Детям (сборник)
Числов подошел к столбику, даже рукой похлопал.
– Прощай, братец…
А столбик точил дождевые слезы.
Вон сквозь сетку дождя мелькает на повороте знакомый контур.
«А ведь это Болотников на Ханше проскачку делает…»
Числов пошел полем, наперерез.
– Петр Иваныч, сто-ой!..
Они поздоровались.
– Домой еду… проститься пришел.
– Тебе видней. Сжили тебя, старина… Гальтон слопал!
Гальтон! Старый Числов долго будет помнить его. Ловкий англичанин приехал создавать себе славу, и Числов побил его. О, какой это был триумф! Лучшая лошадь проиграла скачку. Числова пронесли на руках, музыканты играли туш. Сам граф Запольский лично просил старика принять у него место жокея… Гальтон был рассчитан, но… остался его приятель. Старый жокей понял только недавно, что из этого вышло. Это он, Шиффер, подрезал подпругу, это он, Шиффер, вытащил гвоздь из подковы, это он, он отравил Грёзу.
– Эх, старина, – сказал Болотников, – слава ты, а чистый младенец. Провели, брат, тебя…
– А-а… не то… Устал я… Пора кончить эту проклятую скачку – ход у меня не тот…
– Ну а я еще… С Гальтоном я посчитаюсь. Вот погоди, весной я буду скакать на Громе… Лэди… будет побита!..
– Как? Ведь это наша лошадь… Запольского…
– А Гальтон-то чей!.. Опять у него… со вчерашнего дня…
– Так вот как… а-а…
– Да, и дал слово поправить «испорченную» конюшню…
– «Испорченную»… дал слово… О, если бы Грёза была у меня!..
Числов сжимал кулаки, тусклые глаза его блеснули.
– Ну, я за тебя побью… Что?
Числов покачал головой.
– Лэди не будет побита, я знаю ее… Это – машина.
– Мой Гром побьет… вот увидишь… Приезжай, брат, смотреть. Да, слыхал? Васильковский совсем прогорел, лошадей продает сегодня… Хочешь, посмотрим?..
– Должок за ним есть…
– Вот и получишь… айда!
И они направились к конюшням. Под высоким навесом стояло несколько лошадей в желтых попонах. Возле них ходили жокеи, спортсмены, любители. Сам Васильковский, сухощавый старик в пенсне, шведской куртке и высоких ботфортах[16], с хлыстом, что-то объяснял худенькому жокею в клетчатом пиджаке. Это был Гальтон, жокей графа Запольского.
– Ага, старина… Здоро́во, здоро́во… Ну, как ты теперь? – еще издали закричал Васильковский.
– Домой еду… кончил я.
Гальтон подал руку.
– Ви уезжайт пожинайт лавры… в провинц?..
Числов угрюмо взглянул и сказал:
– Пора помирать… где нам лавры!..
– Неужели совсем, а?.. – говорил Васильковский. – Жаль, жаль… Те-те… брат, надо нам с тобой рассчитаться, значит… Вот продаю лошадей…
Он заглянул в записную книжку и покачал головой.
– Ого!.. Две тысячи сто… Ну, за мной никогда не пропадало… Эй, выводи!..
Старые знакомцы проходили перед Числовым один за другим. Вот вывели Графа – гнедого, в яблоках. На нем Числов взял приз и побил Гальтона. Лошадь купили. Вот Стрекоза, стальная, с белым пятном на груди; у ней ослабли задние ноги. Вот еще лошадь: это Шум, вороной с красным подпалом. Его Числов хорошо помнит: на нем скакал его зять и упал. Лошади прошли хорошей ценой. Аукцион кончался.
«И-и-и-их-хи-и-и…» – раскатилось резкое ржанье из глубины навеса.
– Не кричи, не кричи… – ласково сказал Васильковский, оборачиваясь и грозя хлыстиком. – Не терпится…
Он прошел под навес и вывел невысокую лошадь золотистой масти. Темные, стрелками ушки торчали из-под попоны и дергались; маленькая сухая головка игриво поматывалась, словно старалась избавиться от парусинной покрышки; тонкие ноги, белые снизу, едва ступали. Что-то детское, нежное сквозило во всей фигурке.
