Трактат о врачебных ошибках. Издание второе, расширенное и дополненное
В дальнейшем Г.В. Лейбниц описал еще один закон – закон достаточного основания. Закон достаточного основания состоит в установлении пропорций между двумя посылками и выводом. Если хочешь получить сильный однозначный вывод, такими же должны быть и посылки, т.е. соблюдай пропорции между посылками и выводом. Поэтому еще на занятиях по пропедевтике внутренних болезней от студентов требуют обязательного обоснования окончательного диагноза. Чтобы подтвердить поставленный диагноз аргументация должна быть сильной. Практически для каждого заболевания существуют свои ключевые методы, позволяющие с большой степенью достоверности судить о характере болезни. Именно поэтому необходимо знать и вовремя использовать именно эти ключевые методы. Для ИБС – это ЭКГ в различных вариантах и коронарография, для приобретенных пороков сердца – эхокардиография, для тромбоэмболии легочной артерии (ТЭЛА) и аневризм грудной аорты – мультиспиральная компьютерная томография с контрастированием и т.д. Важно знать и правильно осуществлять выбор таких методов. Я часто сталкивался, например, с ложным представлением о важности определения D-димера для диагностики ТЭЛА. На самом деле наличие его в крови пациента еще не значит, что у того имеется ТЭЛА. Другое дело, что отсутствие D-димера позволяет исключить этот диагноз. И это тоже ценно. Но назвать определение D-димера в крови ключевым методом диагностики ТЭЛА у меня бы язык не повернулся.
К логическим ошибкам можно отнести нарушение причинно-следственных связей. Одна причина может иметь много следствий. Если одно следует за другим, то это вовсе не означает, что второе является следствием первого. Если спустя короткое время после операции на сердце у пациента выявлена опухоль кишечника, это вряд ли является следствием кардиохирургического вмешательства. Вероятнее всего, опухоль имелась и ранее, но не была своевременно обнаружена. Или если во время наложения кожного шва на рану возникла фибрилляция желудочков, это вовсе не означает, что причиной последней послужил именно кожный шов.
Интересный анализ логических несоответствий применительно к самому понятию врачебных ошибок дал А.В. Димов из Ижевска.
Напомню определение, данное И.В. Давыдовским: «Врачебная ошибка – вытекающее из определенных объективных условий добросовестное заблуждение врача, основанное на несовершенстве современного состояния медицинской науки и методов исследования, либо вызванное особенностями течения заболевания определенного больного, либо объясняемое недостатками знаний, опыта врача, но без элементов халатности, небрежности и профессионального невежества». На первый взгляд, действительно достаточно емкое определение. По мнению И.В. Давыдовского врачебная ошибка – понятие собирательное.
Но в этом определении само понятие "ошибка" подменяется и отождествляется с причиной ее вызвавшей, а именно с "заблуждением" врача. А ведь причина и следствие не могут быть идентичными, и сама подмена понятий есть форма логической ошибки. По законам логики определение неизвестного понятия должно даваться через известное, и нет смысла объяснять "неизвестное через неизвестное". Тем более, что добросовестное заблуждение – категория больше этическая и потому вообще трудно определима и сама требует расшифровки.
Кроме того, нарушение логики имеется и в тавтологическом характере определения, данного И.В.Давыдовским, которое в логике обозначается как "то же через то же", т.к. ошибка и заблуждение – варианты одного явления – отсутствия истины.
С позиций логики в понятие "ошибка" не должно включаться следствие, ибо, каким бы оно ни было (с исходом в смерть, инвалидизацию или выздоровление), все равно ошибка существует как факт. Когда террористический акт не приводит к эффекту, то нельзя сказать, что он не имел места.
А теперь непосредственно к врачебным ошибкам.
Одна из распространенных ментальных ошибок – отсутствие широты мышления. На одной из математических олимпиад еще во времена СССР участникам была предложена такая задача. В вольном изложении она звучала примерно так. У берега реки стоит одноместная лодка. К реке одновременно подходят два человека. Каждому из них необходимо перебраться на другой берег. Как это сделать?
