Забытый аромат
Вчера даже кулаком по столу шандарахнул.
– Да иди ты на хрен с этими яичками, Серафима! До чего упертая! Сколько раз тебе, тупице, повторять? Нет! Их уже не убивают! И ондатр, бобров и циветт – тоже! Кругом одна синтетика. Но, поверь, искусственно синтезированные ароматы – это совсем не плохо. Для парфюмера с воображением синтетика – неограниченная свобода в создании запахов. Можно такое сотворить! А что касается мускуса, то он и искусственный недешев: почти тысяча евро за кило. Так что, если он есть в твоих духах, считай, что ты пользуешься дорогим парфюмом.
– Я никаким не пользуюсь.
– Ну и дура! А впрочем, лучше никакого, чем черт знает какой. И, знаешь, любой парфюмер всегда предпочтет запах чистого тела. Мы ведь тоже парфюмом не пользуемся.
Верстовский задумался, а Серафима исподтишка разглядывала его. Сейчас расскажет что-нибудь интересное. Вот уже и лицо разгладилось, помолодело даже. Глаза прямо огнем горят! Значит, потянуло на поговорить. А все потому, что любит он свое дело парфюмерное.
И, кажется, ей очень повезло, что такой человек появился в ее дурацкой жизни.
Когда они напились чаю и до последней крошечки съели кулебяку, Верстовский снова вернулся к любимой теме.
– Представь, Серафима, для производства одного литра розового масла требуется пять тонн цветов. Собирают их на рассвете, чтобы солнце не убило запах. Поэтому натуральное розовое масло очень дорогое. А аналогов до сих пор не придумано.
Он улыбнулся.
– А знаешь, какое цветочное масло мое любимое? Ириса. Из тонны сырья получается примерно килограмм. Оно сочетает цветочную и древесную ноты. Боже! Какой это запах! Самый совершенный аромат природы! Он всегда обострял мою интуицию.
– А почему вы ушли из парфюмеров?
– Да никуда я не ушел. Просто поменял… направление деятельности. Стал технологом.
– Но вы же были «носом»!
– Был да сплыл.
– Почему?
– Что ты прицепилась! По кочану!
– Фу, как невежливо!
– С тобой поведешься, еще и не тому научишься! Ты, Серафима, вообще ужасная грубиянка!
Он надеялся, что девчонка начнет спорить, но на этот раз она не дала себя сбить, как она любила говорить, «с панталыку».
– Вы у меня все время выпытываете, а про себя ничего не рассказываете.
– Я не выпытываю, а расспрашиваю, потому что мне небезразлична твоя судьба.
– Так и мне ваша не до фонаря!
Верстовский вздохнул. Именно сегодня не хочется ни о чем рассказывать. Особенно об ЭТОМ. Но ведь настырная девица теперь не отвяжется.
– Я работал в знаменитом Фрагонаре.
– Вы же говорили, что в Грассе.
– Бестолочь! Грасс – это городок. А в нем – знаменитый парфюмерный дом. Когда-нибудь ты побываешь в музее «Фрагонар» в Грассе или в самом Париже. Это просто гимн великой парфюмерии! Можно даже сказать – величественной! А ароматы! Чувственная «Красавица ночи», экзотичный «Остров любви», воздушная «Цветущая вишня», эксцентричный «Концерн»! Каждое творение бренда поистине уникально! Мечтательная «Нежность»! Контрастный «Капуцин»! Шедевры искусства!
– Вы же говорили – «производственный процесс».
– Да что ты понимаешь, колхозная нимфа! Там создаются композиции, проникающие в душу! И каждый аромат – успех!
– Вы имели к этому отношение?
– Отношение? Да я был лучшим «носом» почти восемь лет!
Серафима открыла рот, чтобы расспросить поподробнее, но Верстовский вдруг захлопнулся, как ракушка. Лицо стало непроницаемым.
Что это с ним? Почему вдруг так изменился? Наверное, что-то произошло в этом самом Фрагонаре, и, должно быть, не очень хорошее. Иначе он бы до сих пор там работал, а не торчал в поселке где-то сбоку Ленинградской области.
Что же такое могло случиться?
Целый вечер она строила версии, одна страшнее другой, но так ни к чему и не пришла.
«Видно, рано еще», – подумала она и решила ждать.
Промежуточная аттестация
За год, который Серафима провела в качестве ученицы чародея, она так поднаторела в многотрудном и славном парфюмерном деле, что дело дошло до экзаменов. Так сказать, промежуточной аттестации.
