Большая игра

Глава 3. Репетиция Большой игры

Доведись кому-либо очутиться в северном Белуджистане весной 1810 года, этот кто-то мог бы заметить небольшой вооруженный отряд верхом на верблюдах, покинувший отдаленный оазис Нушки и выдвинувшийся в сторону афганской границы. Яркие зарницы молний освещали темное небо впереди, в окружающих горах то и дело раскатисто грохотал гром. Казалось, надвигается сильная буря, и по мере углубления в пустыню всадники, словно по наитию, все плотнее кутались в свои одежды.

Один конный вырвался чуть вперед, его кожа была заметно светлее, чем у спутников. Те считали его татарином и торговцем лошадьми; так сказал он сам, и они, прежде не сталкивавшиеся с такими людьми, не видели оснований сомневаться в его словах. Их наняли сопровождать его в поездке через опасную, кишевшую разбойниками местность между оазисом Нушки и расположенным в 400 милях к северо-западу на персидско-афганской границе древним укрепленным городом Герат. Там, по словам светлокожего торговца, он надеялся закупить лошадей для своего богатого хозяина-индуса, живущего где-то в далекой Индии. Дело в том, что Герат – крупный город на караванных путях Центральной Азии – широко славился своими лошадьми. В силу своего положения он представлял немалый интерес для тех, кто отвечал за оборону Индии.

Путник прибыл в Нушки несколькими днями ранее, и с ним был спутник того же облика, которого он называл своим младшим братом, работающим на того же индийского купца. В Нушки они прибыли из Келата – скопища глинобитных построек, именовавшегося столицей Белуджистана, где сошли на берег с малого местного судна, доставившего их из Бомбея. Дорога от побережья заняла почти два месяца, ведь они не торопились, задавали по пути множество вопросов, стараясь, впрочем, не проявлять чрезмерного любопытства. В Нушки путники разделились: старший «брат» со своими сопровождающими отправился в Герат, а младший двинулся на запад, в сторону Кермана в южной Персии. Там, по его словам, он тоже надеялся купить лошадей для хозяина.

Перед тем как отправиться в разные стороны, мужчины распрощались друг с другом в уединенном местном доме, снятом на время недолгого пребывания в Нушки. Они были очень осторожны и тщательно убедились, что их не подслушивают. Действительно, сумей какой-то проныра подсмотреть за ними через щелку, он немало изумился бы тому, что увидел бы и услышал. В доме происходило нечто, мало напоминавшее обычное прощание двух братьев. Понизив голоса и не спуская внимательных взглядов с двери, мужчины – с несвойственной для жителей Азии скрупулезностью – обсуждали подробности предстоящих путешествий и уславливались о том, как себя вести, если что-то пойдет не так. Еще обсуждались другие вопросы, суть которых местный проныра вряд ли бы понял. Случись правде выйти наружу, это означало бы немедленную смерть для обоих: ни один из этих мужчин не был ни торговцем лошадьми, ни татарином – да и в родстве между собой они вовсе не состояли. Эти двое были молодыми английскими офицерами; им поручили выполнить для генерала Малкольма секретную разведывательную операцию в не ведавших закона краях, куда никогда ранее не ступала нога исследователя.

Капитан Чарльз Кристи и лейтенант Генри Поттинджер из 5-го Бомбейского пехотного полка собирались приступить к самой опасной – и самой ценной для их руководства – части своей миссии. По ходу неспешного путешествия от побережья они успели собрать немало сведений о местных племенах, их вождях и численности воинов. Они тщательно фиксировали все оборонительные возможности территорий, по которым пролегал их путь. Будучи чужестранцами, пусть даже татарами-мусульманами, они явно вызывали подозрение. Не раз им приходилось выпутываться из неприятностей, приукрашивая и улучшая свои легенды прикрытия с учетом текущих обстоятельств. Догадайся белуджи, яростно оберегавшие свою независимость, кто эти двое на самом деле, немедленно последовал бы вывод, что англичане исследуют эти земли с намерением их захватить. К счастью для Кристи и Поттинджера, ни один обитатель тех отдаленных краев никогда в глаза не видел европейца. Поэтому обман пока оставался нераскрытым – по крайней мере, такое впечатление складывалось.

