Ева и головы

Глава 3

Хвоя скрадывала любые звуки, делала их мягче – пушистыми, как облака. Путники почти не заметили, как кончилось человеческое поселение и начались заросли папоротника. Они покачивали резными листьями, будто звали свернуть с тропы, подманивали звоном ручейка и крупными чёрными бабочками, которых так хотелось рассмотреть поближе. Эдгар был невозмутимым, как гора. Он не оборачивался, не слез, чтобы отыскать воду и вымыть руки, и не уделил внимания даже детям, бегущим за повозкой. Они где-то прослышали, как девочка называла своего спутника, и теперь в спину им неслось издевательское «Эдгар!», «Эдга-ар!», выкрикиваемое на разные голоса и лады, и даже в комарином звоне Еве чудились повторяемые их имена.

Быстро темнело. Ритуал, в который великан превращал врачевание, как будто отворял двери ночи, распускал удавку на шее, и странный её голосок Ева теперь различала, даже запрокидывая голову, чтобы послушать, как шумят верхушки сосен. Великан сказал, что до темноты они успеют ещё найти пристанище и поужинать, но Ева ему не поверила. Казалось, стоит закрыть и открыть глаза – попросту говоря, один раз моргнуть – чтобы ночь содрала с окружающего мира последние краски.

Тракт здесь действительно был. Отличная, мощёная камнем, широкая дорога. Может, недостаточно хорошая, чтобы по ней могло пройти войско, но для торговых дел – в самый раз. Столетия пробивались сквозь камни пучками жёлтой травы. В лихие времена, когда колосс старой империи рухнул окончательно и бесповоротно, а дикие и пока ещё многочисленные племена втягивали головы в плечи и зажимали ладонями уши, чтобы не слышать грохота, из шкуры этой гигантской змеи понадёргали чешуек. Но позже заботливо восстановили. Хорошая дорога на руку всем, хотя никто так и не взялся повторить подвиг римлян и сделать что-то подобное. Сейчас, спустя века, можно с уверенностью сказать, что главное римское чудо не сам Рим или Константинополь, ни его курии или акведуки, ни следы битв и завоеваний, истлевающие на полях сражений черепки, а эта вездесущая паутина, до сих пор разносящая по всему свету вести о павшей империи.

Перекусить путники остановились на краю тракта, не пройдя и четверти лиги от туманной деревеньки – ни Ева, ни Эдгар не смогли вспомнить её название, после того, как выехали на тракт: оно, будто бы, рассосалось, расползлось белесыми клочками-слизнями по тёмным уголкам в головах.

У девочки был припасён кулёк с орехами и пара липких лепёшек. Она старалась не думать о том, как быстро кончается еда, но не могла об этом не беспокоиться. Чем питается этот здоровяк? Уж не маленькими ли девочками? Может, как в старинных сказках, великан не прогоняет её, потому что ждёт, когда тощие бока накопят немного жира, чтобы положить в рот и с аппетитом прожевать. Ева уже видела, с каким аппетитом он поглощал сырые грибы и какие-то одному ему известные корешки, едва отряхивая их от земли.

Великан оттёр руки травой, потом более тщательно вытер их о полы котты, прибавив к уже имеющимся бурым пятнам несколько новых. Шляпу он оставил лежать на козлах, обнажив потную верхушку головы (назвать её макушкой не поворачивался язык), пятна и шрамы на которой стали заметнее. Освобождённый от пут Господь бродил неподалёку, срывая самые яркие цветы, а Эдгар тем временем тоже принялся за еду. Еве казалось, она видит, как зубы его увеличиваются в размерах, будто бы даже мешая друг другу, начинают лезть в разные стороны. Нет, это совершенно точно зубы хищника. Существо с такими зубами не может довольствоваться одной растительностью да грибами… Ногти на пальцах, под которыми остались полоски крови, принадлежащей не то баску, не то ещё её деду, становились всё крупнее, будто панцири жуков-носорогов, а сами пальцы напоминали лапы хищных птиц. Весь он расползался, распадался на части, будто становился воплощением дикой природы, сонма различных существ, которые чудом оказались в одном теле. Хищной её части, конечно.

