Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера

Мы стояли у окна 11-го этажа, был вечер, зима, тишина: отец – профессиональный убийца, и дочь, его маленькая девочка, – возможно, воплощение всего хорошего, что во мне осталось. Всё, что я хочу – чтобы моя жизнь не бросила тень на её судьбу, я очень люблю дочь и сделаю всё для её счастья, вплоть до исчезновения из её жизни навсегда, если потребуется.

Просматривая сериал, можно вернуть запись назад, разглядеть более подробно и внимательно происходящее, сделать вывод, возможно, правильный и своевременный, а в жизни происходящее сегодня воспринимается иначе, чем будет воспринято завтра, а через год, под спудом происшедшего, вообще по-другому. И в очередной раз принимая решения, конечно, учитываешь прошедшее, но не думаешь о том, что оно когда-то тоже было будущим, которое тоже зависело, в своё время, от делаемого выбора.

Жизнь – не сериал, который можно перематывать, а прожитое мною далеко не однозначно. Мало кому выпало пережить столько сколько мне, и именно «пережить», а не перенести.

О многом можно рассуждать и осуждая, и оправдывая, читая эту рукопись, но точно следующее: это пример жизни человека, на котором возможно понять, а на основе осознанного сделать для себя вывод неустойчивости и размытости грани между плохим и хорошим; не ясности противления зла и добра; отсутствия в мире справедливости, как категории присущей обществу в целом, но все же существующей субъективно, завися от действия каждого человека по отношению к другим; о лжи и правде, постоянно занимающих места друг друга, начиная от самого человека в нем же самом, отталкивающиеся и притягивающиеся самооправданием гордыни; о неправде поселившейся в каждом из нас и вызывающей положительные чувства, особенно когда сам человек начинает в нее верить; и обмане, сквозящем ото всюду, что окружает раба Божьего, кроме очевидного, но почему-то не заметного, где даже правду люди умудряются обратить в выгоду.

Лишь пройдя в след в след, с тем же попутным, боковым или встречным «ветром», там же споткнувшись и там же упав, так же поднявшись и так же претерпевая боль, с такой же помощью или, наоборот, перебарывая невзгоды и одиночество под ударами недругов, в те же дни и с тем же настроением, и в том же возрасте можно обрести право рассуждать и осуждать, правда, не забывая о своём (а имеешь ли ты сам право бросить камень).

Если убрать оскомину ужасности, налет некоторого романтизма и кажущейся свободы, то здесь можно разглядеть то, чего необходимо избегать, но главное – понять как! Именно на этом заострив внимание, позволю себе продолжить, в надежде, что делаю это не бесполезно для читателя…

…Когда-то я прочитал слова Пастернака, написанные им после посещения передовой и общения с солдатами, сержантами и офицерами, уже несколько месяцев бывшими в бессменной позиционной войне, сидевшими в окопах, в грязи, при постоянных перестрелках и смерти, ходившей рядом. В таком же положении приблизительно находились и мы – я и окружающие меня люди в 90-х годах. Разумеется, со скидкой на сегодняшний день, мирное положение государства, и акцентируя внимание лишь на психологическое состояние: чем дальше, тем больше перестают такие люди осознавать своё положение и начинают несколько по-иному оценивать свои действия. Мир, окружающий их, меняется, ощущение присутствия постоянной опасности со временем притупляется, но интуитивное чувство её становится острее, а реакция на него – моментальной.

И действительно, в суете ежедневности подсознательно слышишь предупреждения о надвигающемся где-то вдалеке катаклизме и, ещё не отдавая себе отчёта, уже предпринимаешь что-то, что делает более безопасным твоё будущее существование. Но, наряду с этим, ежедневные, однообразные мероприятия надоедают, тем более те из них, которые успели стать привычкой и которых ты уже не замечаешь, но вдруг, задумавшись, понимаешь, сколько времени и сил они отнимают. Суета забирает силы, рациональная рассудительность начинает оправдывать ненужность лишнего, и огромные силы требуются, чтобы восстановить всё на своих местах и придти к прежним мыслям о том, что забота о безопасности с ежедневными проверками, оглядками, наличием разведпризнаков – есть не пустая трата времени, а уже часть жизни, которая эту самую жизнь и обеспечивает.