Верстовский требовал, чтобы она разложила состав аромата за очень короткое время. Духи специально подбирал сложные, чтобы помучить самоуверенную ученицу и утереть ей нос. Иногда так и случалось. Она легко слышала верхнюю и сердечную ноты, а вот до шлейфа дело доходило не всегда. Слишком много наслоений было в аромате.
Верстовский обзывал ее коротконосой тупицей и снова отправлял учиться. Серафима не сопротивлялась. Ей уже нравилось. Кроме того, как подозревал Константин Геннадьевич, сидя в лаборатории, она не сколько училась, сколько косила от работы в саду и теплице.
«Только бы эта нахалка не обленилась окончательно», – сокрушался Верстовский, боясь, что скоро ему самому придется полоть и поливать.
Однако делать было нечего. Он ведь и сам получал от своих педагогических опытов удовольствие. Все большее, надо признаться.
– Смотри, Серафима. В этой мензурке аромат, созданный Оливером Креспом для Дольче-Габбана. Он имеет четырнадцать наград. Кроме того, представлен в Музее искусств и дизайна в Нью-Йорке как один из самых значимых ароматов столетия.
– Название не скажете?
– Разумеется, нет! Никаких подсказок! Это будет твоей наградой, если сработаешь на пятерку.
– Уф!
– Что? Боишься?
– Еще чего!
– Ну так дерзай!
– Держу! То есть дерзаю!
Он думал, что девчонка будет маяться с полчаса, но она вернулась ровно через три минуты.
– Имей в виду: ошибешься – останешься без сладкого.
– Еще чего! – снова услышал он.
Нипочем не угадает!
– Верхние ноты – цитрусы: мандарин, бергамот, грейпфрут, еще – можжевельник. Ноты сердца – розмарин, перец, палисандр.
На базовых спалится!
– Шлейф – мускус, мох и… ладан.
Чертова кукла!
– Не грейпфрут, а кожура, и мох дубовый.
– Все равно мох!
– Нет, именно дубовый. И перец не обычный, а сычуань.
Серафима глянула исподлобья.
– Не сдала?
Вот было бы хорошо, если бы не сдала! Посмотрел бы он на ее надутую морду!
– Это «Light Blue». Мужской аромат.
– А есть и женский?
Она вдруг радостно вытаращилась.
– Так я сдала?
– Будем считать, что так, если распишешь парный женский.
– Ну это проще простого!
– Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь! Уверен, что срежешься!
– Еще чего!
Она поднесла пробник к своему ужасному носу и в ту же секунду сказала:
– Вверху – яблоки.
– Какие именно?
– Зеленые. Еще бамбук и колокольчик.
– Точно не василек?
Серафима скорчила «козью морду».
– Сердечные?
– Жасмин, белая роза.
– Ну а шлейф?
Она закрыла глаза и замерла на несколько мгновений.
– Кедр, мускус и… подождите… янтарь, кажется.
– Точно не яшма?
– Тьфу на вас! Говорю – янтарь!
Ай да девка! С виду колхоз колхозом и нос кошмарный, а чутье, как у… кого? Собаки? Нет, уже не как у собаки. Как у молодого Константина. Ну… почти.
Верстовский и сам не знал: радоваться этому или огорчаться.
– Одна дама однажды сказала, что ей в духах не нужны ни роза, ни ландыш. Хотела сложный аромат, и она его получила. Создала сама. Вернее, разработал Эрнест Бо. Он, кстати, родом из России был. Его формула, а вот название придумала она.
– Дайте угадаю! Коко Шанель?
– Имя угадать нетрудно.
– Да и духи тоже. «Шанель номер пять»? Так?
– Экая ты быстрая! Ты не название угадай, а расскажи состав.
– Понюхать можно?
– Сейчас кто-то отправится сорняки полоть.
– Да щучу я! Что сразу сорняки!
Она сунулась к тестеру и с ходу заявила:
– Группы – цветочная и альдегидная.
Верстовский хмыкнул:
– Это и дурак скажет!
– Дурак скажет, что воняют противно, потому что аромат резкий и тяжелый!
– Серафима!
– Да ладно! Верхние ноты я слышу сразу. Альдегиды для начала. Нероли, иланг-иланг, бергамот, лимон. Сердечные – ирис ваш любимый, фиалка, жасмин, ландыш. Она же говорила, что не любит их? Роза еще.