– Не смотри на меня так! Я не съедобен и потроха мои оставь при мне, – сказал цирюльник, прокричал голосом какой-то птицы. Ева уронила взгляд – она даже не заметила, когда крохотные в сравнении со всем остальным, утопленные в череп глаза стали за ней наблюдать.

– У тебя все руки в крови.

– То есть признак моего ремесла и моего проклятья. Сходи-ка лучше за водой, да спрячь свои глазки за пазуху. Вон с той стороны тёк ручей.

У Эдгара в повозке были сшитые из воловьей кожи мехи для воды, числом три штуки. Они булькали, когда ослик преодолевал очередной холм, иногда смешно, иногда томно, будто бы и не булькали, а вздыхали, словно вспоминая резвую стрелу реки, откуда их забрали, и бескрайние водоёмы, которых им никогда уже не достичь. К тому времени, как Эдгар подобрал себе спутницу, два из них уже опустели, и маленькой девочке было едва под силу поднять даже пустой. Впрочем, в тот момент она об этом даже не подумала. Она размышляла только о том, что из себя всё-таки представляет это странное существо – Эдгар, а великан думал о том же в отношении Евы.

– И что, теперь ты смоешь её только кровью другого бедняги?

– Чёрти с тобой и демоны степных оврагов! – воскликнул Эдгар и тут же торопливо, боязливо перекрестился. – Сам схожу.

Наполнив ёмкости водой и отправившись вслед за тем опорожнить мочевой пузырь, Эдгар набрёл на дохлого енота и позвал Еву. Девочка склонилась над тельцем, ковыряясь в носу.

– А отчего он умер?

– Видишь эти следы? – Эдгар показал отметины на шее зверька. – Его задушили собаки.

– У нас в деревне собаки тоже гоняют енотов и лис – задумчиво сказала Ева. – Когда я была совсем малышкой, я думала, что у них такая игра. Одни крадут яйца и цыплят, другие пытаются их поймать. Ещё я думала, что еноты по ночам жуют лица людей и от этого люди становятся старыми. Думала, лицо бабушки пожевали еноты. А потом с собаками меняются ролями. Еноты примеряют шкуры собак, а собаки – енотовы. Не вечно же одним гоняться за другими, правда?

Эдгар покачал головой.

– Ты всё больше изумляешь меня, крошка-зверёк. Да. Как будто борода, которая растёт задом наперёд. Пойдём, я покажу тебе, что живёт внутри зверей.

Эдгар положил тельце на сгиб локтя и понёс его к повозке. Заинтригованная, Ева побежала следом: на один шаг Эдгара пригодилось четыре её шага, или два больших прыжка. Правда, чтобы прыгать в таком платье, приходится задирать его до колен.

Великан положил тушку на край повозки животом вверх, пододвинул к себе сумку с инструментами. Тускло сверкнул в солнечных лучах скальпель, и Эдгар под тихое «ой» девочки сделал надрез на белом животе зверька. Стёр листком лопуха кровь, пальцами подвернул кожу, и лезвие скальпеля продолжило движение. Повозка качнулась – Ева забралась на неё с другой стороны, на четвереньках подползла ближе.

– Сие зовётся «толстая кишка», – сказал костоправ, раздвинув пальцами плоть, – то – «сердечной мышцей» называли древние. Вот здесь, между рёбрами – лёгочные мешки.

– А для чего это всё?

Ева сморщила нос – мясной запах, наконец, достиг её ноздрей.

– В этих скользких штуках сосредотачивается божья искра. Любая живая тварь может двигаться и дышать, если есть эта искра.

– Такая, как в лампе?

– В лампе не живое, не-ет! – Эдгар посмотрел на Еву со странным торжеством, которое, затем, сменилось задумчивостью. – Хотя отчасти ты права, улитка на ежевичине, всё на свете есть творчество Господа.

– Нашего ослика?

Он уставил палец в небо так внезапно, что Ева подпрыгнула на месте.