Подходит момент, когда какая-то случайность подстёгивает, и ты понимаешь, что показавшийся «хвост» – вовсе не слежка, но могла быть таковой. И, в принципе, уже давно прошло то время, когда ты должен попасться, или совершить ошибку и оступиться, или, в конце концов, получить свою пулю, нож или петлю. Но, как только ты проявишь хотя бы микроскопическую лень, и ничего после этого не случится, эта самая лень начнёт точить, перерезать и прокусывать, делая брешь в стене, с таким трудом и скрупулёзностью тобою выстроенной. И если не сейчас, то позже обязательно начнётся обусловленная необходимостью экономия изношенной нервной системы и латание давно прохудившейся ёмкости духовных сил и, как следствие, постепенный отказ от «колец обороны», хотя бы на выходных, праздниках или во время болезни. А если появится какая-нибудь достойная идея, то её воплощение может затмить не только голос интуиции, но и разума, и зависимость от её выполнения будет отодвигать разумные сроки и границы ровно до того времени, пока не случится то, что случится, а оно произойдёт обязательно.

Итак, я был на гране нервного, физического и любого другого срыва. Состояние моё усугублялось поголовным непониманием меня окружающими, хотя бы потому, что я скрывал многое из того, что могло бы поставить все на свои места. Это самое непонимание, впрочем, лишь предполагаемое, находясь под спудом неподъёмных проблем, неразрешимых сложностей, запутанных связей, ограничений и опасностей, стремилось разъединить наши отношения, чтобы все упростить и обеспечить безопасное одиночество, но я нуждался в них, так же как они во мне, а значит я был нужен и жизнь продолжалась.

Правда, глядя на не имевших даже десятой доли, подобного моему багажа, знакомых, друзей, родственников и тех, с кем общался изредка, я удивлялся тому, как слабо они держат удары судьбы, которой должны были быть благодарны за ее мягкие и несложные уроки, а не гири, привязанные к ногам. Как объяснить им, что бывает гораздо хуже? И как рассказать о том, как это хуже выглядит? Ясно, что это не будет осознано, не принесёт облегчения и пользы, но только всё усугубит. Чтобы быть понятым и понимать их, необходимо было встать на их уровень проблем, нервной нагрузки, мировоззрения, причём нормального, в отличие от моего, но при этом находиться параллельно в том мире, где приходилось жить мне. Двойная жизнь, двойственная сущность, и при этом огромные усилия, затрачиваемые на то, чтобы остаться целым. Лгать, изворачиваться так, чтоб в это верили все без исключения окружающие, не позабыть о сказанном каждому, и притом не поверить в него самому, ведь «хорошая» ложь – это та, в которую начинаешь верить сам.

Порочный замкнутый круг подсказывал, особенно в моменты психовсплесков, что выход один – одиночество. И я порывался неоднократно освободиться от пут своего чувства, но чем усиленнее это делал, тем больше запутывался.

Конечно, это не всё, что у меня было. Вернись я в семью, может, всё бы и встало на свои места… А может и нет. Слишком многое в себе пришлось бы убить. Я уже молчу о том, что был не в состоянии отказаться от большей части моего сердца и, уже раз пытавшись сделать это, потерпел не только фиаско, но и вернувшись, не смог уже застать ту же «реку», в которую вошёл первый раз, до нашей разлуки. Я не смог бы уйти никогда, не потому даже, что уйдя, подверг бы её опасности, а просто потому, что не хотел и не хочу! Даже когда казалось, что мы явные антагонисты, что мнения наши диаметрально противоположны, а желания несовместимы, тяга только увеличивалась. Возможно, это объясняется тем же, что и существование двух половинок одной монеты, разорванной пополам, где половинки совершенно несхожи, но при соединении подходят идеально и составляют единое целое с той лишь разницей, что разные монеты имеют разный номинал.

Проходящее время делает всё очевидным, показывая, что любой организм состоит из противоречий, и к противоречиям же стремится, а их разнополюсность не направлена друг против друга, но наоборот притягивает, имея разный заряд и разное назначение. Куда бы я ни посмотрел, о чём бы ни подумал, везде видел, что это не несовместимость, а необходимое условие сосуществования людей, не терпящих статичности в отношениях друг с другом, хотя, казалось бы, её желающих.

Об этом можно говорить бесконечно, как и бесконечно слушать, но вы можете спросить: «А как же быть с принципами, о которых я пишу и которые въелись в мою кровь вместе с молоком матери? Разве можно убить одного, а после убивать дальше?!». У меня нет прямого и честного ответа на этот вопрос. И вообще, если и возможно пролить на него свет, то лишь комплексно, начиная с того, что любой офицер – потенциальный убийца, а если не так, то грош ему цена как профессиональному военному, задача которого сводится не столько к защите, что скорее относится к мотивированному объяснению уничтожения противника, а именно к самому уничтожению живой силы, то есть себе подобных.