– Не цветы фиалки, а корень. Дальше.
– Дайте подумать.
– Не знал, что ты это умеешь.
– Не собьете! Не старайтесь даже! – фыркнула Серафима и повела носом над флаконом.
– Базовые – амбра, сандал, пачули, мускус, виверра. В самом конце – ваниль и дубовый мох.
– Не все.
– Все.
– Ветивер забыла, бестолочь.
– Да его тут с гулькин нос.
– Это у тебя вместо носа гулька! Еще спорить будет! А еще что?
– Ничего… кажется.
– А еще – твидовый жакет, сумочка на цепочке, нитка жемчуга и абсолютная независимость!
– Аааа…
– Ааа, – передразнил Верстовский. – Иди учись, тупица.
И Серафима послушно поплелась учиться.
Женщина на фотографии
Эта фотография всегда лежала в ящике стола. Самом верхнем. Когда он хотел видеть ее лицо, открывал и любовался. Может быть, пора извлечь ее из темницы?
Верстовский достал снимок и задумался. Как-то нехорошо просто пришпилить фото к стене или прислонить к куче бумаг на столе. Он подумал и, встав, отправился к шкафу. Там, под папками нашелся какой-то сертификат в красивой рамке. Вполне подойдет. Он вставил фотографию, оглядел комнату и примостил рамку на полку, чуть сбоку, но так, чтобы легко было заметить.
Любопытная Серафима сразу заметила. Подошла и уставилась нахальными зелеными глазищами.
– Это кто?
– Тебе какое дело? Знакомая, – буркнул он.
– Ха! Знакомую в рамочку не суют и на видное место не ставят, так что не врите, господин хороший.
Верстовский поморщился. Ну до чего же она грубая. Так и разит колхозом «Заветы Ильича».
– Это ваша жена, наверное, – предположила настырная помощница.
– Жена.
– Бывшая, что ли?
– Она умерла.
Серафима сразу застыдилась.
– Ой! Простите, Константин Геннадьевич! Вечно я языком мелю, не знаю чего!
– Наконец-то слышу самокритику.
– Еще чего! Самокритику! Вы же не говорили, что были женаты! – отфутболила Серафима и подумала, что Верстовский не похож на женатика, даже бывшего.
У него повадки закоренелого холостяка. От долгой одинокой жизни мужики или становятся педантами, у которых шаг вправо, шаг влево – караул, ужас и беспорядок, – или неряхами, каких свет не видел. В родной деревне жил с ними по соседству дядя Петя. Женат никогда не был и не особо парился по этому поводу. Жил не тужил, но в дом к нему зайти было невозможно. Запах гнилой помойки с ног сбивал. Сам дядя Петя ничего такого не замечал, сновал туда-сюда среди немытого и нестираного тряпья, ходил в вонючих портках зимой и летом, но, главное, был абсолютно уверен, что у него в доме очень уютно. А что? Все под рукой! Самое необходимое есть. А бабы? Да на кой хрен они нужны!
Верстовский был как раз из других – из педантов. И этим злил Серафиму неимоверно. Она не была неряхой, но искренне не понимала, зачем мучить себя, расхаживая по дому в доверху застегнутой рубашке и брюках со стрелками. Ладно хоть уборкой занималась не она. Наверное, доставал бы придирками. Впрочем, тетка, приходившая убирать, не жаловалась. И то хорошо.
Ее раздумья прервал голос Верстовского:
– Ты когда-нибудь слышала об аромапсихологии? Впрочем, о чем я? Не слышала, конечно. Это искусство воздействия на эмоциональное состояние человека через запахи.
– А есть такие специалисты?
– О влиянии запахов на человека известно с давних пор, но научный подход сформировался совсем недавно. Инга была аромапсихологом. Работала с эфирными маслами. Занималась терапией психологических проблем. Тоже из России, но тип совсем не славянский. Скорее скандинавский. Высокая, светловолосая, глаза ледяные. Под стать имени. Я влюбился в нее в первую секунду, как увидел. И не я один.
– Это важно?
– Да. Со мной работал еще один русский по фамилии Манин. Александр Манин. Саня.
– Ассистентом?
– Нет. Он… тоже был «нос», только гораздо слабее меня. Поэтому завидовал ужасно.
– Да как этому можно завидовать? Это же от природы дано!
– Ему казалось, что… Не важно. Он всегда искал случая превзойти меня хоть в чем-то. Я даже думаю, в Ингу он влюбился, чтобы стать моим соперником. И победить меня хотя бы в этом.