– Того Господа! А теперь смотри, куда ведёт моя мысль. Если бы звери были полые внутри или заполнены мясом, они бы не смогли существовать. У нас внутри то же самое, и различается только размерами. Искра помещается вот здесь, в печени. Сердце нужно лишь для того, чтобы гонять кровь. В лёгочные мешки попадает воздух, когда зверь дышит…

– А зачем нужна кровь?

– Затем же, зачем водяной мельнице нужна река.

– А она зачем?

Эдгар рассмеялся, потёр ладони. Видно, что его увлекал этот разговор. Ева тем временем продолжала:

– Я думала, что на водяных мельницах ускоряют движение воды. Ну, чтобы она быстрее дотекала туда, где люди живут рядом с пустынями, а ещё до больших городов. Я ни одной не видела, но брат рассказывал, что работники там запрягают в мельничное колесо самых больших рыбин, которых только смогут поймать. На мордах у них уздечки из водорослей…

– Глаза человека-цирюльника видели множество мельниц, – авторитетно заявил Эдгар. – Нет, маленький воробышек, всё не так.

Он ткнул пальцем в развороченное пузо зверька.

– Кровь своим напором заставляет двигаться суставы. Если снять кожу, видимо станет, что все суставы перетянуты верёвками. С этими верёвками и связаны артерии, по которым бежит кровь… её поток настолько силён, что все на свете реки кажутся болотами. Также, и сие писал один греческий философ именем Гиппакрат, она переносит жизненные соки. Ты хоть раз видела что-нибудь подобное?

Девочка хмыкнула.

– Я видела всё это, когда отец потрошил поросят. Потроха он отдавал обратно свиньям. Наверное, им нравится на вкус божья искра.

Скальпель в руке Эдгара дрогнул.

– Свиньи – животные, которые живут в грязи, – сказал он.

– Пусть и в грязи, но, они довольно милые, – сказала Ева. – Эта, как ты говоришь, искра, наверное, погасает. Или улетает в рай. Иначе мы бы сейчас увидели, как она светит.

– Слишком яркое солнце, – скулы Эдгара топорщились, придавая его лицу схожесть с грозовой тучей. – Ты сомневаешься в замысле Божьем?

Он накрыл ладонями тушку. Нагнулся и заглянул в щель там, где смыкались ладони. – Светит. Посмотри сама!

Ослик шлёпнул губами, и это отвлекло Еву и Эдгара от спора – как раз вовремя, чтобы увидеть, как качнулись кусты. Эдгар вскрикнул – тонко, пронзительно, словно мышь, чей хвост пригвоздила к земле кошачья лапа.

– Это какой-то мальчишка, – сказала Ева. – Их тут несколько – следят за нами. Все мальчишки любопытные, как щенята.

– Они глядели? Сколько? Что видели?

– С тех пор, как мы приехали. А что?

– Енота – видели или нет?

– Конечно. А что тут такого?

– Может, и ничего, – пробормотал Эдгар. – Но лучше поберечься. Сохрани и спаси, сохрани и… нужно бежать нам.

Он вытащил тряпицу, всю в бурых пятнах, будто оленья шкура – видно, что ей вытирали не пот – завернул туда тушку и убрал подальше с глаз. Осёл был недоволен, что его оторвали от чертополоха, но, видимо почуяв в лесной чаще что-то вкусное, весело припустил по дороге, помахивая ушами. «Шлёп-шлёп-шлёп» – звучали копыта по влажной листве, и Ева начала прихлопывать в такт по коленкам. До тех пор, пока шлёпающих звуков не стало слишком много, и девочка окончательно запуталась, какие из них принадлежат ослу.

А потом их окликнули и приказали остановиться.

Восемь человек, шестеро лошадей, всегда ленивых и всегда мечтающих откосить от работы деревенских кляч, что не привыкли ездить под седлом. Тем более в большой компании себе подобных. Так что теперь они с подозрением косили глазами и раз за разом норовили столкнуться крупами или поймать губами соседский хвост.

Ева узнала бородача, который первым встретился им в посёлке, узнала также и похожего на блоху священника. Остальные были незнакомы. Все они – мужчины, жители деревни, которую цирюльник с Евой только что покинули, – неприязно их разглядывали. Кто-то здесь был родителем мальчишкам, которые, кстати, как раз подоспели, и наблюдали с безопасного отдаления. Эдгар смотрел на пришельцев идеально круглыми глазами и, похоже, никого не узнавал.