– Вот, господа, штучка-то… кто толк понимает!.. Как вы находите, а?.. Только на днях получил с завода… последыш!..
Он сам сбросил с нее покрышку.
«И-и-и-их-хи-и-и…» – задрожало в ушах детское ржанье.
Всем стало смешно.
– Нельзя так кричать, Мэри! Это, наконец, неприлично… при публике! – сказал Васильковский шутя, как говорят детям.
Он похлопал Мэри по шейке. Маленькая головка гордо поднималась над грудью, над узкой белой полоской. По тонким сухим ногам, под кожей, пробегали легкие вздрагиванья.
– Картинка! Вы взгляните на ноги, господа, – сталь, английская сталь!.. А шея! – говорил Васильковский.
Он щелкнул хлыстом по ботфортам.
– Ну-с, покупайте…
Гальтон подошел к Мэри, тронул ладонью ноздри, похлопал по шейке. Мэри скосила глаза: она точно следила.
Гальтон смерил грудь, покачал головой, смерил ноги.
«Фррр…»
Мелкие брызги попали в лицо жокею.
– Да стой же, дурашка! – закричал Васильковский.
Наконец Гальтон кончил осмотр.
– Ну как? Граф будет доволен… – сказал Васильковский.
– Нэт, нэт… ошен слабый лошадка… ошен слабый… Узкий груд, короткий мах… нелзя на скачки… нэт… – говорил Гальтон.
Он отошел в сторону и еще раз зорко оглядел Мэри.
– Она красива, да… но нэт, нэт… слабый лошадка… нелзя на скачки…
«И-и-их-хи-и-и…» – словно обрадовалась Мэри, перебирая ногами.
– «Слабый лошадка»!.. – передразнил Васильковский. – Тэ-эк-с… хм… Да ведь ей всего второй год!.. А огонь! Вы проглядели огонь!..
Старый жокей не отрываясь смотрел на Мэри. Ее окружили, теснились, гладили, повторяя приемы Гальтона.
– А цена? – спросил кто-то.
– Две тысячи… Что цена! Вот ее паспорт…
Васильковский вынул листок – паспорт Мэри.
– «Отец – Вьюн… – прочел он, – мать – Зорька»… Она…
– Зорька? – громко перебил кто-то.
Это был Числов. Он сидел на земле и прощупывал ноги Мэри.
– Да, та самая Зорька, на которой вы обскакали Змейку… Это было так неожиданно!..
– Да… но потом она ослабела, – сказал Гальтон.
– Чу́дная лошадь была! – сказал один из жокеев. – Не русская, говорят…
Числов молчал. Он держал голову Мэри и гладил. Мэри жевала губами, фыркала, поводила глазами. А старик слушал сердце, стучал по груди…
Вдруг Мэри, играя, сдернула с Числова картуз.
Все засмеялись. Старый жокей отошел в сторону. Его глаза смотрели в одну точку, на белые ножки Мэри. Он думал о чем-то.
– Ну ты, старина, что скажешь? – спросил Васильковский.
– Продавайте… – глухо отозвался жокей.
В голосе слышалось не то разочарование, не то желание кого-то поддеть. Числову верили, и в тоне, каким сказал он, поняли недовольство. Болотников подошел к старику.
– Этот тощий городит, – сказал он, показывая глазами на Гальтона, – он дешево хочет купить. Посмотри, как он сторожит… не оторвется от Мэри…
Числов молчал, низко надвинул картуз и смотрел исподлобья.
– Что, старина, нахохлился? – спросил Васильковский. – Какова лошадь-то, а? Вижу, брат, по тебе она… Ну что же, господа, покупаете?
Никто не отозвался.
– Никто?.. Тэ-экс… – Он щелкнул хлыстом. – Федор Ионыч, бери ты! – сказал он Числову. – В твои-то бы руки, а? Право, бери…
– Куда мне?! – вырвался вздох у жокея. – Я все кончил.
– Опять начнешь… Бери за долг! Жаль, если попадет в плохие руки, а?..
