Пустельга, настороженно прислушиваясь, недвижимо сидела на своей присаде.

Женщина подалась к нему. Она выпустила его руку, и вновь у него возникло болезненное ощущение слабости, беззащитности и опустошенности. Не вымолвив ни слова, она вдруг сама поцеловала его. Он почувствовал мягкие изгибы ее губ, твердость зубов, невероятную гладкость кожи лица. Но она быстро отступила.

– Агнес, – коротко обронила она.

И это имя он тоже знал, хотя впервые познакомился с человеком с таким именем. Агнес. Сказано иначе, чем могло бы быть написано в книге, с почти проглоченным, скрытым «г». Язык только чуть приподнимается сзади и, так и не издав этой согласной, переходит к следующей. Ан-ньес. Ан-ньез. Нужно просто проглотить окончание первого слога и сразу перейти к следующему.

Девушка ловко, не задев полок, проскользнула мимо него. Открыла амбарную дверь, и внутрь ворвался ослепительно-белый, ошеломляющий свет. Дверь за ней захлопнулась, и репетитор остался наедине с соколихой, яблоками и мясным и скучным запахом этой крылатой хищницы.

Он настолько опьянел от поцелуя, яблочного амбара, от сохранившегося в памяти ощущения ее рук и плеч, что до половины дороги в город все строил планы следующего урока в «Хьюлэндсе» и нового свидания с соблазнительной служанкой, и лишь на второй половине – его посетила одна отрезвляющая мысль. Разве не говорили, что как раз старшая дочь этого фермера обзавелась хищной птицей?

В тех краях ходили истории о девушке, жившей на краю леса.

Люди частенько рассказывали о ней друг другу: «А вы когда-нибудь слышали о девушке, жившей на краю леса?» – спрашивал кто-то своих близких, когда все они усаживались вечером у очага, где замешивали тесто и чесали шерсть для прядения. Такие байки, естественно, помогали скоротать вечерок, утихомирить расшалившихся детей, а взрослым – отвлечься от дневных забот.