Ответ чрезвычайно прост. Если люди подошли к разным берегам, то они без проблем перебираются на другой берег, сменяя друг друга. Если же они подошли одновременно к одному берегу, то задача не имеет решения. Так и в медицине надо стараться увидеть проблему в целом и решение стоящей проблемы упрощается.
Узкая специализация в медицине имеет свои позитивные и свои негативные стороны. С одной стороны, специалист, знающий все надводные и подводные камни какой-нибудь патологии, – очень высоко ценится. Но часто искусственное замыкание врача на единственной интересующей его проблеме создает предпосылки для ошибок. Как говорил Козьма Прутков, «специалист подобен флюсу – полнота его одностороняя». В кардиохирургии одной из нередких таких ошибок является, например, нераспознанные вовремя стенозы сонных артерий, или же недооценка степени их сужения у пациентов с другой кардиохирургической патологией. Причина – зацикливание на ведущем клиническом синдроме.
Другая распространенная ситуация – чрезмерная уверенность в правильности своего диагноза и подгонка клинико-инструментальных данных под определенную версию.
Отсутствие широты мышления проявляется и в таком варианте, как «эффект прожектора» – выявление одной патологии выключает поиск другой, оставшейся вне «луча прожектора». Начну, как всегда, с клинического случая. Поступает к нам 18-летний паренек Борис с острым инфекционным эндокардитом митрального клапана. С диагнозом все ясно – лихорадка, при УЗИ – вегетации на митральном клапане, выраженная митральная недостаточность. Надо быстро оперировать, пока нет эмболии и тяжелой сердечной недостаточности. На второй-третий день оперирую.
Из правосторонней торакотомии подключаю аппарат ИК, останавливаю сердце и вскрываю левое предсердие. Все честно: вижу рыхлые флотирующие вегетации и частичное разрушение задней створки митрального клапана у одной из комиссур. Причем понимаю, что такой клапан можно сохранить, а не протезировать. Зачем молодому парню механический протез в сердце, требующий пожизненного приема антикоагулянтов? Стараясь сократить время пережатия аорты, быстро удаляю инфицированные ткани, делаю пластику митрального клапана, проверяю клапан на герметичность. Все отлично – замыкательная функция восстановлена полностью. Быстро зашиваю, делаю стандартную профилактику воздушной эмболии и запускаю сердце. Все, вроде бы, действительно быстро и красиво.
Но в реанимации пациент долго не просыпается, а через несколько часов у него возникает судорожный синдром. Сердце работает отлично, нарушений газообмена нет, по дренажу из плевральной полости, что называется слезы, а пациент в коме. Понимаю, что проблемы с головным мозгом, вероятнее всего из-за воздушной эмболии. В общем, вспоминать страшно. Судорожные приступы сохранялись несколько дней с периодичностью в несколько часов, потом стали реже и исчезли примерно через неделю. Только на 13 сутки пациент открыл глаза. Пришлось наложить трахеостому, чтобы продолжать ИВЛ. Все внутренние органы работали без проблем – что значит молодой возраст! Постепенно стали восстанавливаться функции ЦНС.
Мы не часто наблюдаем, как это происходит, а тут все было очень впечатляюще. Сначала начал узнавать близких, потом стал говорить (после удаления трахеостомы и перевода на самостоятельное дыхание), двигаться, вставать. По счастью двигательных расстройств удалось избежать. Но парень разучился читать. Напрочь забыл алфавит. И вдруг, что называется в один прекрасный момент, действительно в одночасье, к нему вернулась и эта способность. В общем, пробыл он у нас около двух месяцев, после чего был переведен для реабилитации в неврологическое отделение, откуда и был выписан домой. Впоследствии он вышел на работу, женился и, надеюсь, живет до сих пор. Во всяком случае, я это знал из общения с его родителями, которые не раз приходили в клинику уже со своими проблемами.
Но здесь речь идет не о хирургической победе, а о хирургической ошибке. Когда Борис через год после операции в добром здравии пришел на консультативный осмотр с направлением из поликлиники, где было написано «Врожденный порок сердца. Дефект межпредсердной перегородки», я сначала посмеялся – я же видел это сердце изнутри. Но когда взял его в УЗИ кабинет, то был поражен. У парня действительно был гемодинамически значимый, т.е. довольно большой ДМПП. Как я его не заметил при первой госпитализации и во время операции – просто поразительно.