Числов не отрывал глаз от Мэри. Насмешливое лицо Гальтона улыбалось.
«Не купишь… не купишь», – казалось, говорило оно. А веселая головка Мэри игриво поматывалась по сторонам. Болотников взял старика за плечо.
– Федя, бери!.. Не возьмешь – я куплю… Смотри, какие сильные ноги, английские ноги!.. Опять идет…
От группы отделился Гальтон. Он быстрыми, нервными шагами подошел к Мэри, нагнулся и стал прощупывать ноги. Мэри не стояла. Числов видел, как англичанин поднялся, вынул бумажник… Кровь ударила в голову Числову. Он, казалось, забыл обо всем: о прожитой жизни, о семье на руках в покосившемся домике, о скудных остатках на старость. Он видел только Гальтона и Мэри…
– Беру! Беру!.. – закричал он. – Беру за долг, если позволите…
Он подбежал к Мэри, положил руку на шейку и ждал…
– Беру… беру… – повторял он.
– Я покупал… позволте… я даю болше… – спокойно сказал Гальтон, насмешливо улыбаясь.
– Ха-ха-ха!.. – покатывался Васильковский. – Он дает больше!.. Ха-ха-ха!.. Вы изругали Мэри, господин Гальтон… Нет, не пойдет… Бери, Федор Ионыч. Мэри твоя.
– Но я же даю болше! – резко сказал англичанин.
– А я не про-да-ю, черт возьми! – рассердился спортсмен. – Мэри не годится на скачки!.. Ха-ха-ха!.. Он не узнал свою землячку!..
– Я повторяю: она не годится… Я покупал для себя… – сказал англичанин и отошел.
– А ты молодец, ты понимаешь дело, – говорил Васильковский жокею. – Ну что так смотришь?..
«Зачем? К чему мне она?» – думал Числов.
– Подержите пока у себя, завтра я возьму ее с собою… – сказал он.
– Что? Повезешь с собой? Зачем?
– Не знаю… там будет видней…
Болотников хлопал старика по плечу.
– Так, старина, так… А ловко ты его зацепил!.. Так как же, а? Мэри придет сюда? – указал он на грязную полосу круга. – А? Или ты так дураком и останешься?
Мэри уводили в конюшню. Старый жокей, задумчиво покусывая усы, смотрел ей вслед.
А дождь все сеял осеннюю скуку.
Глава III. Новые лица
Поезд подходил к городу N. Забелел собор на горе, сверкнула полоса Волги с цепью поросших лесом холмов. Тишиной и покоем пахнуло в душу Числова от родных мест. Здесь, на песках Волги, на обрывах гористого берега, в яблочных садах, что тянулись десятками верст, никогда не звучал скаковой колокол, не волновал сердце спортсмена сигнал «пошли!». Сюда не доносился рев публики; здесь не пестрели камзолы жокеев, не отдавался треск револьвера, пристреливавшего искалеченную лошадь, – не было всего того, чем тридцать лет наполнялась жизнь уходящего на покой жокея.
Из-за полуоткрытой двери товарного вагона, с бьющимся сердцем, смотрел Числов на надвигающийся городок. Смотрела и Мэри, вытянув шею и забирая ноздрями бодрый воздух осеннего волжского дня. Резким криком приветствовала она сверкающую полосу Волги. Старик обернулся.
Мэри!.. Зачем он везет ее, это дитя скакового круга, потеху неунывающей толпы? Она не облегчит труда земледельца, это бесполезное, тонкое, на вид такое хрупкое существо. Что толкнуло его купить ее?
Вон на горе, на краю городка, старый вяз, под ним красная крыша дома, серый ящик сарая…
«Фррр… фррр»…
Старый жокей обернулся.
Мэри положила ему на плечо сухую головку. Дергаются темные ушки, темно-голубые глаза весело смотрят вдаль, влажные губы приятно щекочут лицо.
– Вот и приехали. Ну, Мэри, пойдем!..
Медленно подымался жокей по гористому берегу, к знакомому старому вязу, ведя на поводу Мэри. Вон на углу переулка сосед-лавочник с удивлением всматривается в согнувшуюся фигуру жокея.
