Minni. Призвание – любить

Лишь к полудню на горизонте показался знакомый ему силуэт яхты «Шлезвиг». Сердце Александра сладко защемило от предвкушения долгожданной встречи с невестой. Он наблюдал, как навстречу «Шлезвигу» вышла императорская яхта «Штандарт». И очень скоро оба корабля бросили якоря на рейде неподалеку от берега.

«Дагмар, милая, ты уже почти здесь!..»

И совсем скоро «Шлезвиг» в сопровождении императорской яхты «Штандарт» встал на рейде неподалеку от берега.

Встреча была церемонной, но уже почти по-семейному искренне радостной. Все были счастливы снова встретиться. Александр как старого знакомого и будущего шурина крепко обнял принца Фредерика. Поцеловал руку Минни.

– Я так рад, так счастлив, любимая, вот мы и снова вместе! – успел прошептать он ей.

– И я… – только и сказала она, но так взволнованно, так страстно, что он услышал гораздо больше: «И я так ждала этой встречи, считала дни! Разлука с вами показалась мне вечностью…»

Затем, после всеобщих объятий и поцелуев, все вместе морем на поджидавшем их корабле «Александрия» отправились в Петергоф, а оттуда, уже на лошадях, в Царское Село.

Перед Большим Царскосельским дворцом кавалькаду карет встречал почетный караул солдат кавалергардского полка. Юные кавалергарды в парадных мундирах с восторгом приветствовали весь кортеж, но с особым вниманием рассматривали красавицу принцессу, а она растроганно кланялась и махала им белой перчаткой из окна кареты.

Но вот процессия подъехала ко дворцу, и тут послышался волшебный перезвон церковных колоколов.

У Минни захватило дух от этих волшебных звуков…

Почему-то именно теперь она поняла, что эта страна, этот дворец стали ее домом и ей предстоит большая, огромная работа – она должна стать русской.

В Царском Селе они прожили три дня.

Александр был счастлив и не отходил от нее ни на шаг. Казалось, теперь, с ее прибытием, для него больше никого не существовало, кроме нее. Он старался быть всегда рядом с ней, выполнять все ее пожелания. Ему хотелось в первые же дни ее пребывания показать все, что ему дорого в родном городе, познакомить со всеми его красотами. А в Царском Селе не осталось ни одного уголка, где бы они не побывали.

Он безмерно гордился своей невестой и старался перезнакомить ее со всеми, кто ему дорог и чьим мнением он дорожил. А она изо всех сил старалась стать своей среди этих людей, в этом новом, но уже успевшем полюбиться ей мире.

С прибытием невесты наследника престола Петербург охватила круговерть торжеств, посвященных предстоящей свадебной церемонии, – приемы, балы, премьеры, народные гулянья…

И тут Минни пришлось проходить первые испытания. С утра и до вечера она ощущала на себе множество пристально изучающих ее взглядов, отчего ей казалось, будто она негласно сдает некий экзамен на соответствие своему новому положению. Но юная принцесса держалась молодцом, блистая элегантностью, прекрасным воспитанием и своим удивительным обаянием.

Минни с честью выдержала этот экзамен, с легкостью окончательно и бесповоротно покорив всех окружающих, особенно представителей мужского пола. На первом же балу не было отбоя от желающих пригласить ее на танец.

«Образ Дагмар, соединяющий в себе нежность и энергию, выступал особенно грациозно и симпатично. Она решительно всех пленяла детскою простотою сердца и естественностью всех своих душевных движений», – отмечал Иван Сергеевич Аксаков.

Александр, неважный танцор, даже начал ревновать ее к молодым светским повесам. А Минни было приятно видеть, что он не сводит с нее влюбленных глаз. Сама же она все это время была в таком взвинченном и одновременно восторженном состоянии, что порой совершенно забывала об осмотрительности и от души резвилась и ребячилась. Но именно такая непосредственность, совершенно несвойственная и недоступная людям этого чопорного круга, скованным бесчисленным множеством условностей, и подкупала их, заставляя восторгаться этой маленькой принцессой.