Вся его подготовка, начиная с военного училища или, как сейчас принято называть, военных университетов и академий, кроме изучения технических и специальных наук, сводится к привыканию к «чувству локтя», жёсткой дисциплине, ответственности не только за себя и свои поступки при выполнении приказов, но и за жизнь товарищей и подчинённых. Плюс умение командовать так, чтобы подразделение, находящееся в его подчинении: а) выполнило поставленную задачу, причем заметьте, часто любой ценой; б) понесло как можно меньшие потери, где «а» и «б» выполняются только через… убийство. То есть повторюсь: уничтожение живой силы противника и техники, которой он пользуется, и тем успешнее, чем этого противника останется меньше.

Достаточно вспомнить политзанятия советских времён, когда звучали эпитеты в сторону вероятного противника, вызывающие не только отвращение, но и ненависть, злобу, и чем выше уровень замполита, тем выше степень таких вызываемых им чувств. Тогда, всё это слушая и обсуждая в промежутках между «парами», ловил себя на мысли, что даже глазом не моргну, сколько бы этих самых «воинов империализма» ни было: десятки, сотни или больше, – стрелял бы до последнего патрона. Так кем я был ещё тогда, воспринимая такие мысли как норму?!

Вообще, как вы думаете, зачем человек изобрёл оружие и почему его к нему так тянет? И сильно ошибётесь, если посчитаете, что для обороны. Все войны, начиная аж от племенных в древности до современных локальных и мировых, имеют одну цель – завладевание материальными ценностями, полезными ископаемыми, площадями земли и какими-то на них ресурсами или возобладанием над ними, или же с помощью них влияния над кем-то. А те стороны, которые вынуждены обороняться и, как часто бывает, проигрывают, не имели до начала развития боевых действий в отношении не принадлежащих им материальных ресурсов никаких агрессивных замыслов, но просто владели, чем владели и пользовались. В моей семье из предков по мужской линии нет ни одного, кто ни лишал бы жизни себе подобных, служа Отечеству, а первый из них, о ком дошли сведения, служил в войске князя Пожарского, и служил верой и правдой.

Это никого не оправдывает, ничего не объясняет, но даёт начальную часть мотивации, на которую наложилось то, что наложилось.

Однажды мы с моим «точильным камнем» смотрели фильм «Догвилль» в главной роли с Николь Кидман. Декорации почти отсутствовали, всё снималось в павильоне и имело вид фильма-спектакля советских времён, что, собственно говоря, и вывело на первый план игру актёров и саму суть произведения. Чем дальше мы его смотрели, тем большее впечатление он производил. Преображение главной героини из человека, неприемлющего насилие, гуманного и милостивого, настроенного благожелательно к каждому, с готовностью не только помочь, но и взять чужую боль, отдавая последние силы, – в человеконенавистницу, причём стараниями самих же людей, на помощь которым она направила все свои силы. Причём отец, глава мафиозного клана, не задумывающийся перед убийством виновных или невиновных, не смог показать ей грязь всего мира и раскрыть глаза на чёрную сторону душ людей. Дочь оказалась беззащитна, полагая, что каждый человек достоин не только снисхождения, но и обычного человеческого тепла и понимания. Закончилась эта трагедия выстрелами в юношу, предавшего её, и расстрелом невинных, но издевающихся на нею детей, причём курок «спускала» она сама. Девушка не просто примирилась с отцом и его взглядами, но «встала» впереди, красной же линией проходила одна мысль – у каждого своя цена и своя черта, за которую он всё-таки, может быть, переступит. Деньги, положение, спокойствие, любимая женщина, честь, семья, дети, обида, власть, месть… Разница лишь в мотиве, как искре, из которой может разгореться пламя. Список этот может добавляться до бесконечности, но все могут найти что-то, что определит, потерю чего или кого он вынести не сможет.

Кстати, у нас была жёсткая дискуссия, и я не был согласен, что это шедевр по той простой причине (которую, естественно, не озвучил), что многое из увиденного переживал сам, конечно, не имеющее ничего общего с перенесённым героиней, но сама суть перестроения отношений в какой-то мере оправдана, как и знакомая подгонка к существующей действительности некоторых частей сознания. Но, если несчастная дочь мафиози прошла путь только туда, к дикой ненависти в отношении людей, то я всё же прошёл его не до конца, не утонул в ненависти, а сумел остановиться и попытаться предпринять шаги обратно, и если испытываю неприязнь, то, прежде всего, к самому себе.

Но человеку самому это сделать невозможно! Теперь понятно, что полагаясь только на себя и свои силы, моя попытка шагать обратно, не могла быть прыжком вперёд, к спасению! Вот здесь и начинаешь чувствовать подставленную Кем-то десницу.