Дома не ждали. Жук, черный, шершавый дворняга, дремал у калитки. Утки пробирались домой с соседней лужи. Надюшка собирала кисти рябины в саду. На дереве копошился Сенька.
– Лошадь ведут!.. Лошадь!.. – закричал он. – Дедушка лошадь ведет!..
Жук встрепенулся, вскочил и залаял. Утки шарахнулись в сторону. Старожил-воробей, дравшийся на заборе с врагами из-за пучка рябины, мигом швырнулся вверх, шлепнулся камнем вниз и задергал головкой.
– Чуть-жив!.. Чуть-жив!.. Чуть-жив!..
А Жук приготовился: он ощетинил шею и гавкнул:
– Вы не очень-то… да!.. Я здесь за хозяина!..
– Жук!.. Ах, шельма! – позвал его Числов. – Не узнал, гадина…
Теперь Жук узнал. С год тому назад этот тощий старик приезжал сюда, плакал; плакала и сама хозяйка, Анна Федоровна; потом унесли кого-то в светлом ящике со свечами, пели певчие, а он, Жук, выл на задворках. Он узнал теперь этого тощего старика.
Жук запрыгал, поластился из приличия и сейчас же подскочил к Мэри.
– А это что за фигура? Надо представиться! – гавкнул он.
Мэри остановилась, гордо мотнула головкой и подняла белую ножку.
– Вы, пожалуйста… у меня подковка!..
Бывалый в делах Жук сделал вид, что ошибся, увильнул в сторону и подкатился сзади. Но сухая головка задорно смотрела, и Жук отступил.
«Я скаковая лошадь, – прочел он в глазах, – а вам стыдно…»
Жук растерялся, завилял хвостом и буркнул:
– Ах! Это я так ведь… такая тоска здесь, знаете… Я отрекомендоваться…
Но никто не заметил, что делалось на воротах. Воробей вертелся как ужаленный. Он распушился, прыгал, задирал голову и пищал:
– Чуть-жив!.. Чуть-жив!.. Вот она, жизнь-то… начинается!.. С овсом вас, почтеннейшие воробьи, с овсом!.. Лошадь привели к нам!..
С этими словами он ринулся через двор и исчез в сарае.
Выбежала Анна Федоровна и расплакалась. Надюшка уже сидела на руках деда, а Сенька держал Мэри за повод.
– Это мне, дедуся, а?.. – лепетала Надюшка, тыкая пальчиком в глаз Мэри.
– Нет, это мне… – уверенно сказал Сенька.
Мэри обнюхивала воздух и фыркала.
«Какие маленькие люди здесь, – думала она, посматривая на восьмилетнего Сеньку. – И какие плохие конюшни, и нет лошадей… Странно…»
– Мне ведь, дедушка, а? – приставал Сенька. – Мне?
– Вам… вам… – усмехнулся старик.
«Вот все, что заработал за тридцать лет, – думал он. – Ах ты, старый дурак!»
Он взглянул на плохо одетых внучат, на бледное лицо дочери, на свои старые сапоги и потертую куртку, на прогнивший забор и облезлые стены домика под старым вязом.
«Да, сделал дело!.. Вот она, тихая, покойная старость…» – стояло в его голове.
«Здравствуй, хозяин! – казалось, кричал покосившийся домик. – Пора поправлять… крыша течет…»
Числов вздохнул. Печальные глаза дочери с беспокойством осматривали его. В них он заметил испуг, скрытое горе.
– Фррр… фррр… Ну что же, скоро ли меня поставят в конюшню? – спрашивала Мэри, постукивая копытцем.
«А-а… Мэри. – Он словно забыл о ней. – Да, да… на до поставить ее… в сарай… Ах ты, старый дурак!»
Заскрипели ржавые петли. Мэри насторожилась.
– Ну что ты, дурашка, боишься… – говорил Числов, вводя Мэри в сарай. – Это твоя квартира… Что так смотришь?.. Правда, неважно здесь: пол гнилой, нет оловянной кормушки… щели сквозят… Не плачь, моя птичка… После подумаем…
Он не снял с Мэри попоны, похлопал по шейке и вышел.