«Несмотря на маленький рост, в ее манерах было столько величия, что там, куда она входила, не было видно никого, кроме нее», – восторженно писал молодой князь Феликс Юсупов.

Тайно влюблялись в нее, наверно, все молодые мужчины при дворе.

Но она отнюдь не была легкомысленной. Если было надо, она умела быть серьезной, сосредоточенной и целеустремленной. Еще дома, в Копенгагене, вместе с французским и английским она начала изучать русский язык. И теперь, в Петербурге, изъяснялась на нем довольно сносно. Но все же ей не хватало практики. И хотя при дворе был больше в ходу французский, при каждом удобном случае в разговорах Минни переходила на русский.

Она всюду носила с собой крохотную записную книжечку и, услышав новое слово, улучив удобный момент, тайком записывала его в эту книжицу. А когда заканчивался очередной день с его непривычными для нее бесконечными обедами и балами, когда наконец она оставалась одна в своей комнате, Минни садилась за словари и учебники и продолжала занятия – открывала свою записную книжечку с новыми услышанными ею за день словами и выражениями, листала словарь, выискивая их значение, и повторяла, повторяла до тех пор, пока не начинала произносить их безукоризненно и не запоминала.

– Буд-то лью-без-но, – разбирала она по слогам, – будьте лубьязно… будьте любезны… Какая чудая подога… какая чадная подога… какая чудная погода… Получилось, получилось! – радовалась она.

И так до тех пор, пока не начинали слипаться глаза. Тогда она задувала свечу, засовывала записную книжечку под подушку и, прежде чем уснуть, с уже закрытыми глазами, каждый раз шептала:

– Спокойной ночи, мамочка…

Все же тосковала она здесь по родному очагу, по ласке матери…

Со временем Минни отметила, что и Саша не любит общаться с близкими на французском и не жалует всех этих, как он выражался, «светских выкрутасов». И это ей нравилось в нем. Ведь для нее была в новинку вся эта помпезность, эта чрезмерная чопорность и роскошь, окружавшие императорскую семью. Там, дома, все было проще, естественней. Теплым летним утром, едва проснувшись, она могла потихоньку выпорхнуть в парк, пробежать босиком по мокрой от росы траве к морю, втайне от всех искупаться и в мокрой рубашке вернуться в свою комнату, по пути ухватив на кухне чего-нибудь вкусненького. Или могла одна, не спрашивая у отца разрешения, пойти на конюшню, оседлать свою лошадь и поскакать по пустынным окрестностям замка, а вернувшись, надолго заболтаться с простым конюхом – о лошадях, о погоде, о его семье…

Поэтому она с такой радостью отметила и в своем Саше его простоту и эту нелюбовь к ограничивающим свободу человека условностям этикета. Она разглядела в нем родственную душу.

Но юная принцесса безумно любила танцы. Это была ее слабость. Там, в Копенгагене, балы устраивались нечасто. Зато здесь, в Петербурге, с ее приездом они следовали один за другим, и она отводила душу – танцевала без устали.

Однажды на очередном балу, когда они с Сашей ненадолго остались наедине в пустом зале, в отдалении от танцующих, отдышавшись от очередного танца, Минни вдруг спросила:

– А почему вы, Саша, так мало танцуете со мной? Мне даже обидно!

– Не обижайтесь, – засмеялся наследник. – Не люблю я этого…. Бессмысленное занятие. Эти бесконечные празднества и балы сводят меня с ума! В такие радостные, счастливые для нас с вами дни мы совершенно не принадлежим ни сами себе, ни друг другу. Нас все время куда-то тащат, куда-то везут, нас заставляют с кем-то встречаться и говорить ни о чем, есть, пить, веселиться даже тогда, когда ни есть, ни пить, ни веселиться уже нет мочи. Я, право, удивляюсь, как стоически вы, бедняжка, выносите все эти мучения.