– Эй, святой отец, – сказал бородач, указывая орлиным носом на цирюльника. – Это тот самый?

Он больше не излучал добродушия. Курчавая борода, казалось, сильнее завивалась от гнева.

Священник, который сидел на лошади позади какого-то боевого вида юнца, совсем ещё мальчишки, быстро, по-голубиному, покивал.

– Эй, человече! – взвился чернобородый. – Слезай-ка со своей развалюхи. Нужно нам кое-что прояснить. Люди говорит, что ты здесь занимался чёрной магией. Это так?

– Мои руки в крови, но кровь та появилась от доброй работы, – ответил Эдгар, его голос от волнения сделался необычайно высоким. Кажется, собственные же слова о том, как неугодна эта работа Небесам, начисто вылетели у него из головы. – Спросите человека по имени Ян. Живёт в доме, что похож на саранчу или на рогатую жабу…

Мужчина смачно сплюнул.

– Я знаю, где живёт Ян. Знаю, что ты, незнакомец, проводил у него некую мессу.

– Всего лишь акт врачевания. Рана его была очень плоха, чёрная желчь и гной, того и гляди, проникли бы в кровь…

– Почему же, в таком случае, ты не взял у него денег?

– Я…

Голос Эдгара совершенно перестал соответствовать внешности; собравшиеся с недоумением смотрели, как изо рта великана, из которого, судя по внешнему виду этого страшного человека, должны вылетать камни, вылетали синицы. Во взгляде чернобородого роились подозрения.

– Он ни у кого не берёт денег, – громко сказала Ева.

– А ты кто такая? – неприязно спросил мужчина. Но тон его перестал напоминать пса с вздыбленным загривком.

– Путешествую с этим человеком до ближайшего монастыря, – сказала Ева, трогая пальчиками ладони и ощущая, как по ним струится пот. Голос, однако, не напоминал чириканье синицы, хотя – чувствовала она – ещё немного, и в груди заведётся жалкое, противное хныканье. Ева пока не очень понимала, что хотят эти люди от великана, но они были похожи на стаю псов, сгрудившихся перед самым робким на свете львом. – Его зовут Эдгар. А вот этого ослика – Господь. Я знакома с ними уже больше одного дня (хотя, как зовут ослика, узнала только сейчас). Они самые хорошие люди… Точнее, он – самый хороший человек из всех, что я знала. Уж точно лучше моих родителей.

– Ему что же, не нужна еда? – спросил обладатель бороды.

Кто-то из его спутников храбро выкрикнул:

– Смотрите, какой здоровяк… половина порося на ужин?

– Или пара курей? – присоединился третий, горбатый доходяга с блестящей, как змеиное пузо, кожей и… да-да, жидкой бородкой.

Эдгар молчал, хватая ртом воздух, а Ева озадаченно ответила:

– У нас есть еда. В лесу её полно.

– Только чернокнижник и колдун станет работать без оплаты за свой труд!

– Он знает «Богородицу» так, как никто из вас, олухов, в жизни не выучит, – пробормотал священник достаточно громко, чтобы его услышали.

Лоб чернобородого прорезала складка.

– Что-то там в твоём писании об этом говорилось. Вроде, что придёт какой-то там противохрист, и не то устроит дебош, не то выучит все молитвы наизусть. Разве не так?

– Не так, – подбородок священника стал ну точь-в-точь как ледяной кубик. Еве казалось странным, что он защищает чужеземца, да к тому же без бороды. Но по взгляду, похожему на хлёсткий удар хлыста, по говору было видно: священник – порядочный человек. – Ты взял бы, освоил грамоту, да прочитал сам.

– Мы, наверное, поедем, – негромко сказала Ева.

– А с этим Яном мы ещё поговорим, – сказал чернобородый. – Всегда знал, что эти жаборылые не просто так обустраиваются на нашей земле. Пройдёт время, и сюда нагрянет их армия.