Мэри затихла: темнота пугала ее. Она опустила головку в пустую кормушку, обнюхала пол… Что ее ждет? Зачем привезли ее? Что будет делать с ней этот грустный старик?
– Это безобразие! – запищал воробей в уголке. – Скандал какой!.. Где же овес? Лошадь завели, а овса не дают…
Он нахохлился и пулей нырнул в разбитое окошко. Все вошли в дом. Жук постоял, взглянул на закрывшуюся дверь, подумал и лениво поплелся к сараю.
– Дела прибавилось. Что ж, буду сторожить, – проворчал он, примащиваясь возле двери.
Глава IV. В сарае
В маленьком домике до глубокой ночи светился огонь. Старик с дочерью тихо вели беседу.
– Пойду на конский завод, – точно оправдываясь, говорил Числов. – Ведь еще годен я на что-нибудь, а?.. Найду работу…
– Вам нужен покой, папаша… Вы так изменились… Теперь моя очередь, я буду работать… Как-нибудь проживем…
– Покой… покой!.. Я не сумел приготовить себе покоя, как другие… Тридцать лет прослужить на чужую потеху… И меня швырнули, швырнули, как хлам!.. За что? За то, что я брал для них призы, создавал славу их лошадям?.. О, если бы вернуть все назад!
Он встал и в волнении прошелся по комнате.
– Они еще вспомнят обо мне!.. Вот увидишь!..
Анна Федоровна с испугом взглянула на отца.
– Что так смотришь? Ты думаешь, что старый Числов спокойно снесет пощечину?.. А пока не тревожься, Нюта… Кое-что продадим… Одна Мэри стоит две тысячи… Не нищие мы еще…
– Конечно, папаша… Поправим дом, лошадь продать можно… Завод купит…
– Продать… Мэри?.. Ну да… ты не тревожься… Я найду дело… найду…
Он вспомнил про Мэри… «В холодном сарае… заболеть может…»
– Пойду взгляну Мэри.
Он вышел во двор. Шел дождь. Ветер гулял по пустырю вокруг дома, свистел по щелям сарая. Старый вяз сыпал пожелтелые листья.
Жук проснулся.
– Я сторожу, – гавкнул он, узнав старика.
Мэри заржала.
– Что, Мэри, скучно? Что ты дрожишь так?.. Завтра починим твою квартиру, вставим окошко…
Он дал ей овса. Жук незаметно пробрался в угол сарая и завалился на сено.
Старик запер конюшню.
Хру-хру-хру… – похрустывала Мэри овес. «Как скучно! Я никогда не увижу солнца».
Что-то зашевелилось. Она перестала хрустеть и наставила ушки.
– И я с вами, – виновато проворчал Жук. – Такая тоска, знаете, одному под этим дождем… Я не мешаю вам?..
– Нисколько. Мне даже веселей с вами… Послушайте, вы не знаете, зачем меня привезли сюда?
– Мм… как сказать?.. Вы, должно быть, будете возить воду. К нам, видите ли, возит воду старая кривая кляча… Ее зовут Вакса… Плоха-ая такая… Ну вот вас и привезли… Впрочем, я полагаю…
– Возить воду?.. Но ведь я не умею, я скаковая лошадь… Я рождена для ипподрома…
«Какая образованная она!» – подумал Жук и, не желая показаться невеждой, сказал:
– Ип-по-дром… гм… гм… да, я знаю… Это такое, как вам сказать… тоже очень хорошее дело… Но у нас не слышно о нем. У нас возят воду, кирпичи, сено, и потом… вы очень красивы!.. Вы, должно быть, не будете ничего возить…
– Я умею скакать, – сказала Мэри. – А вы умеете?
– Случалось, когда мальчишки камнем швырнут…
«Нет, какая она образованная!.. Ип-по… Вот и забыл… надо спросить воробья», – раздумывал Жук.
– Вот неподалеку отсюда есть дом, – продолжал он, – там живут беленькие собачки… бо-лон-ки… – нарочно медленно выговорил он слово, – они тоже ничего не делают и спят на ковре… Так вот и вы… Будете только кушать овес… Это бывает. Вот у нас есть один дармоед-воробей… Ничего не делает…
– Вы не очень-то! – раздалось из уголка. – Я очень даже много делаю… Я наблюдаю и могу давать советы… да-с… А это тоже чего-нибудь стоит… Вот вы, например, не знаете, для чего привели их, а я знаю.