Тем не менее, пожелав на прощание удачи друг другу, они ясно понимали, что это могла быть их последняя встреча. Впрочем, если предположить, что все пройдет хорошо, после завершения миссии они собирались встретиться вновь – на условленном месте в относительно безопасных владениях персидского шаха. Если к оговоренной заранее дате один из них не прибудет туда, другой должен был заключить, что его товарищ либо оказался вынужден прервать путешествие, либо погиб. В таком случае прибывший на встречу должен был один отправиться в Тегеран и доложить обо всем генералу Малкольму. Если же кто-то из них угодит в неприятности, он непременно должен попытаться оповестить товарища или британскую миссию в Тегеране, чтобы можно было организовать какую-то помощь.

После отъезда 22 марта Кристи и его людей Поттинджер остался в Нушки, готовя собственный маленький караван. Малкольм поручил ему изучить обширные пустыни, которые, как предполагалось, лежат на западе и могут послужить серьезным препятствием для наступающей армии. Но 23 марта поступили тревожные вести: друзья, которыми они с Кристи обзавелись в столице Белуджистана Келате, предупреждали Поттинджера, что в Келат прибыли люди из расположенного неподалеку Синда с приказом арестовать обоих англичан. Посланцы сообщили келатскому хану, что Кристи и Поттинджер – вовсе не торговцы лошадьми, а их маскировка придумана для того, чтобы изучить страну в военных целях, в ущерб обоим ханствам.

Англичан следовало схватить и доставить в столицу Синда Хайдарабад, где их ждало жестокое наказание. Сообщение предупреждало, что воины Синда двинулись за европейцами в Нушки, лежавшем в пятидесяти милях в глубь пустыни. Друзья советовали Поттинджеру поспешить, пока еще есть время, ибо синдцы открыто говорили, что пойманных лазутчиков забьют палками до смерти. Понимая, что это будет, пожалуй, меньшее из того, что может его ожидать в Хайдарабаде, Поттинджер решил немедленно тронуться в путь. На следующее утро в сопровождении вооруженной охраны из пяти белуджей он спешно выехал на запад, преисполненный благодарности к друзьям из Келата, которые рисковали собственными жизнями, чтобы спасти его и Кристи.

Кристи, ничего о том не ведавший, между тем приближался к афганской границе – и столкнулся с иной опасностью. Незадолго до отъезда из Нушки знакомый пастух предупредил его, что три десятка вооруженных афганцев намерены ограбить «торговца» и уже залегли в засаде в овраге на пути. В довершение к прочим неприятностям гроза, которая только собиралась, когда Кристи выехал из Нушки, теперь наконец разразилась; все вымокли до нитки, имущество тоже пострадало, поскольку в этой голой местности не было ни малейшего укрытия. Едва ли такой поворот можно было расценить как обнадеживающее начало невообразимо трудного предприятия для одиночки. Правда, на следующее утро гроза утихла, а с непогодой рассеялись и враги. Тем не менее опасность нападения разбойников в стране, где законов попросту не существовало, была постоянной угрозой для Кристи с Поттинджером – и для всех последующих участников Большой игры.

Надеясь заручиться хоть какой-то защитой от бандитов, Кристи решил отказаться от легенды о торговце лошадьми и принять личину набожного хаджи – мусульманского паломника, который возвращается из Мекки. В своем отчете он не вдается в подробности, однако можно догадаться, что в этом превращении он рассчитывал на помощь индийского купца, которому вез секретное послание; к тому же следовало избавиться от одной охраны и нанять другую. Надо признать, что новая легенда создавала собственные проблемы и опасности, и вскоре Кристи пришлось изрядно попотеть, когда один местный мулла затеял с ним теологический спор. Разоблачения удалось избежать, объяснив, что он – суннит, а не шиит, как настойчивый собеседник. Судя по всему, Кристи был исключительно находчивым человеком: ему даже посчастливилось раздобыть фальшивый laissez-passer[31] от местного хана, слывшего жестоким тираном, причем на пропуске стояла настоящая печать. Этот пропуск обеспечил ему теплый прием у соседнего хана, который даже пригласил «паломника» к себе во дворец.