– А я безумно люблю танцевать! Мне кажется, я растворяюсь в музыке, в этих движениях, похожих на порхание бабочки, я ощущаю такую легкость! Мне даже иногда кажется, что вот еще чуть-чуть, совсем немного – и я полечу!.. И сколько бы я ни танцевала, я ничуть не устаю. А еще я счастлива оттого, что меня так тепло приняла не только ваша семья, а и все окружение, такое множество совершенно разных людей. Я знаю, что когда-нибудь все это будет уже позади, мы сможем вздохнуть спокойно и наконец принадлежать только друг другу. Я живу предвкушением этого дня. А пока… Вы знаете, когда я была еще совсем маленькая, папа, танцуя на балах, иногда брал меня на руки. И я кружилась вместе с ним на волнах музыки. Ах, это было такое счастье!

И сюда, в этот пустующий зал, где были только они, вдруг донеслись звуки музыки. Неожиданно Минни подхватила своего жениха и увлекла его в танце.

– Вот так… Вот так… – повторяла она в такт музыки. – Разве это не прекрасно, разве это не волшебство?! Только мы и музыка!.. Я знаю, что когда-нибудь в старости все эти свадебные хлопоты, эту, кажется, нескончаемую суету вокруг нас мы будем вспоминать с грустной улыбкой, думая о том, что вот – было, но прошло, промелькнуло, растаяло, словно сон, канув в прошлое. Так что теперь мы с вами танцуем и веселимся ради наших будущих воспоминаний… Погодите-ка, я вам что-то сейчас покажу! – неожиданно остановившись, со смехом сказала она.

И, оставив его в полной растерянности, вдруг с разбегу подпрыгнув и легко перевернувшись в воздухе, сделала настоящий цирковой кульбит. Потом второй, третий!

Александр застыл, пораженный ее поступком, этой легкостью и непосредственностью, а потом в восторге расхохотался.

– Вот это да, вот это по мне! Какая вы молодец! А меня научите такому?

– Научу, обязательно научу. Ведь впереди у нас будет столько времени! – счастливо засмеялась Минни…

Незаметно пролетел месяц. И вот в Большом соборе Спаса Нерукотворного состоялось таинство миропомазания датской принцессы Дагмар. Отныне она получила новое имя и новый титул, став русской княжной Марией Федоровной. А на следующий день предстояло самое главное – церемония обручения молодых.

Ночь перед свадебными торжествами Минни провела без сна. Ненадолго вздремнула лишь под утро. Встретиться и мельком переговорить с будущим супругом удалось лишь за завтраком.

– Ты знаешь, Минни, этой ночью и я не смог сомкнуть глаз, – признался Александр. – Все думал, думал, как все будет происходить. И что будет потом. И чем больше думал – тем больше волновался. В конце концов я встал и просидел в кресле с книгой до самого утра. При этом не прочитал ни строчки. Просто сидел и смотрел в темноту за окном, наблюдал за тем, как наступает рассвет…

– А я думала о тебе, о том, что я еще ничего не знаю об этой стране, о твоей России, и мне предстоит еще так много узнать и научиться быть твоей женой. Ты здесь родился, вырос, тебе здесь все знакомо, нет, больше – все родное. А я… Я здесь все еще чужая. Здесь у меня есть только ты…

– Успокойся, ты привыкнешь. И когда-нибудь будешь смеяться над своими нынешними сомнениями. Мы будем вместе, станем семьей. И ничто и никто не сможет помешать нашему счастью.