Мэри подняла голову и ждала, что скажет воробей. Жук нехотя приподнял ухо.
– Да, я знаю. Недалеко есть красивые конюшни… Я бывал там частенько… за овсом я туда летаю. Ну-с, так там есть такой круг… Там много таких, как они вот… Они скачут по кругу, их хорошо кормят за это… Вот овес-то! Потом их уводят… и знаете зачем?..
– Зачем? – спросили Мэри и Жук.
– Вот то-то!.. А вы меня дармоедом… А уводят их за деньгами… да… Я слышал, как там говорили: «Ну, больше денег привозите нам, берите призы». Вот вы тоже должны заработать денег вашему старичку. А то посмотрите, какая здесь бедность: я угла себе не могу найти, дом старый, Жуку живется неважно, конюшня вся в дырьях… Вот вы и должны все нам устроить… Вас и повезут куда-то за деньгами.
– Что же… Я очень рада, – сказала Мэри. – Этот старичок такой скучный, мне его жаль. Поверьте, я вовсе не хочу есть даром овес… И для вас, господа, я рада что-нибудь сделать: вы такие добрые.
– Мы труженики, – сказал Жук.
Воробей ничего не сказал и опустился в кормушку.
«Фррр… фррр»…
Струя воздуха из ноздрей Мэри сбила его с овса, он встрепенулся, ударился в стенку и как ошпаренный вылетел из кормушки.
– Чуть-жив! Чуть-жив! – закричал он. – Черт бы вас побрал!.. И овса-то жалко!.. Какой от вас толк? А тоже: «я рада»!..
– А ты не лезь в рот, – сказал Жук.
– Я хотела поиграть с вами… Мне так скучно… – оправдывалась Мэри. – Пожалуйста, кушайте овес.
А воробей уже рылся в кормушке и с радостью думал, как он сумел понравиться и что ему не придется летать за овсом на завод.
А Жук подремывал. Ему виделась новая конура, деревянная миска со щами и жирной костью. Это все должна дать ему Мэри.
Глава V. Первая проба
Дня три старый наездник возился в сарае. Мохом он заделал щели, починил пол, вставил окошко. В конюшне стало теплей, и воробей окончательно перенес сюда свою резиденцию.
Это был одинокий воробей-старожил. При конце жизни он получил прочную квартиру и в душе питал благодарность к Мэри. По всему околотку он разнес весть о ней. С крыши домика он непрестанно кричал:
– Она чего-нибудь да стоит!.. Смотрите, как она меня устроила-то!.. Ну и ты, Жук, все-таки угол имеешь. А ты подожди: она поедет туда, привезет денег, и будет тебе конура и всё… Ур-ра!.. Ур-ра!..
К воробью прислушивались. На двор к старому наезднику стали залетать голуби подбирать овес и послушать россказней воробья. Вороны с тоской присаживались на заборе и глотали слюни, когда воробей кричал о щах и костях для Жука:
– Скоро всем будет, скоро!..
А когда раз вечером старый жокей вывел Мэри во двор и показывал знакомому с конского завода, воробей услыхал:
– Да, это капитал! – сказал знакомый с завода. – Хозяин, конечно, позволит вам пользоваться нашим кругом и готовить Мэри…
И воробей теперь добавлял:
– Это целый капитал, господа! Это не то что кривая Вакса, да-с!..
Мэри начинала понимать, зачем привезли ее. Восторженные крики воробья, внимание Жука, поддакивание и крики удивления ворон, заботливость, с которой ходил за ней грустный старичок, ласки детишек, особенно Сеньки, днями сидевшего в конюшне, – все это убеждало ее, что она готовится к чему-то важному, что она должна что-то сделать для всех.
Она ждала. Тут случилось событие, окончательно уверившее ее в этом.
