Многие русские не любят Европы. Но это не мы четверо.
Уж не говоря про Америку. И снова это не мы. Хоть и подозреваем кое–что.
К простым гражданам это также не относится.
Это относится ко всем остальным, которые на крючке любых жёлтых TV.
– И нет у этих русских никакой толерантности к обыкновенным сексуальным, а то и просто стёбным отклонениям – ведь шуточки всё это, а не по правде.
А тупые русские этого не понимают.
– Тогда зачем всё это?
– Все эти политические демонстрации к чему? – так думают французские копы, – это вам не проверенные и обласканные журналистами кокушки к мостовой прибивать.
Так что подзабылся вариант.
А господин Пень тем временем отлёживался в общественном гаражике под Нотр–Гаром, что рядом с ду Нордом, в багажнике автомобиля–недодефендера Рено.
– А лукавый был приёмчик–подлюка, признай, читатель!
***
Бим за первый день прогулки облапил… облапал? не один фонарный столб.
Пару раз намеревался рыгнуть в самых известных местах.
На фотографиях этого вечера Бим выглядит расплывчатым облачком.
Туманом.
Дымом сигаретным.
Грех это фотографа или нечаянно сфотографированная параллельная «подссуть» Бима, никто не знает.
23. Сосать!
На Пигали от Бима последовало первое предупреждение: если сейчас, дескать, мы не остановимся и не выпьем пива, то он – Бим – блеванёт прямо на асфальт.
А в Париже, надо сказать, асфальта гораздо больше, чем тротуарной плитки и булыжника.
Так что многие мечтатели ошибаются, когда говорят, что «хотят парижский булыжник потоптать».
Его типа, мол, разные известные личности топтали, и они тоже хотят приобщиться… к знаменитым следам.
***
Через полминуты у Мулен–Ружа (а это тоже на Пигали) Бим заорал: «Я вижу лавку!»
– Ну дак и что с того? – спросил кто–то из других двоих. Малёхи с нами не было.
А Бим снова: там хорошая лавочка, дескать… на аллее пристроена.
Ему приглянулась.
И: если не передохнем, хотя бы чуть–чуть, то он дальше не пойдёт.
И делает вид, что ищет стетоскоп… или какой там прибор для измерения давления – я–то особо не разбираюсь, и пугает: сами идите, мол, а он останется. Мол, доберётся как–нибудь до дому сам.
Это ему, дескать, не из Сенегала шлёпать.
Дался же нам этот Сенегал! Это что, страна? На берегу чего? какой–такой лужи–окияна?
Мы с Ксан Иванычем переглянулись.
Я сделал поэтическую рожу – как Маяковский на трибуне ИБД (Института Благородных Девиц).
Ксан Иваныч сообразил правильно: пора!
И лукаво блеснул глазом. Что означало: сейчас мы его (Бима) испытаем на прочность.
Начал не издалека, а в лоб:
– А что, Сергеич, давай так поступим… – Бим при этих словах напрягся, а Ксан Иваныч декларировал решение аутодафе: «Мы приехали сюда, чтобы посмотреть Париж, а не тебя в обнимку с бомжами, – а так оно и было, – а если ты будешь молить пива на каждом шагу и нас шантажировать, то мы Париж не посмотрим. Правильно, Кирюха?»
Естественно, что я подтвердил.
– Так вот, если хочешь, – продолжил Ксан Иваныч, – то оставайся тут, и иди дальше своим ходом… Пей свой bir сколько влезет, а мы с Кирюхой пойдём… по своему…
Ксаня тут хотел сообщить о смене маршрута: в сторону большей интересности, но что для этого пришлось бы включить первую скорость, но которую Бим явно бы не выдержал против остальных спортсменов ввиду…
Но тут Бим прервал его.
– Сосать! – громко, с выибоном крикнул он, – а мы шли по зебре в этот момент, – так что идущая поблизости толпа французских людей вскинулась на нас. Как на идиотов зоопарка.
А девочка в юбчонке, что возглавляла толпу, и уже приблизилась к нам вплотную, намереваясь проскользнуь мимо нас – жестикулирующих… Она подскочила как кенгуру – говорю же: зо–о–парк – при встрече с дикобразом. Остановилась. Вперила взгляд в Порфирия. Как бы требуя объяснения. Что, мол, за шум тут – на пигальской улице, а драки нет?
– Я требую от них продолжения разговора! – сказал Бим французской девочке. И ткнул в нас пальцем. Гад он! Провокатор!
А девочка, видать, такая же горемыка–путешественница, что и мы, только женского рода, и, судя по миндальным глазам и верёвочной причёске, – не русская девочка.
Это я так решил. А носительница дрэдов отвернулась, не пожелав ни малейшего сосания.
Удостоила фырканьем. И не стала знакомиться с Бимом.
Зато вскинула свой фотоаппарат, а до того презрительно – одним взглядом – оценила мою «мыльницу».
И стала своим дорогим прибором вертеть туда–сюда, так и сяк.