Эдгар сглотнул и извлёк из своего истончившегося голоса максимум громкости:

– Я буду в печали, если мой труд пропадёт даром.

– Тебя никто не спрашивал, – сказал чернобородый – Ребятки сказали, что вы здесь резали лесную зверушку и ели сырое мясо.

Ева задохнулась от возмущения.

– Мы не едим мёртвых зверушек. До сих пор мы ели только то, что собрала мне в дорогу мама… как-то: пшеничные лепёшки, орехи, вяленое мясо… Мы что же, похожи на тигров или грифонов, чтобы есть сырых зверюшек? Похожи на вурдалаков или минотавра греческого?

Ева спрыгнула с повозки, и все всадники, как зачарованные, уставились на неё – так, будто их привязали за носы к руке девчушки. Мужчины переглядывались и, видно, ощущали себя стаей добродушных деревенских псов перед сумасшедшей лисицей.

– Да что ты на меня смотришь? – кричала Ева на чернобородого, и слюна пузырилась на её губах, почти как у одержимой бесом. – Да чтоб у тебя, господин, каждый день был на ужин мёртвый енот!

– Дети – символ царствия Божьего, – пробормотал священник.

– Ага, значит это был енот, – удовлетворённо, хотя и слегка обескуражено заметил кто-то.

Ева оглянулась на Эдгара; тот сидел, понурив плечи, и странно, крупно вздрагивал. В груди его что-то клокотало, будто там завёлся целый выводок сороконожек.

– Мы пытались понять, что с ним случилось, – сказала Ева. – Он бежал и вдруг упал, как будто мёртвый. Мы думали, может, ему можно чем-нибудь помочь? Может, у него отказали лапки?

Бородач хмурился. Кто-то из его спутников, помоложе, с интересом спросил:

– И как? Помогли?

– Нет, – Ева выпятила нижнюю губу, из-под насупленных бровей разглядывая всадников. – У него не оказалось денег, чтобы заплатить.

Всадники расхохотались. Чернобородый, выпятив губы, дул в свою бороду, пытаясь удержать себя то ли от ухмылки, то ли от гримасы ярости. Этот смех внёс окончательный разлад в отношения между собой их лошадей, которые теперь сталкивались грудью и боками, кое-кто даже отчаянно лягался. Всадники, всё так же хохоча, поджимали под себя ноги, пытаясь уберечь их от незавидной судьбы быть раздавленными. Ослик повернул назад уши, похожие на два дупла в стволе старого дерева.

– Езжайте, – крикнул священник, пытаясь удержаться на крупе лошади и держась обеими руками за луку седла. – Езжайте, ради бога! Если кто-то из этих холуев сломает себе ногу, мы вас нагоним!

Никто, однако, не стал их преследовать. Оглядываясь, девочка видела пустой тракт, который пересекали за их спиной птахи. Эдгар не оборачивался, плечи всё так же напоминали подтаивающие комки снега.

Повинуясь порыву, зародившемуся, следуя какой-то нечаянной алхимии, из чаши обиды, щепотки злости, полгорсти облегчения, какое бывает, когда чуешь, что должно было случиться что-то ужасное, но чудом тебя миновало, она встала во весь рост, придерживаясь за стенки повозки, и, запрокинув голову, закричала:

– Теперь мы будем брать плату с каждого, кому будем помогать! Слышите? Будь он богат или беден, в урожайный год или в голодный. Будем брать едой, смешными кругляшиками, которые все называют деньгами – чем угодно, лишь бы, чтобы платили. У вашего странствующего великана теперь появилась жадность, и жадность эта – я!

Ответом стал скрип раскачивающихся стволов – когда стоишь вот так и смотришь, кажется, что кроны там, наверху, играют в какую-то подвижную детскую игру, и пробуждалось в груди странное, тягучее ожидание, ожидание чудес. Потом опускаешь взгляд и видишь, что стволы их неподвижны и всё кажется размеренным и вязким. Ослик фыркнул и нагнул голову так резко, что подпруга затрещала и натянулась. Шерсть его на загривке многозначительно стояла торчком. Он перебирал ногами медленнее, чем обычно, как будто страх хозяина и обида Евы проделали в его брюхе дыру, откуда все силы и весь задор безвозвратно пропали на дороге. Великан даже не пытался его подгонять.