– А Инга? Ведь она должна была выбрать.
– Она… Да, конечно. Но она была вся в работе, и потом… холодная не только внешне, но и внутренне. Как же я мечтал растопить этот лед! Согреть губы, глаза… Ее ледяные глаза.
– Наверное, Манин мечтал о том же самом.
Верстовский вскипел.
– Мне плевать, о чем он мечтал! Что ты перебиваешь все время!
– Извините, – потупилась Серафима, не понимая, с чего он так взбеленился.
– Постепенно наше соперничество стало мешать работе. Уже начальство стало замечать. Я испугался. Оба испугались. Манин предложил решить дело миром. Мы договорились создать для Инги духи, да такие, чтобы в названии было зашифровано ее имя. Тот, чьи духи она выберет, будет считаться победителем. А побежденный должен будет уйти с дороги.
– Вы согласились?
– Согласился. Понимал, что все это мальчишество, но… Меня обуял азарт. Хотелось умыть этого Саню! Поставить на место! Доказать, что… Впрочем, не важно. Мы были молоды и глупы.
– А мнением Инги никто не додумался поинтересоваться? Может, ей были вовсе не нужны ваши социалистические соревнования?
– Она была так же амбициозна, как и мы. Мы хотели покорить ее! Потрясти!
– Удалось?
– Не торопи меня. Манинские духи назывались «Иней». По-французски «Givre», но это совсем не то. А по-русски первый слог – начало ее имени. Это были духи, отражавшие ее характер: холодные и свежие. Цитрусовые, травяные и древесные ароматы из мужской группы. Ключевая струнка – травяная. Морозные альдегиды. Хвойные аккорды атласского кедра, можжевельника. Конечно, бергамот и мандарин. Но особым сюрпризом были смоляные вкрапления и остужающий металл. Это были духи, подчеркивающие ее властность, энергию, стремление к лидерству. Совершенство и превосходство! Они возносили ее на пьедестал!
– Как восторженно вы говорите о духах соперника.
Верстовский кашлянул и взглянул исподлобья.
– Я прежде всего профессионал и умею ценить хорошую работу. А эта композиция была великолепна. Глупо скрывать.
– А что же придумали вы?
– Мой аромат назывался «Нега».
– Окончание имени Инга! – воскликнула Серафима.
– Так точно, догадливая ты наша.
– Судя по названию, это были теплые духи. Угадала?
– Еще какие. Причем шлейфовые. Самый сильный аромат именно в базе. Фруктово-цветочная группа. Персик и дыня залиты медовым акцентом, а чтобы убрать излишнюю сладость – тонкий жасмин и освежающий бергамот. Чуть-чуть янтарной карамели, чувственного шоколада и экзотической пачули. Янтарная амбра и ваниль.
– Ничего себе! Прямо скушать захотелось!
– Наверное, и ей тоже.
– Вы предложили Инге выбрать аромат?
– А как иначе мы узнали бы, кто победил?
– Я бы тоже выбрала теплый.
– Чего ты сравниваешь? Ты – рыжая!
– Рыжие все теплые, я знаю. Но не поэтому. Она только казалась холодной и неприступной, а на самом деле ей хотелось тепла и любви. Ваша «Нега» открыла ту ее сторону, которую никто не видел. В душе Инга была теплой и хотела, чтобы кто-нибудь это понял.
– Тоже мне, психолог нашелся! Хоть бы что-то в этом понимала!
– А что, не так? Она же выбрала! Может, я ничего не понимаю в духах, но я тоже женщина. Я посмотрела ее глазами! Вернее, понюхала ее носом!
– Инга была настоящей женщиной, а тебе еще работать и работать!
– Да чего вы злитесь?
– Не люблю, когда ты умничать начинаешь! Строишь из себя ту, кем не являешься!
– Хорошо, не буду. Только дорасскажите историю. Чем все закончилось?
– Дорасскажите, – передразнил Верстовский. – Говоришь, как чукча.
– Ну ладно вам ругаться.
Голос у Серафимы был заискивающий. Верстовский успокоился.
– Инга стала моей женой.
– Да вы что! Прямо так сразу?
– Не сразу, разумеется. Но со временем она оценила и мой талант, и любовь к ней. Мы стали очень гармоничной парой.
– Удалось, значит, вам отогреть Снежную королеву! Это духи помогли, не иначе! Она же аромапсихолог! Сразу поняла, где настоящая любовь!