Теперь Кристи оставалось всего четыре дня пути до цели путешествия – таинственного города Герат, который прежде осмелился посетить всего один европеец. Город лежал на границе Афганистана с восточной Персией, по обе стороны широкого трансазиатского караванного пути. Его базары были широко известны на просторе от Коканда до Кашгара, Бухары и Самарканда, Хивы и Мерва, тогда как другие дороги вели от него на запад к старинным караванным городам Персии – Мешхеду, Тегерану, Керману и Исфахану. Но для англичан в Индии, опасавшихся вторжения с запада, Герат обладал более зловещей ценностью. Город находился на одном из традиционных путей завоевателей Индии: этим путем вражеские войска могли достичь любого из двух главных перевалов – Хайберского или Боланского. Хуже того, в регионе обширных пустынь и непроходимых горных массивов Герат занимал богатую и плодородную долину, которая, как полагали в Индии, была способна накормить и напоить целую армию. Задача Кристи заключалась в том, чтобы выяснить, так ли это на самом деле.

18 апреля – через четыре месяца после того, как они с Поттинджером отплыли из Бомбея, – Кристи миновал главные ворота обнесенного стеной Герата. Он отказался от легенды о паломнике и снова превратился в торговца лошадьми, поскольку вез с собой рекомендательные письма для жившего в городе индийского купца. В городе Кристи провел в итоге около месяца, старательно записывая все, что подмечал наметанный глаз или ловил слух военного. «Город Герат, – занес он в дневник, – расположен в долине, окруженной высокими горами». Долина, тянувшаяся с востока на запад, имела тридцать миль в длину и пятнадцать в ширину. Ее орошала река, сбегавшая с гор; земля упорно обрабатывалась – всюду, куда ни посмотри, виднелись кишлаки и сады. Сам город, занимавший около четырех квадратных миль, был окружен массивной стеной и рвом. На северном холме высилась крепость из обожженного кирпича, с дозорными башнями на каждом углу. Ее окружал второй ров, через который был перекинут подъемный мост, а за ним располагались еще одна высокая стена и третий ров (уже сухой). Все выглядело очень внушительно для любого чужака, но Кристи не разделял общих восторгов: «В целом, – записал он, – как оборонительное сооружение крепость предстает поистине жалкой».

При том что его нисколько не восхитила способность Герата противостоять армии, вооруженной современной артиллерией, вроде той, какая была у Наполеона или царя Александра, Кристи отдавал должное очевидному процветанию и изобилию города, явно способного поддерживать и снабжать любую армию вторжения, в руки которой он может попасть. Вокруг раскинулись великолепные пастбища с обильным кормом для лошадей и верблюдов, обильно росли пшеница, ячмень и фрукты всех сортов. Население Герата и пригородов Кристи оценил приблизительно в 100 000 человек, включая 600 индусов, преимущественно зажиточных купцов.

18 мая, сочтя, что выяснил все сколько-нибудь важное, Кристи объявил о возвращении домой. Прежде чем вернуться в Индию с лошадьми для своего хозяина, он намеревался совершить недолгое паломничество в священный город Мешхед в Персии, в 200 милях к северо-западу от Герата. Это заявление, сделанное публично, позволило ему покинуть Герат без покупки лошадей, необходимых по прикрытию. Уже на следующий день он с явным облегчением двигался по восточной Персии. После долгих месяцев лжи и уверток Кристи наконец-то чувствовал себя в безопасности. Даже если теперь станет известно, что он – переодетый офицер Ост-Индской компании, то установившиеся хорошие отношения Англии с Персией были залогом того, что серьезной опасности ему не угрожало. Девять дней спустя он свернул со старой дороги паломников на Мешхед, направляясь на юго-запад, в сторону Исфахана, куда, по его расчетам, уже должен был прибыть лейтенант Поттинджер.

За два месяца, прошедших с расставания в Нушки, с собратом-офицером Кристи случилось немало событий. Без помощи карты (карт тех мест не существовало) 20-летнему младшему офицеру предстояло совершить путешествие протяженностью в 900 миль через Белуджистан и Персию. Он выбрал дорогу, которой за следующие сто лет не рискнул воспользоваться ни один европеец, хотя ранние завоеватели пользовались именно этим путем. Путешествие должно было продлиться три месяца; маршрут пролегал через две опасные пустыни, где только местные проводники вели от родника к роднику и помогали избежать столкновений с бандами кровожадных разбойников.