Прошла неделя. Утром, только поднялось солнышко, старый жокей, по обыкновению, вошел в конюшню, вычистил Мэри скребницей, помазал копытца, тщательно оглядел подковки и сказал, ласково трепля по мордочке:
– Теперь за работу, Мэри…
– И-их-хи-хи-и… – радостно заржала она. – Вот оно… начинается!.. Это так интересно!
Жокей оседлал ее, подтянул потуже подпругу, взнуздал и, как перышко, стал в стремена.
– Жук, посмотри!.. Старичок-то твой повеселел совсем! – закричал воробей. – Братцы, скоро всем будет, скоро!..
Жук хотел было что-то сказать, но воробья уже не было.
А Мэри скакала легко к заводу. Там, по широкому кругу, носилось несколько лошадей. Мэри заржала: ей стало так хорошо и легко.
У входа на круг ее окружили жокеи, и маленький человек с большим животом и хлыстом в руке приветливо поздоровался с Числовым.
– Наконец-то мы поглядим вашу Мэри… Здравствуйте, Федор Ионыч, слыхал я о вас… Ну-с, покажите ее, посмотрим… Тэ-экс… – говорил он, оглядывая Мэри со всех сторон. – Лошадка знатная… Коротковата малость… Что же, продавать будете, а?..
– Не знаю… так, случайно вышло… Купил – и сам не знаю зачем… подожду…
Мэри с укором взглянула на хозяина.
– Так продавайте…
Мэри слышала, как старик долго говорил с толстяком о своих неудачах, о Гальтоне… Толстяк горячился, называл всех мошенниками, ударял старика по плечу.
– Ах, я знаю их всех!.. Мои лошади лучше этих мошенников. Ну, не унывайте, старина! Для вас у меня всегда найдется дело.
– Благодарю вас, да вот она, – указал Числов на Мэри, – из головы у меня не выходит… А продать… нет, не могу я решиться…
– Чудак вы… ей-богу, чудак!.. Ну, ваше дело… Ну-ка, пустите ее… поглядим вашу Мэри… Эй! Остановить лошадей!
Мэри пошла. Все наблюдали за ней. Лошади взяли в сторону, чтобы пропустить ее. И они смотрят, провожают ее глазами. Солнышко глядит с ясного неба, ветерок так приятно щекочет ноздри. Хозяин треплет ее по шейке и цокает. Мэри понимает этот ободряющий звук.
– Ну, Мэри, цо-цо-цо… – шепчет старый жокей и подбирает поводья. – Цо-цо-цо… Мэри… так… так…
Уже на той стороне круга группа людей. Ниже стелется Мэри, быстрей скользит под копытами черная лента, дальше в сторону летят комья мягкого грунта.
– Ну же… цо-цо-цо…
В струнку вытягивается Мэри. Сильней колотится сердце.
Вот и поворот круга, черная группа людей и толстяк с хронометром в руках.
– Стой, Мэри!..
– Поздравляю!.. Поздравляю!.. Огонек ваша Мэри!.. Гм… Она будет делать дела… – возбужденно говорит толстяк, прощупывая плечи Мэри. – Немного короток мах только… Смотрите, и не вспотела нисколько… Грудь узковата… Но какая горячка!..
– Это не ее ход, – сказал Числов, записывая скорость Мэри, – она еще покажет себя…
Мэри игриво поглядывала на всех.
«Я могу проскакать быстрей… я так рада!» – казалось, говорили ее глаза. Она чувствовала, что все любуются ею, она видела, как просветлело всегда печальное лицо хозяина, и ей стало так весело, как никогда за последние дни.
– Круг в вашем распоряжении, Федор Ионыч, – говорил добрый толстяк. – Лучшего жокея для Мэри и быть не может. Вы подарите публике жемчужину…
«Ну, Мэри… я не продам тебя, нет…» – думал старый жокей, надевая на Мэри попону.
Задумчиво возвращался Числов домой. Он не замечал, как Мэри косилась, фыркала, старалась поймать его за ногу.
Он опустил поводья, согнулся, точно под бременем охватывавших его дум. Перед ним проходили трибуны, публика, лошади, жокеи и призовой столб.
«Долой Числова!» – отдавалось в его ушах.