Сейчас мне понятно все. Сработал «эффект прожектора». В первый раз, когда я его смотрел с помощью УЗИ, сразу бросилась в глаза патология митрального клапана – массивные рыхлые подвижные вегетации, большая струя регургитации. А дефект в перегородке не заметили. В обычном режиме его не всегда видно, в при цветной допплерографии все забивала яркая засветка от струи регургитации при митральной недостаточности. Какие-то потоки в правом предсердии могли быть расценены как относительная трикуспидальная недостаточность. Это была первая ошибка.
Вторая ошибка была допущена в операционной. После вскрытия камер сердца надо было провести ревизию, тщательно все осмотреть, а не браться сразу же на бросающуюся в глаза патологию клапана. Не в свое оправдание, а просто для объяснения ситуации самому себе, могу сказать, что этому способствовало то, что при правосторонней торакотомии доступ к сердцу осуществляется чаще всего не через полость правого предсердия и межпредсердную перегородку. Тогда мы просто не смогли бы не заметить дефекта. Более того, тогда бы мы его расширили и через него делали бы пластику митрального клапана. А в нашем случае разрез производили через боковую (правую) стенку левого предсердия, после чего митральным крючком, напоминающим гинекологическое зеркало, приподнимали ту стенку предсердия, которая как раз и представлена перегородкой. Таким образом, широкая плоскость крючка просто полностью закрывала дефект. Другими словами, дефект перегородки располагался под широкой поверхностью митрального зеркала-крючка. И чтобы его обнаружить, надо было перед зашиванием стенки предсердия удалить крючок и снизу вверх заглянуть в область перегородки.
Но «эффект прожектора» вначале и нарушение методики оперирования в конце сделали свое черное дело. Я имею в виду то, что любое хирургическое вмешательство должно начинаться и заканчиваться ревизией. Причем не могу сказать, что ревизии не было вообще. Нет, она была, но проводилась именно «в свете прожектора» т.е. для оценки надежности санации камер сердца и митральной пластики, а не в классическом варианте.
Ошибки, связанные с недостатком опыта
Опыт в медицине вещь очень полезная. Хорошо иметь собственный опыт, но в молодости его не может быть по определению. Зато есть коллективный опыт, изложенный в книгах, статьях и других публикациях. Поэтому читать желательно много. И желательно читать «правильные» книги. Кроме того, полезно участвовать в работе научных конференций, съездов и разных «междусобойчиков». Я уже говорил о словах моего учителя Михаила Ивановича Лыткина, что один день участия в конференции заменяет месяц работы в библиотеке, потому что на подобных мероприятиях преподносится в доступной и удобной форме концентрированный коллективный опыт, тем более представленный специалистами именно в этой области.
Но книжки книжками, а в реальности каждый набивает свои собственные шишки, потому что теоретически может быть и надо сделать по-другому, но пока не столкнешься с осложнениями на практике, все равно будешь верить в свою непогрешимость. Мне вспоминается, как я в первые годы работы в клинике взял на стол пациентку с аппендикулярным инфильтратом. Хватило впечатлений на всю оставшуюся хирургическую жизнь. Операцию начал под местной анестезией. Сделал разрез в правой подвздошной области и медленно продвигался к брюшине, пока вдруг неожиданно не «провалился» в какую-то полость. Ввел в нее палец и понял, что это слепая кишка, которая была вмурована в воспалительный инфильтрат. Хорошо, что в академических клиниках всегда есть «железная» страховка в лице ответственного хирурга. В тот раз мне повезло, что таким ответственным хирургом был замечательный проктолог Вилен Юрьевич Клур. Он был срочно приглашен в операционную, и ситуация разрешилась грамотно и без особых последствий для пациентки.
