На лица наплывало веянье,
витали дни,
как самокатики весенние,
детей вельветками.
Усыпан сумеречный перстень —
овал, исход —
усыпан верностью вечерней,
увит листвой.
Опахивали клейким веером —
едва наклон —
декоративными аллеями
и теплом.
1966
* * *
Что пыльца – моя жизнь полетела
мимо мяты и маяты.
И по маю без цели и дела,
пёх по маю: шалты-болты.
Нагазировано сияние.
Под глазурь отрешенно галдеть
то ли парочкам, то ли ваяниям
разомлевших от мая людей.
1966
* * *
Слыть соломинке былинкой,—
пела высь.
Пробудись, моя могилка,
пробудись.
Полнолуние вспомяну.
Память – взгляд.
Палевы поля, поляны,
палева земля.
Под луною – оскуденье.
Мертвый фон.
Полутоны, полутени
тонут в нем.
Слыть соломинкой былинке
велено.
Зацвети, моя могилка,
зелено.
Дённая или дневная —
день, как дзинь.
И святых ее святая
сонь ее, как синь.
Эх, на донышках стечений —
прочерки.
Нет от вещих воплощений
моченьки.
Слыть соломинкой былинке
велено.
Запылись, моя могилка,
пепельно.
1966
Странница
Памяти Леночки Васильевой
Негадана и тонко
надумана и в тон —
тисненая котомка
на житии святом,
и, Боже, – косы, косы —
и босо, тоже в тон,
умахивает посох
по верстыньке пешком:
от мрамора как праха —
к блаженным сторонам!
Последняя рубаха —
последнюю отдам.
И небо – тихо, тихо —
ну, синевы затон,
и детские мотивы
над дедовским прудом.
И ты к земле припавши
и небо возлюбя,
замаливай уставших,
замалчивай себя
молитвы благолепной