Эдгар снова косился на девочку с испугом. Такой бывает у ребёнка, когда любимый щенок кусает его за палец. Взгляд казался девочке изумрудно-зелёной ящеркой, что пряталась под камнями, в расселинах древесных стволов, среди многочисленных хитрых пожитков в густой, как будто разбавленной чернилами, тени. Кажется, великан с удовольствием ссадил бы её где-нибудь в чаще, но, как это часто бывает с детьми, боящимися прикоснуться к крупному жуку с усиками, с гладким чёрным панцирем и головой с устрашающими челюстями, только и мог, что ёрзать на козлах и трогать себя за локти.

– Почему ты не осталась до утра? – неприязно спросил он спустя некоторое время. – Тебя бы взяли обратно.

– Наверное, взяли бы, – ответила Ева. Она игралась с двумя желудями, сталкивая их и наблюдая, как они катаются по повозке. – Я пережила эту твою дурацкую ночь. И как ты думаешь, как бы я могла общаться с теми, кто смотрел на ночь только из окна? Только из окна видел эту темноту?

Эдгар долго смотрел, на его лице проступал ужас.

– Ты маленький, несуразный зверёк, о пяти лапках и шерсти трёх цветов. Нельзя так беспечно говорить о ночи! Она не простая. О ней… о ней вообще нельзя говорить. Может случиться непоправимое. Мы с тобой однажды можем не встретить рассвет.

– Не бойся, – Ева оставила жёлуди, коснулась указательного пальца костоправа. – Я знаю о ночи всё. Ты сам мне показал. Я знаю, что можно, а что нельзя. Знаю, что разговаривать с ней надо вежливо.

Он дёрнулся, как муха, запутавшаяся в паутине, и Еве показалось вдруг, что под его белой кожей – полость, где перекатываются камни, огромные валуны, каждый из которых каким-то непостижимым образом больше неё. Великан великаном, но сколько же Ев в нём поместится, если мереть с ног до самой головы? Полторы? Восемь? Десять?

«Внутри него целая страна, – решила для себя девочка. – Волшебная страна. И поэтому там умещаются камни. А населяют её… должно быть, пугливые лани и прыткие лососи с белесо-красноватым брюхом».

Погода незаметно поменялась. Повозка текла через непрерывно капающий дождь. Нельзя было спустить ноги с тем, чтобы не обновить старую, засохшую грязь свежей. Сандалии Ева сняла и забросила в кузов, чтобы не портить – босиком приятнее и привычнее. Можно ощущать влажную поверхность дерева, а пальцами – щели и проточенные жуками-точильщиками бороздки, и представлять, что ты стоишь кверху тормашками, вовсе не в повозке, а на стремительно бегущем к горизонту облаке.

Тракт оказался достаточно старым. Корни, как земляные черви, взращенные дождём, что идёт от начала времён, корчась, выползали на дорогу. Глядя на покачивающийся впереди круп ослика, Ева ожидала с каждой секундой, что эти корни схватят его за задние ноги, и вздрагивала, когда особенно крупная капля ударяла её по макушке.

Кожа покрылась мурашками, а потом обросла коричневой шкурой, похожей на кожу какого-то земноводного. Тепло мало-помалу окутало тело, и девочка стала представлять, будто какой-то змий поглотил её, оставив торчать наружу только лицо, и теперь медленно переваривает. От таких мыслей стало немного не по себе, но, во всяком случае, не холодно и не влажно. Тем более что в этой змеиной коже можно опознать одеяло тёмной шерсти, что неопрятной грудой лежало в глубине повозки. Откуда оно взялось на плечах, Ева не имела ни малейшего понятия. Эдгар не шевелился, позволяя дождевым каплям неспешно, как им заблагорассудится, сползать по щекам и переносице. По всему видно, что штука эта сама захотела сохранить в тощем детском теле тепло. Ева горячо про себя поблагодарила неведомого покровителя.