Мой учитель М.И. Лыткин считал правильным начинать любую лекцию, доклад или просто научное сообщение со статистики. Но даже если не вспоминать шутейное определение, что есть ложь, есть наглая ложь и есть статистика, то все равно реальной статистики по вопросу об ошибках нет. Официально какие-то сведения можно почерпнуть из протоколов комиссий по изучению летальных исходов и т.п. источников, но надо признать честно, что реальной статистики врачебных ошибок просто нет. Много ли ошибок совершается, мало? Не знает никто. Фактически, разбирая почти любой летальный исход в лечебном учреждении, можно отыскать те или иные действия, которые можно трактовать как ошибочные. Смысла в этом нет. Есть в настоящее время и неизлечимые пока болезни, и поздние стадии заболевания, и отсутствие технических возможностей помочь пациенту. Да и естественную смерть по старости еще никто не отменял. Цель данной работы не в том, чтобы находить малейшие признаки ошибочных действий, а в том, чтобы проанализировать те ошибки, которые могут быть исправлены сейчас, в данное время, не дожидаясь прогресса геронтологии и науки вообще.
Иногда ошибку понимаешь сразу, иногда лишь через много лет. Накопление собственного опыта и осмысление предыдущих неудач этому способствует. Я нередко вспоминаю конец 70-х – начало 80-х годов прошлого века, когда сам только что пришел в кардиохирургию. Летальность была высокая практически во всех клиниках. По нынешним меркам точно. Многие вопросы не были разработаны. Пользовались еще многоразовыми аппаратами искусственного кровообращения с пузырьковыми оксигенаторами. Ну и так далее. Недавно меня спросили, помню ли я первого своего погибшего пациента? Конечно, помню. Не первую виденную мною смерть вообще, например, по дежурству в клинике, а свою собственную неудачу. Сейчас я почти уверен, что можно было пациента спасти. И даже знаю, как мне кажется, в чем я тогда ошибся. Во всяком случае, сейчас я так точно не делаю и никому не порекомендую.
Дело было лет тридцать тому назад. Я был молодой, начинающий хирург, уже выполнявший разные общехирургические операции типа флебэктомий, симпатэктомий, герниопластик, холецистэктомий, струмэктомий и т.п. Клиника у нас была многопрофильная, да еще и военная, а военному хирургу полагалось уметь делать все. Я даже сделал пару-тройку закрытых митральных комиссуротомий, но самостоятельных операций в условиях ИК не выполнял. Это была прерогатива начальника отделения, которым в ту пору был Юрий Леонидович Шевченко. Но я уже несколько лет был его постоянным первым ассистентом, уверенно подключал АИК, вообще чувствовал себя достаточно созревшим и рвался в бой.
В то время мы много оперировали пациентов с инфекционным эндокардитом. Юрий Леонидович как раз завершал свою докторскую на эту тему. И вот в этот период в пульмонологическое отделение одной из терапевтических клиник академии поступает молодой человек, героиновый наркоман 23 лет от роду с множественными очагами инфаркт-пневмоний с обеих сторон. У него диагностируют инфекционный эндокардит правых камер, и встает вопрос, что делать дальше. Уже тогда, благодаря активной научной и «просветительской» деятельности Шевченко, наши терапевты понимали, что без хирургов им не справиться. Но Юрий Леонидович уехал в длительную заграничную командировку. А по мнению профессора А.Б.Зорина, возглавлявшего тогда кардиохирургическую клинику им. П.А.Куприянова, пациент был неоперабелен.
Был собран консилиум под председательством начальника академии, где были заслушаны все стороны. С одной стороны, всем понятно, что пациент с терапевтической точки зрения бесперспективен. В то же время уже есть и хирургические методы лечения, причем не где-то там «за бугром» а прямо здесь, у себя. Но ведущая кардиохирургическая клиника пациента на себя не берет (а мы тогда были сердечно-сосудистым отделением клиники торакальной хирургии). И вроде бы есть альтернативный вариант, но основной оперирующий хирург отсутствует.