Несмотря на болезнь и другие невзгоды, Поттинджер стойко вел тайные и подробные ежедневные записи всего, что видел и слышал и что могло иметь ценность для армии вторжения. Он отмечал родники и реки, засеянные поля и прочую растительность, количество осадков и характер климата. Намечал лучшие места для обороны, описывал укрепления попадавшихся по пути кишлаков и детально перечислял индивидуальные черты местных ханов и их союзников. Он даже описывал развалины и памятники, мимо которых проезжал, хотя, не будучи археологом, вынужден был полагаться на сомнительные рассказы местных жителей относительно их возраста и истории. Кроме того, он тайно составлял кроки своего маршрута, которые позднее превратились в первую военную карту западных подступов к Индии. Правда, как он умудрялся это делать и оставаться неразоблаченным, Поттинджер в своем подробном отчете умалчивает – по всей видимости, приберегая секрет на будущее.

31 марта, обойдя по юго-восточному краю огромную пустыню Гельмунд и тем самым подтвердив слухи о ее существовании и приблизительном расположении, Поттинджер с небольшим отрядом из пяти человек вступил в первую из двух пустынь, которые им предстояло пересечь. Он понимал, что наличие на пути захватчика таких обширных естественных препятствий должно было стать чрезвычайно приятной новостью для тех, кто отвечал за оборону Индии. Вскоре ему предстояло узнать, почему эти пустыни пользуются у белуджей столь дурной славой: на протяжении нескольких миль отряд ехал среди гряд почти вертикальных дюн из мелкого красного песка, причем некоторые достигали высоты в двадцать футов. «Большая их часть, – записывал Поттинджер, – с подветренной стороны поднимается перпендикулярно земле… Издалека их легко принять за свежесложенную кирпичную стену». А вот наветренная сторона плавно спускалась к основанию следующей дюны, оставляя проход между ними. «Я старался держаться этих проходов до тех пор, пока позволяло направление моего движения, – добавляет он, – но заставлять верблюдов идти по этим волнам песка было очень утомительно, особенно когда приходилось карабкаться на подветренные склоны, и в этих бесплодных попытках мы теряли много времени». На следующий день условия ухудшились. Непрерывное сражение с песчаными дюнами оказалось, по словам Поттинджера, «пустяками по сравнению с неудобствами, которые испытывали от летящих частичек песка не только я и мои люди, но и верблюды». Дело в том, что над пустыней висел слой абразивной красной пыли, попадавшей в глаза, ноздри и рот. Это причиняло жуткие страдания, не говоря уже о жажде, которая усиливалась палящим солнцем.

Вскоре они достигли ложа пересохшей реки шириной около 500 метров. Кишлак на берегу недавно был покинут обитателями из-за засухи. Там они остановились и после длительных раскопок сумели добыть два бурдюка воды. Характер пустыни изменился, и теперь вместо песка под ногами захрустел черный гравий. Быстро установилась духота, вокруг закружились небольшие смерчи, а потом разразилась страшная гроза. «Дождь падал такими крупными каплями, каких мне до сих пор не доводилось видеть, – отмечал Поттинджер. – Стало так темно, что я ничего не мог различить даже в пяти ярдах от себя». Но проводник сказал, что эта гроза – слабая по сравнению с теми, которые обрушиваются на пустыню в разгар лета, когда она становится непроходимой для путников. Горячий, как из печки, ветер, сопровождающий эти грозы, известен среди белуджей как «огонь» или «чума». В своей ярости он не только убивал верблюдов, но и сдирал живьем кожу с незащищенного человека. По словам спутников Поттинджера, которые уверяли, что сами были тому свидетелями, «мышцы несчастного страдальца каменели, кожа ссыхалась, по всему телу распространялось ужасное ощущение, будто плоть горит…». Кожа жертвы, говорили местные, покрывается «глубокими кровоточащими порезами, каковые стремительно убивают», хотя порой агония страдальца может растянуться на несколько часов, если не дней. (Сегодня очевидно, что это чрезвычайно сильное преувеличение, но во времена Поттинджера крайне мало знали насчет путешествий через пустыни, и в подобных неизученных регионах должно было казаться возможным все что угодно.)