Минни не могла представить себе, что настоящим испытанием для нее станет процесс облачения в наряд невесты. На церемонии, которая проходила в Малахитовой гостиной Зимнего дворца, собралась вся женская половина императорской семьи. Поначалу фрейлины раздели ее почти догола, чем ввели в крайнее смущение. А потом… Потом ее долго и тщательно облачали по раз и навсегда заведенному издавна ритуалу. Белоснежное, источающее тонкий аромат нижнее белье: жесткий корсет, панталоны, тонкие ажурные чулки. Затем пышное платье из серебряной парчи с длинным, тяжелым шлейфом, а еще малиновая бархатная мантия, отделанная горностаем, а еще фамильные драгоценности – диадема, колье, тяжелые серьги. Под конец на голову водрузили тяжелую золотую корону с изумрудами, рубинами и бриллиантами…

За всю свою жизнь она не видела такой изысканной роскоши. Но этот праздничный наряд был так тяжел, так сковывал движения, что она теперь с трудом могла передвигаться.

«Господи! – думала Минни. – Дай мне сил выдержать все это, не споткнуться, не упасть, не потерять сознания!»

К полудню в Зимний дворец съехались члены Священного синода, придворное духовенство, весь состав Государственного совета, сенаторы, представители дипломатического корпуса, почетные граждане и иностранные гости, и прочие, и прочие…

Свадебные торжества проходили по традиционному ритуалу. При входе в церковь Зимнего дворца их величеств встречали митрополит Иосиф с крестом и святой водой. Император, взяв за руки жениха и невесту, подвел их к алтарю.

От волнения Минни не могла унять дрожь. Почувствовав это, император постарался ее успокоить.

– Ну что вы так волнуетесь, моя милая! Все будет хорошо. Не съест же вас, на самом деле, митрополит! – едва слышно прошептал он.

Почему-то после этой незамысловатой шутки Минни и правда немного успокоилась – по крайней мере перестала дрожать – и с благодарностью взглянула на своего без пяти минут свекра.

И вот началось таинство венчания. Митрополит подошел к ним, перекрестив жениха и невесту, стал читать молитвы. Звук его голоса совсем успокоил Минни. Братья цесаревича Владимир и Алексей держали венец над головой Александра, а наследный датский принц Фредерик и принц Николай Лейхтенбергский – над головой невесты.

«Из алтаря на золотых блюдах вынесли обручальные перстни. Блюдо для цесаревича нес духовник их величеств протопресвитер Василий Борисович Бажанов, а для невесты – ее законоучитель протоиерей Иван Васильевич Рождественский.

Митрополит совершил обряд обручения, возложив перстни на руки обручаемым, а мать жениха, императрица Мария Александровна, подойдя к аналою, разменяла перстни три раза установленным порядком. По окончании этого обряда обрученные подошли к императору и императрице. Родители цесаревича обняли их и расцеловали, затем поздравлять обрученных чинно потянулись другие члены царской фамилии».

Церемония венчания прошла довольно быстро, хотя это время и показалось Минни вечностью. Под залпы орудий молодожены вышли из храма, и она наконец с облегчением вдохнула свежий, пахнущий дождем и прелыми листьями октябрьский воздух.

Далее впереди предстоял парадный обед в Николаевском зале Зимнего дворца. Столы были накрыты на пять тысяч персон. Во время обеда высокопоставленных гостей ублажали музыкой и пением отечественные и европейские певцы и музыканты. Тосты, поздравления… Казалось, этому не будет конца. К концу обеда у Александра и Минни от усталости уже слипались глаза.

«Скорее бы все это закончилось!» – с тоской думали оба.

Но лишь поздней ночью, получив благословение родителей, им посчастливилось отправиться на покой.

Брачная ночь…

Как она желала и как страшилась ее, этой томительной, не раз сладко мечтаемой неизвестности, того, о чем лишь читала во французских книжках. Она забралась в постель, и то ли от прохлады простыней, то ли от волнения ее охватила дрожь. В слабом свете свечи, что горела на маленьком столике поодаль от кровати, она увидела, как отворилась дверь и в спальню вошел Саша. Неслышными шагами он подошел к кровати, и сердце ее замерло. Вот сейчас он поднимет одеяло, ляжет с ней рядом и…