Приняли компромиссный вариант – перевести его к нам, полечить, понаблюдать и через некоторое время принять окончательное решение. Так и сделали. Но и у нас его осмотрел очень опытный и грамотный анестезиолог профессор Шанин Юрий Николаевич и высказал мнение, что пациент операцию не перенесет. Продолжили консервативную терапию, но дней через пять у него появились новые очаги инфаркт-пневмонии из-за «подстрелов» вегетаций с трикуспидального клапана. Я подошел к начальнику кафедры и клиники и сказал, что дальше ждать бессмысленно – будет только хуже. В ответ услышал, что, если будет «добро» на операцию от профессора Шанина, то пациента можно брать на стол. Снова пошел к Юрию Николаевичу. До сих пор помню наш короткий разговор. Я изложил ему свое видение ситуации, после чего он спросил: «Ты считаешь, что так будет правильно»? Я ответил: «Да». «Ну, тогда бери. Я уважаю твое мнение» – сказал мне, молодому необстрелянному еще хирургу, умудренный опытом человек, которому тогда было за шестьдесят.
И я взял. На следующий же день. Из правостороннего доступа подключил аппарат, остановил сердце, убрал трикуспидальный клапан, от которого оставались только лохмотья, отсанировал и отмыл правые камеры и вшил механический дисковый протез. Восстановили сердечную деятельность. До этого момента все были в напряге, а тут началось не скажу ликование, но всплеск положительных эмоций был однозначный. Отключили АИК, начали зашивать рану. И вдруг резкое падение сердечной деятельности. Открытый массаж, дефибрилляция. Вроде бы восстановили сокращения сердца. Но через несколько минут – та же ситуация. Снова восстановили, но на меньший промежуток времени. И так сердечная деятельность угасла окончательно.
Надо сказать, что в течение операции Юрий Николаевич Шанин несколько раз заходил в операционную и молча наблюдал. И когда он зашел в очередной раз, а мы уже фактически заканчивали безуспешные реанимационные мероприятия, то произнес фразу, оставившую след на всю мою жизнь. Он сказал мне: «Ты все сделал правильно. А рецепта на бессмертие еще никто не выписал».
А теперь об ошибке. Я много раз возвращался к той ситуации и не понимал, где же прокололся. Но спустя много лет понял. Если бы я оперировал этого пациента сейчас, думаю, что мне удалось бы его спасти. Во-первых, сейчас другие технологии, в первую очередь, ИК. Во-вторых, сейчас другая защита миокарда. Но ошибка была не в этом. И на тот момент для меня это не было ошибкой. Для меня это было соблюдением методики санации камер сердца.
В то время мы для этих целей использовали первомур. По результатам диссертационного исследования Ю.Л. Шевченко, в т.ч. и на основании экспериментов с собаками, мы полагали, что первомур является отличным средством для «химической санации» камер сердца. Проще говоря, после механического удаления всех инфицированных тканей в эту зону вводилась салфетка, обильно смоченная первомуром. На этот момент отсосы отключались, т.к. первомур приводит к гемолизу. Примерно через минуту салфетка удалялась, камеры сердца отмывались большим количеством ледяного физиологического раствора, который забирался утильным отсосом. Естественно, что при этом терялась и часть эритроцитов. В тот раз я тоже действовал по этой методике. Мне казалось, что надежность санации превыше всего, а восполнить глобулярный объем можно дополнительным переливанием крови или эритроцитарной массы.
Но пациент исходно был в состоянии анемии, вследствие септического процесса. Кроме того, операция на сердце без кровопотери практически невозможна. Плюс к тому еще и разведение крови за счет необходимости заполнения резервуара АИКа. Тут надо было беречь каждую каплю крови, а я еще потерял какое-то количество на обработке первомуром и последующем отмывании. Почему-то мне запомнилась цифра максимального снижения гематокрита у этого больного в конце искусственного кровообращения. Он составлял 0.14. Думаю, что при отключении АИКа на таких или близких к этому показателях, миокардиальная слабость неизбежна. В организме в буквальном смысле отсутствуют в минимально нужном количестве переносчики кислорода. И пусть технически я сделал все быстро и качественно, но не учел всех сопутствующих обстоятельств и использовал, как я сейчас понимаю, порочную методику санации камер сердца. Вот и получил соответствующий результат. Но понял я эту ошибку много-много позже по мере накопления собственного опыта и понимания ситуации в целом.