– Да хватит тебе бесноваться!
– Я не беснуюсь! Радуюсь победе настоящего искусства! А что же этот Манин? Смирился?
Верстовский вдруг глянул странно и отвернулся.
– Он что, гадости стал делать? – догадалась Серафима.
Константин Геннадьевич помолчал и тихо произнес:
– Он убил мою жену.
У Серафимы отнялся дар речи. Она только смотрела вытаращенными глазами.
– Инга погибла десять лет назад. Не справилась с управлением на скользкой дороге. Но я знаю: это был не несчастный случай, а убийство.
– Он что, тормоза ей подрезал? – выдавила потрясенная Серафима.
– Ей что-то подсыпали в воду. Или в кофе. Она впала в транс и…
– Это вам в полиции сказали?
– Какая полиция, ты что! Даже дело не открывали. По мнению полиции, все было очевидно. И потом, мы русские. Французы не хотели затевать расследование, чтобы не связываться с посольством.
– А может, это не Манин? Вдруг у нее были враги.
– Боже! Да откуда у нее враги? Нет, это Манин. Решил отомстить и забрать ее у меня.
– И поэтому вы уехали в Россию?
– Нет. Сюда я вернулся после того, как перестал быть «носом».
– Как так?
– Три года назад Манин заразил меня вирусом, после которого мой уникальный нюх так и не восстановился.
– Ковидом?
– Причем специально. Он знал, что болен, но пришел на могилу Инги. Якобы чтобы возродить прошлую дружбу. Полез обниматься. Я был немного в шоке от его неожиданного появления, растерялся, поэтому ничего не заподозрил. Хотя слышал, что он покашливает.
– Как же это вы не убереглись? Ведь обоняние – ваша профессия!
– После смерти Инги мне было все равно. Даже когда понял, что заразился, значения не придал. На третьи сутки перестал чувствовать запахи, но мне было все безразлично. Через некоторое время обоняние вернулось, но уже совсем не то, что раньше. Когда понял, что половину запахов не различаю, а остальные искажены, думал, это конец. Какое-то время работал технологом. Многие парфюмеры пострадали от этой заразы, поэтому старались помогать. Ну а потом… все бросил и вернулся в Россию. Там я уже не мог принести никакой пользы.
– А Манин? Он ведь тоже переболел!
– Переболел. Теперь работает руководителем отдела. На безрыбье выдвинулся в начальники. Решил, что выиграл у меня всухую.
– Мерзавец! Убила бы гада!
– Убить – это слишком просто.
– Вы хотите отомстить?
– Нет. Он этого недостоин.
– Я бы отомстила! Зубами бы загрызла!
Верстовский посмотрел на пышущую праведным гневом Серафиму и вдруг улыбнулся.
– Мститель нашелся! А кто уже два дня лаванду не поливал?
– Это французскую, что ли? Да она влагу терпеть не может!
– А за теплицей в углу? Там, где твой Барбос все потоптал.
– Ничего он не топтал, просто отдохнул на травке.
– Теперь розмарин пропах собачьей шерстью, и придется его выпалывать.
– Да ничего подобного! Барбос мытый, и потом…
– Господи! И этой дуре я рассказываю про ароматы! Да какая разница, мылась твоя псина или нет! От собаки все равно разит! Для цветов, из которых мы собираемся делать ароматические эссенции, это смерть! Они загублены, пойми ты, бестолочь! А ведь я сто раз говорил: не пускай этого козла в огород!
Препираясь и размахивая руками, они выбрались из лаборатории и разбежались в разные стороны. Серафима помчалась проверять, где еще Барбос набезобразничал, а Верстовский заперся в спальне и не выходил до позднего вечера. Серафима прислушивалась к звукам, доносящимся оттуда, и жалела, что приставала с расспросами. Ему даже вспоминать тяжело, а она в душу пыталась залезть. Как слон таежный! А чего? А где? Понятно теперь, почему он злился. Потерять и любимую, и работу… Да что работа! Все гораздо хуже! Он потерял свой дар! А она еще пристает!
Вот уж точно – дурында колхозная!
Точнее не скажешь!
Новые соседи
Барбоса нигде не было. Порыскав и заглянув во все закоулки, где пес любил прятаться от жары, а заодно и от хозяев, Серафима решила, что своенравная псина опять отправилась изучать окрестные помойки. Ну задаст она трепку этой Барбосине, когда отыщет! Ну сколько можно объяснять, что теперь они живут в приличном доме и от бомжацких замашек нужно отвыкать!