А сейчас, думаю, все бы прошло по-другому, потому что за эти тридцать лет кардинально изменились сами аппараты искусственного кровообращения. Все оксигенаторы – мембранные и одноразовые. И при работе с такими контурами время ИК в определенных рамках не столь существенно. Отработаны и другие методики защиты миокарда. В случае развития миокардиальной слабости при отключении аппарата сейчас мы продолжаем вспомогательное кровообращение еще минут 30-40 или более, разгрузив сердце и давая ему отдохнуть. При необходимости подключаем внутриаортальный баллонный контрпульсатор. И в большинстве случаев удается снять больного со стола, а в дальнейшем и выписать его из клиники. Тогда обо всем этом не было известно вообще, а техническое обеспечение операции было достаточно примитивным.
Поэтому под ошибками вследствие недостатка опыта подразумевается не только работа начинающих врачей. Эта проблема как раз легко контролируется, если в отделении есть хотя бы один опытный хирург. А представить себе активно функционирующее кардиохирургическое отделение без опытного специалиста сейчас просто невозможно. Но есть еще и дефицит коллективного опыта, когда не отработаны те или иные приемы и методики. В первую очередь это относится ко всем новаторским операциям.
Здесь есть смысл коснуться понятия стандартов и нестандартных ситуаций. В своем развитии человек движется поступательно вверх, периодически выходя на так называемые «плато». Какое-то время, хорошо освоив ту или иную методику или выпуск того или иного продукта, он находится на этом плато. Вот тут стандарты играют позитивную роль. Важно идти, не форсируя событий без надобности. Но, отработав определенные навыки, хирург чувствует, что может нечто большее и снова начинает двигаться вверх, осваивая другие технологии, выходящие за рамки стандартов. Приобретенные и доведенные до определенного высокого уровня навыки и умения позволяют человеку идти дальше. Если его ограничить «стандартами», то прогресса не будет. Умные руководители это понимают. Но по жизни руководителей больше «стандартных».
Сейчас повсюду вводят «стандарты». Хорошо это или плохо? Однозначно не скажешь. С одной стороны, продукт не должен быть ниже определенного качественного уровня. Но, с другой стороны, он, по той же идее, не должен превышать и верхний уровень. В кардиохирургии тоже расписаны многие стандарты. И в некоторых центрах отступление от них карается строго. Например, несколько лет назад к нам приезжал руководитель одного из таких центров в Германии. На утренней конференции по итогам работы за неделю я показал видео, заснятое на операции, где была выполнена довольно сложная реконструкция митрального клапана с хорошим функциональным результатом. Потом в частном разговоре этот немецкий руководитель центра сказал, что он тоже, возможно, будет оперировать таким образом, но вообще-то в его центре пластические операции запрещены, потому что нестандартны, а центр учебный. При митральном пороке всем выполняется протезирование клапана. Вот тебе и парадокс. Хороший центр, выполняющий несколько тысяч операций на сердце в год, а «шаг вправо, шаг влево – расстрел». Хотя сохранение собственного клапана уже всеми признано приоритетным. А здесь даже попытка сохранения запрещена изначально. И откуда возьмется прогресс? Ведь любая новая технология – это отступление от стандартов.
Чем отличается «мастер» от обычного хорошего работника? Умением найти правильное решение в нестандартной ситуации. Когда-то я изучал этот аспект в кардиохирургии. К нестандартным можно отнести не более 10% операций. И то с натяжкой. А к казуистически редким – вообще единицы. Мне тогда пришла в голову мысль – сделать книжку по казуистике в кардиохирургии. Такие книжки можно делать по любым специальностям. Главная идея в том, что казуистических ситуаций не может быть много ни у одного хирурга, что называется, по определению. Поэтому здесь нужен коллективный опыт. Кто-то должен стать «центром конденсации», связаться с большим числом своих коллег, собрать интересные и редкие наблюдения, как-то их систематизировать, объединить общей идеей и издать, например, в виде книги. Руки пока до этого не доходят, но может быть кому-то деятельному и энергичному эта идея придется по душе. Буду рад поучаствовать.