И тут она услышала характерный короткий гавк, доносящийся с соседского участка, огороженного солидным, метра два с половиной забором. Сама Серафима там не бывала. Давно сообразила, что жильцы въехали, но кто, что – не знала, потому что никого пока не встречала. Да и недосуг ей было по соседям бегать. Она ни с кем и знакома-то по-настоящему не была. Только с тетей Пашей, что жила через два дома, да и то – шапочно. За год, конечно, можно было со всеми знакомство свести. Будь она свободна, так бы и сделала, но Верстовский праздного шатания не одобрял, никого в гости не приглашал и сам никуда не ходил. Торчал в доме и варил зелье. Чернокнижник какой-то!
Она решительно подошла к соседскому забору. Широкие ворота закрыты. Конечно, собака может и в дырку пролезть, а ей такое не под силу. Серафима прошлась вдоль ограды, зовя собаку. Сначала ласково, а потом все громче, с угрожающей интонацией, потому что Барбос – вот собака! – отзываться и не думал.
Так она надрывалась минуты три, и тут совсем рядом неожиданно распахнулась калитка, которую она даже не заметила, и мальчонка лет пяти громко спросил:
– Ты чиво олешь?
Серафима опешила.
– Не знашь, фто ли, сто у нас звонок ешть.
От такого обилия речевых дефектов Серафима растерялась еще больше.
– У меня собака потерялась, – проблеяла она, таращась на сердитого карапуза.
Тот задумчиво поковырял в носу и сообщил:
– Она не потилялась. Мы иглаемся.
– Во что? – глупо спросила Серафима.
– В плятки.
– Так он прячется сейчас?
– Угу, – кивнул малыш. – В огулцах.
– Так у вас и огурцы есть? – искренне удивилась Серафима.
– И помидолы. А еще калтоха и… много чиво.
– А мама твоя дома?
Малыш насупился и промолчал.
– А можно ее сюда позвать? Я бы с ней договорилась насчет собаки.
Вместо ответа мальчонка развернулся и припустил куда-то в глубь участка. Серафима едва успела подставить ногу, не дав калитке захлопнуться.
Надо, в конце концов, выудить Барбоса и утащить домой. Ишь, в «плятки» играть вздумал, бандит!
За домом, куда она попала в поисках затаившегося Барбоса, были раскиданы доски, какие-то бочки, битые кирпичи и остатки цемента в корыте. И среди всей этой «живописи» на корточках сидел мужик в донельзя измазюканной футболке и изо всех сил дергал за веревочку, пытаясь запустить бензопилу.
Серафима открыла рот, чтобы поздороваться, но тут пила затарахтела, и мужик, довольно крякнув, стал подниматься. Уже почти встал, но вредная пила кашлянула два раза и снова заглохла.
– Твою мать!
Мужик снова припал к агрегату.
– Здравствуйте, – все-таки решилась Серафима. – Я с соседнего участка. За собакой.
Голос раздался так неожиданно, что Михаил вздрогнул. Он резко вывернул шею, чтобы увидеть говорящего, и уткнулся взглядом в ноги. Ноги переминались и совершенно не давали представления о том, кому они принадлежат, кроме того, что были явно женскими и очень красивыми. Михаил вывернул шею еще немного, пытаясь лицезреть продолжение, но, к его удивлению, ноги кончаться не собирались. Наконец шея хрустнула, Михаил разозлился, вскочил и оказался лицом к лицу с незнакомой девицей. У нее был широкий улыбающийся рот и нимб вокруг головы.
– Здрасьте еще раз! – сказала девица и улыбнулась еще шире.
Нимб над головой качнулся, и Михаил понял, что это волосы.
Надо же, какие необыкновенные.
– Так что? Поможете мне?
Михаил моргнул.
– С чем?
– С собакой, – тоже моргнув, сказала девица.
С какой еще собакой? О чем она вообще?
У него на лице было такое тупое выражение, что Серафима рассмеялась. Глаза брызнули зелеными искрами, веснушки разбежались вокруг короткого задорного носа, и в тот же миг Михаил Княжич понял, что пропал на веки вечные.
Это было настолько неожиданно, что его мозги отключились совершенно и, наверное, навсегда. Девица стала что-то объяснять, но он, как оглушенный, не мог понять ни слова. Только стоял и смотрел, как шевелятся ее губы, летают руки и прыгают солнечные зайчики в волосах.